Каменные ограды

Генетика висит на каждом из нас грузом, родственные черты живут среди нас, служат рамками, и редко кто-либо может их почувствовать, и тем более, упереться в них. Что-то живет в нас, какое-то целостное ядро, что двигается от поколения к поколению. Когда заметишь его? Когда почувствуешь внутри себя? Он должен был больше страдать, но не получилось. Что-то внутри него не переставало твердить, что все это верно. Посмотри, Пьетро, ты такой, просто смирись с этим. Хватит прятать себя в блестящие одежды, хватит напрягать свой ризориус и коверкать самого себя. Посмотри на себя. Ты монстр и всегда им был, но прятался, надеясь, что собственная сущность со временем просто отгниет, оставив на поверхности ту иллюзию, которую выстроил сам. Ты боялся самого себя, боялся мощи, что пряталась внутри себя. Глупый, глупый, глупый, Пьетро. - Я не буду снимать кляп, - скучающим тоном ответил Пьетро, листая очередной журнал. Жаклин возмущенно замычала, о трубу снова ударились запястья. Пьетро поднял одну бровь вверх, не бросая на пленницу и взгляда. А она смотрела в упор. Всегда. Взгляд вонзался ножом в спину, в затылок, иногда скользил по пальцам, но никогда, никогда не встречал удара. Пьетро прятался от нее. Стоял всегда спиной. Когда клал еду на пол и кляп соскальзывал вниз по шее, то молниеносно покидал комнату, возвращаясь точно так же ровно через семь минут. Пьетро боялся ее, и она это знала. Он сделал радио погромче, с тяжелым вздохом вернулся в кресло. В эфир поставили «Johny Cash - I see the darkness». Пьетро едва заметно передернул плечами. В горле застрял ком, он все цеплялся взглядом за какие-то слова в статье, но песня звучала слишком громко, верно и точно. «Well you know I have a love, a love for everyone I know. And you know I have a drive, to live I won’t let go.» Есть ли смысл сопротивляться тому, что сидит внутри него? Есть ли смысл противиться собственной генетике и семье? Готов ли он разочаровать отца, единственного родного ему человека? Он обернулся. Серые глаза всегда направлены в его сторону. Они единственное, что может говорить. Пьетро думал, что Джеки сможет стать единственным родным человеком. Но, как она сказала тогда, в школе, все это неправильно и совсем-совсем неверно. - I see a Darkness, - а вот и припев ножом водит по сердцу. Глаза у Джеки тоже металлического цвета. Проклятый цвет. У Лиззи, кажется, был подобный. Он уже и не помнит. Время уходит, оно бежит быстро, и действительность не может за него зацепиться. Еще пять дней он преодолеет и этот подвал, и этот ад, но можно ли убежать от того, что прячется внутри бегущего? А там тьма. Сплошная тьма. И остатки былой любви. Джеки громко рухнула на спину, ударившись позвоночником об эту несчастную трубу. Глаза слезились, голова поникла. Она слишком устала, пытаясь достучаться до Пьетро. Лучше упасть в лихорадочный беспамятный сон, лучше заглушить все воспоминания, всю боль в себе, сделать глубокий вздох и попытаться заснуть. Песня закончилась, Пьетро выключил радио. Он снова вернулся на свой диван, согнувшись пополам, спрятав лицо в ладонях, затем схватился за корни волос, принося себе боль. Тихое мычание. Мелодичное. Будто бы она что-то напевала. People are strange. Дрянь. Вспомнила. Ту ночь, парк, они сидели у костра, прижавшись плечом к плечу, чувствуя, что есть между ними какая-то связь. Он помнил, как обернулся, увидел ее, какую-то искру в тот момент, и тут же спасся от чувства одиночества. Он обернулся. Затравленный. Будто бы не человек, а лишь тень какого-то существа. Джеки стало его жаль, но продолжала напевать. Глаза у него красные, блестящие, влажные. Губы дрожат. - Прости меня. Она чуть слышно кашляет, но продолжает. Пьетро становится рядом, присаживается на край грязного матраца. - Но я не могу иначе. «Faces look ugly when your alone.» - Я знаю, ты никогда меня не простишь... - полувздох, полувсхлип. - Я никогда не знал своего отца... И сейчас он единственный родной мне человек. Единственный. Больше у меня никого нет. Я не хочу, чтобы он избавился от меня, не хочу потерять... - он удивленно замолкает, чувтвуя тяжесть на своем плече и сопение в ухо. Джеки касается его щеки кончиком носа, словно какой-то питомец. Значит ли это, что она его простила? Значит ли это, что она принимает его? - Что же я наделал? - повторил он шепотом, смотря ей строго в глаза. Медленно он коснулся узлов кляпа, пытаясь развязать. - Я не выпущу тебя, Джеки. Не только потому, что ты нужна моему отцу, - наконец-то кусок ткани был отброшен в сторону. Джеки сделала глубокий вдох. Он взял ее за подбородок, заглядывая в серые глаза, - ты нужна мне. Он хочет наклониться вперед, почти делает это, чтобы коснуться ее губ с коркой запекшей крови, но сам понимает, насколько это глупо. Он удивляется, почему Джеки ничего не говорит, после стольких дней невозможности это сделать. Все же он делает это, крепко зажав ее подбородок пальцами. Плевать на то, что это неправильно, и что это можно назвать извращением. Ему хочется, ему необходим этот болезненный, ненормальный поцелуй - доказательство, что она рядом. Плевать, если она опять начнет нести чушь, что все это неправильно, неверно. Он не такой, как прежде, ему не нужно ее разрешение. - Псих, - произносит она, на секунду прерываясь и целуя вновь, - чокнутый ублюдок. Он не сдерживает ухмылки, проводит широкими ладонями по спине. Она его. Только его. Больно сдавливает ребра, что она в ответ кусает его губу. Не до крови, конечно, но болезненно. - Я тебя не отпущу, - снова повторяет он, прижимаясь еще ближе, усаживая ее к себе на колени. - Просто перевезу в свой подвал, - он не сдерживает смешка. - Развяжи мне руки, - требует Джеки. Пьетро наклоняет голову вбок, смотря на нее с интересом. - Зачем? В ответ снова грохот трубы от удара запястьев. - Пожалуйста, - шепнула она прямо ему в губы. Пьетро неожиданно замер, моргнул несколько раз, думая, не обернется ли это какими-то последствия. Разум недолго мог работать, потому что тело явно желало продолжения. Он даже и не заметил, как руки скользнули к ней за спину и коснулись узла. В этот раз, возможно, из-за всплеска эндорфинов в кровь, они поддались. Он с сочувствием посмотрел на розовые рубцы, провел по ним большим пальцем. Она едва могла шевелить руками, а кулаки и вовсе не разнимала, она опустила их вниз, сделала глубокий вздох. - Хочешь, найду какую-нибудь ма... - Пьетро задохнулся от резкой и неожиданной боли. В глазах тут же потемнело, он смог лишь понять, что Джеки вскочила и бросилась к двери. Превозмогая боль в ноге, он попытался встать, но та на удивление, не слушалась. По темным джинсам разливалось пятно крови, кусок зеленого осколка торчал из ноги. От очередного движения он вошел только глубже и в этот раз, Пьетро не сдержал болезненного крика. Слишком больно. И не только от раны. Он слышал, как дергали ручку двери, пинали эту самую дверь, затем и тихий всхлип. Джеки скатилась по ней вниз, поворачивая голову в сторону друга. Был он зол или скорее растерян, испуган или даже удивлен? Затаил ли он на нее обиду? Отомстить, ведь появилась такая возможность, или все-таки парень сможет ее понять? Джеки поднялась на ноги, прошла к нему. Пьетро не шевелился, когда она села напротив него, положив грязную ладонь чуть выше колена. - Мне придется достать. Извини, - она не подняла на него взгляда, молча схватилась за край осколка. Пьетро взвыл. Джеки приподнималась, положила его руку к себе на плечо и помогла подняться, ведя его к дивану. Посадив его, она с минуту искала что-то в коробках, вернулась она с большой бутылкой водки в руках. - Продезинфицировать, - пояснила она, тряся бутылкой в воздухе. Взглядом они так и не встретились. Резко разорвав ткань на джинсах, обнажая бледную кожу, покрытую кровью, Джеки поморщилась, пролила спирт на глубокую рану. Пьетро сдавленно замычал, кусая свои губы и впиваясь рукой в подлокотник кресла. - Прости, - повторила она, хватая осколок двумя пальцами. - Сейчас будет больно. - Я привык, - сквозь сжатые зубы произнес он, сверля взглядом. Джеки громко сглотнула, потянула осколок на себя. Неожиданно, рука Пьетро схватила ее плечи, сжимая наверняка до синяка. Джеки молчала, хотя он понимал, ей тоже больно. Через мучительное мгновение, от которого в глазах темнело, да и жить просто не хотелось, Джеки все-таки достала кусок, швырнув его назад с такой силой, что Пьетро понял: она ненавидела себя за то, что сделала. Он взял ее за руку, опустил вниз, рассматривая запястья. Помимо рубцов от ткани было, что он подметил недавно. Шрам. От пореза. - И зачем? - спросил он, проведя указательным пальцем по шраму. - Я... - слова никак не хотели произноситься. - Чувствовала себя одинокой. Очень одинокой. Он сжал ее ладонь еще крепче, смотря с сочувствием и с какой-то необъяснимой нежностью. Пьетро знал, что такое одиночество, но в последнее время жизнь сложилась так, что он и забыл о нем. Джеки жила в семье, где не высказывают любовь. В школе у нее есть лишь фальшивые друзья, да никого больше. А он просто сбежал. От осознания того, что Джеки могла убить себя, подкатила рвота. Просто не хотелось думать об этом. «Нужно было остаться» - на секунду подумал Пьетро. Хотя бы, как друг, как моральная поддержка. Но с другой стороны, он бы не увидел своего отца и не воссоединился бы с ним. Прошлое открывается перед нами не сразу, мы видим непройденные пути и гадаем, каков был верный. Что нужно было выбрать Пьетро? Отца, Эрика Леншера, вместе с Институтом, с Лорой или Джеки, быть в окружении людей, но со своей фальшивой семьей. - Я не задела мышцы. Ты сможешь бегать, - свои реплики она будто бросала в него, слегка повернув голову, но продолжая смотреть вперед. - Я тебя не виню за это. Все нормально. Это объяснимо в такой ситуации. Она уронила голову на свои руки, громко вздыхая. - Наверное, - голос звучал надтреснуто. Пьетро провел широкой ладонью по ее позвоночнику, поглаживая спину. - Будь я в твоей ситуации, я бы сделала тоже самое. Хотя... я не знаю. Моя семья...- она подавилась кашлем. - Я знаю, что ты ходила на демонстрации. - Я ходила, надеясь тебя увидеть. А потом стала думать, что меня там и убьют. Он крепко сжал ее плечо, пытаясь спрятать свою злость внутри. - Трусиха, - недобро усмехнулся он. Джеки хмыкнула, вытирая слезы. - И врушка. Она провела мокрыми ладонями по лицу, чувствуя, как Пьетро с трудом пододвигается к ней. - Ответь мне честно, пожалуйста, - он взял ее за руки. - Что ты сейчас чувствуешь ко мне? Я обязан знать. Это никак не повлияет на то, что будет с тобой дальше. Будь ты меня даже ненавидеть, попытаешься еще раз поранить или убить, но пройдут эти пять кошмарных дней, и ты снова окажешься в Вашингтоне. Я сделаю все, чтобы это случилось. Просто скажи мне. Что ты чувствуешь? Видимо, он хотел ей просто отомстить, заставляя пройти через те же самые муки признания, что и он сам. Джеки кусала губы, все органы будто бы участили бег, а сердце и вовсе планировало проломить ребра, а затем и вырваться из плена кожи. Она не боялась так, даже когда очнулась в темной багажнике чужой машины, даже когда Мистик в первый раз приняла истинное обличье, когда объяснили, зачем ее здесь держат. Нет. Сейчас самый страшный и пугающий момент. А какого было Пьетро, который не знал, взаимно это или нет? Джеки боялась признаться самой себе в том, что она чувствует к нему. Будто бы, произнеся это вслух, значит поставить пожизненное клеймо на теле. - Пьетро, не надо. Ситуация и так слишком сложная, а если я отвечу, все станет во сто крат сложней. - Прекрати! - выкрикнул он, не сдерживая себя. - Скажи мне, - он резко повернул ее голову на себя, встречаясь с испуганными и взволнованными серыми глазами. - Просто скажи мне. Я обязан знать. Слова лезут медленно, как сам этот осколок, задевая ткани, мышцы. Она только привыкла к своей молчаливой влюбленности, как ее стоило вынуть из себя, выплеснув еще больше крови. - Я люблю тебя. Он крепко прижимает ее к себе, подозревая, что она вот-вот готова разреветься. Что будет дальше? И что им делать самим? Она заложник, а он ее надзиратель. Пьетро лег на спину, Джеки удобно разместилась на нем, поджала ноги. Слишком сложно. Слишком запутанно. Все против них. Даже они сами. Он старался не думать о будущем, обнимая еще крепче, понимая, что ничего другого сделать пока не может.