Если слишком хотеть тишины

Когда следующее письмо матери начинается не с обычного «Помирилась ли ты с Кайденом?», а с неожиданного «Милая, я волнуюсь. Свяжись со мной, когда будет время», Шепард чувствует что-то, смутно похожее на угрызения совести. Оттягивать неприятный разговор больше нет смысла. Приходится собрать всю волю в кулак, выделить свободный вечер, причесаться, привести себя в порядок и всё-таки усесться перед голографическим монитором в своей каюте. Ханна откликается на звонок через несколько мгновений, будто только его и ждала. Хотя, наверное, так оно и есть. Шепард на секунду чувствует себя по-настоящему виноватой, но отмахивается от бессмысленных эмоций. Что сделано, то сделано. Они некоторое время говорят на общие темы. Ханна держит себя прохладно: месяцы молчания со стороны дочери не остались незамеченными и не могли быть прощены так быстро. Но чем больше они беседуют о последних новостях, о старых знакомых, о самочувствии, о планах на будущее или об их отсутствии, тем быстрее мать оттаивает и постепенно возвращается к привычному бодрому тону. Тогда же в её глазах снова загорается любопытный огонёк, который всегда заставлял младшую Шепард вздрагивать и внутренне готовиться к очередному удару по нервам. К счастью, на сей раз имя Кайдена не упоминается: наверное, матери не хочется, чтобы дочь снова поспешно попрощалась и свернула разговор. Вместо этого Ханна пользуется другой стратегией, которая оказывается неожиданно действенной. Приглушает любопытство, говорит чуть тише. Голос звучит искренне заинтересованно, но при этом ненавязчиво сочувственно: - Я была неправа, милая. Не стоило осаждать тебя теми вопросами. - Ничего, мам, - Шепард не нужно уточнять, за что это извинение. Обе отлично знают причины. - Значит, тема закрыта? Никаких шансов, никакой надежды, что… - Нет. Никаких. И не нужно о нём. Шепард уже не больно. Она умеет держать удар и переживать предательства, иначе вряд ли бы протянула так долго в здравом уме и твёрдой памяти. Кайден в прошлом. Сейчас она отлично справляется сама. Хотя бы ни у кого не виснет на шее и не идёт против собственной гордости. - Но милая, я надеюсь, эта история не озлобила тебя? Не лишила оптимистичного взгляда на жизнь? Я бы не хотела, чтобы моя дочь из-за какого-то одного мудозвона думала, что все мужчины такие же. Шепард фыркает. Если бы Кайден и его поведение были главным фактором, способным лишить её оптимизма, то можно было бы считать этот мир вполне счастливым и безоблачным местечком. - Нет, мам, я не сторонник поспешных индуктивных умозаключений. Ханна вздыхает с видимым облегчением. Тяжёлая часть разговора для неё подошла к концу. - Но, тогда, возможно, ты готова к тому, чтобы… - Нет, мам. Мне не до того. - Но не должна же ты всё время быть одна! Ни один человек не может этого выдержать! Всем нужны отношения! – искренне возмущается Ханна. – Должен же быть на корабле хоть кто-то, кому ты доверяешь, кто-то близкий. Шепард задерживает руку над панелью управления, готовясь отбить звонок - потом можно сослаться на помехи или вообще отказаться оправдываться, - но так и не нажимает кнопку. В последних словах матери есть… смысл. Потому что на корабле действительно есть тот, кому Шепард доверяет. Тот, кого вряд ли отпугнёт, чью бы униформу она ни носила, под чьими бы знаменами ни выступала. Тот, кто обязан ей жизнью. Кто видит в ней чуточку больше, чем непробиваемого солдата, напичканного церберовскими имплантатами. - Ты права, - признаётся Шепард честно. – Кто-то есть. Но для меня это не означает того же, что значило бы для тебя. - Кто этот человек? – умилённо складывает руки на груди Ханна, привычно пропуская мимо ушей вторую часть фразы. Шепард отстранённо замечает, как постарела в последнее время её мать. - Это не человек. Ханна несколько раз моргает, не находясь с ответом. Она подозревала, что с её дочерью что-то не так, но не могла представить, что проблема кроется в пристрастии к другим расам. Это… смущает. Но уж лучше так, чем совсем никак. Пусть. Каждый взрослый человек имеет право на самоопределение, по крайней мере, в сфере личной жизни. Сама Ханна, женщина старой закалки, предпочитает молодых симпатичных парней человеческой расы и не понимает всего этого ажиотажа вокруг синюшных азари, но кто она, чтобы осуждать? - Это он? Она? - Он. Турианец. Но ты опять неправильно всё трактуешь. Гаррус только друг. Надёжный, отличный друг. И не более того. Ханна расплывается в понимающей улыбке. Её умиляет то, что взрослая женщина, всем известная героиня, капитан роскошного корабля и первый человек-Спектр до сих пор не преодолела детское смущение в разговорах о сексе. Более того, этого «Гарруса» Ханна тоже припоминает. Несмотря на трудности в чтении турианских эмоций, можно было поклясться, что на похоронах Шепард парень выглядел попросту убитым. В остальном… Вряд ли бы она теперь отличила его от других представителей расы. - Ладно. Я сделаю вид, что поверила тебе и между вами ничего нет, кроме дружбы… Нет, ну кто бы мог подумать! Турианец! Они болтают ещё недолго. Шепард ёжится под сканирующим красноречивым взглядом матери. Ясно, о чём та думает, какие картинки прокручивает в мыслях, глядя на дочь. Но также совершенно ясно и то, что пытаться переубедить – дело безнадёжное. Видимо, на сегодня достаточно честности. Напоследок мать хвастается назначением на дредноут Альянса, ККА «Килиманджаро». Это здорово, и Шепард искренне радуется на неё. Ханна тоже гордится собой и чувствует, что больше не завидует всей этой шумихе вокруг дочери. Пусть каждый идёт своим путём. По крайней мере, ей не приходится делить постель с каким-нибудь жутким черепоголовым турианцем… Они мирно прощаются, будто не было долгих месяцев молчания и десятков непрочитанных писем. Шепард нажимает отбой, отворачивается от экрана, и улыбка медленно стекает с её лица. Разговоры с матерью всегда были подлинным испытанием на прочность, но этот, пожалуй, превзошёл все ожидания. И хотя имя Кайдена ни разу не было упомянуто всуе, турианская тема оказалась не менее неприятной. Потому что заставила задуматься о вещах, о которых Шепард старательно избегает даже вспоминать. Да, она иногда невольно думает о Гаррусе. Обо всех его трогательно-неуклюжих намёках. О взглядах, которые то и дело задерживаются не на тех частях тела. Думает - и отмахивается от этой мысли. Всё просто, объяснимо. Она не хочет повторять ошибку, совершённую с Кайденом, не хочет подпускать кого-то слишком близко, отдавать себя, пытаться построить что-то, нужное обоим, искать компромисс между своими представлениями о близости и чужими желаниями, а потом вдруг остаться ни с чем - оплёванной, униженной, одной. Но это поверхностно. Трусость и подлость по отношению к Гаррусу – думать о нём так. Турианец доказал свою исключительную преданность, доказал, что достоин доверия. И Шепард ценит это. Так почему нет? Не пришло ли время посмотреть правде в глаза и честно ответить себе: да, это со мной что-то не так? Может, дело в том, что Гаррус – её лучший, самый близкий друг, и так не хочется потерять эту лёгкость в общении, их весёлые перепалки и пошлые шуточки, в которых прежде никогда не сквозило неуместного подтекста? Он мог бы стать настоящей опорой, поддержкой, по которой Шепард так мучительно и скрытно от себя самой тосковала в своей прошлой жизни. Его объятия дарили бы тишину и покой. Гаррус мог бы легко и искренне, без просьб и записи под диктовку, говорить правильные слова - вероятно, грубоватые, или циничные, или пропитанные чёрным юмором, но именно те, в которых Шепард так иногда нуждается. Мог бы всё это, потому что понимает её лучше многих, порой, наверное, лучше, чем она сама… Но. Всегда находится какое-нибудь паршивое «но», которое всё испортит. Начинать что-нибудь было бы несправедливо по отношению к Гаррусу. Лучше сразу отказать, лучше всё время держаться на расстоянии вытянутой руки и не ближе, чтобы сберечь то, что они имеют, чтобы остаться просто друзьями - ведь и это очень много! Потому что Гаррус, очевидно, видит в ней не только товарища. Видит женщину. Возможно, по-своему привлекательную женщину. Объект не только дружеского, но и романтического, сексуального интереса. И в этом – проблема. Шепард не хочет снова становиться объектом. Она не ксенофоб, нет, и не считает межвидовые связи извращением. В теории. Но если не видишь весомых причин переходить черту близости даже с другим человеком, любая дополнительная деталь становится неразрешимой проблемой. Зачем кривить душой? Шепард пытается представить, что отдаётся турианцу, что покупает дополнительную поддержку, заботу, преданность и даже любовь – телесной близостью, что сдаётся, идёт на поводу и наконец-то перестаёт прикидываться дурочкой, не способной понять простейшие намёки. И ей делается тошно. Для начала оттого, что с её стороны это – наглая ложь, попытка бессердечно использовать лучшего друга, одновременно предавая и продавая саму себя. Это низко и подло, а Шепард, несмотря ни на что, ещё не безнадёжна и не потеряла чувство собственного достоинства. Но есть и другая сторона медали. Та сторона, при мысли о которой Шепард внутренне содрогается и слышит в голове призрачный голос матери: «Тебе нужно лечиться, милая», - предупреждает он. Ей претит сама мысль о руках турианца - обнажённых, без перчаток - на её коже. О рядах острых и не слишком белых клыков, ненадёжно прикрытых жвалами. О возможном вкусе голубоватой турианской слюны. О предполагаемых аллергических реакциях. О том, как может выглядеть тело Гарруса без многочисленных слоёв громоздкой и по-своему красивой брони – чужёродное, странное, нечеловеческое. Как его шея, например: шершавая, будто плохо выделанная кожа, покрытая вкраплениями, похожими на мелкую гальку, и пластинами, наводящими на мысль об окаменелых рептилиях, которых Шепард видела в далёком детстве в одном историческом музее… В какой-то мере это интересно. Любопытно. Несомненно, эстетично в своей нечеловеческой функциональности. Но это отвлечённый, едва ли не научный интерес. Гаррус – настоящий друг, он живой, он дышит, он отпускает меткие шуточки и надёжно прикрывает ей спину в любой передряге… Конечно же, он не противен Шепард! Более того, Гаррус ей даже симпатичен – но не в том смысле, в каком думает мама. И уж точно не в том, в котором Шепард, очевидно, нравится ему. Она не хочет ранить Гарруса. Не хочет неловких экспериментов, которые неизбежно закончатся постыдным провалом, неловкостью и взаимным отчуждением. Зачем? К счастью или нет, но им есть, что терять. Пускай же всё так и останется.