Если слишком хотеть тишины

Шепард начинает приходить в себя в ночную смену. Действие наркоза и седативных средств постепенно ослабевает, и она уже может разлепить веки и осмотреть тускло освещённый потолок лазарета. Шепард знает, что где-то неподалёку должна дремать доктор Чаквас: она никогда не оставляет свой пост, пока кушетку занимает хоть один больной. Капитан испытывает смутную неловкость из-за того, что доставляет неудобства команде. За то, что так глупо подставилась и едва не растеряла все кишки по пути к челноку, когда миссия уже, собственно, завершилась… Ум постепенно проясняется, поднимается белёсая завеса. Тело сотрясает мелкая дрожь: это побочное действие наркоза, это нормально, но это абсолютно невозможно прекратить усилием воли. Холодно. Шепард ненавидит вещи, на которые нельзя повлиять, – как, например, этот раздражающий тремор. Ненавидит, когда что-то от неё не зависит. Вот оно, пагубное, едва ли не наркотическое пристрастие к контролю над ситуацией, к тому, чтобы волочь весь мир на собственных плечах. Пусть непосильно, зато самостоятельно. Она не может бороться с побочным эффектом лекарств, и потому рада, что рядом никого нет. Некому увидеть её дрожь, одиночество, боль и раздражение. Это хорошо, да, это очень хорошо. Жаль только, что в такие моменты беспомощности, в моменты, когда ничего нельзя сделать, Шепард больше всего на свете хочется, чтобы кто-нибудь её обнял. Просто так. Это совершенно дурацкое желание, бессмысленное, потому что от объятий ровным счётом ничего не изменится, но оттого не менее сильное. Шепард догадывается, откуда оно происходит, но не хочет вспоминать о самом беззаботном и одновременно об одном из самых грустных периодов своей жизни. После были тренировки N7, была достопамятная встреча с молотильщиком, но о мальчике, рядом с которым было спокойно, до сих пор вспоминать больнее всего. После геройства на Акузе, надо признать, ситуация резко изменилась. Шепард стала публичной персоной. Её лицо примелькалось, стало восприниматься окружающими иначе. Она из разряда типичной женщины-солдата, грубоватой на вид и вряд ли привлекательной для противоположного пола, перескочила в касту знаменитостей, которым разрешено иметь чуть широковатые плечи или узковатые бёдра, носить немытый пучок на затылке, непрофессионально накладывать макияж или вовсе без него обходиться, щеголять со шрамом через всю физиономию - и при этом не терять ни капли звёздного очарования. Ей даже иногда приходили письма от поклонников. Кто-то предлагал руку и сердце, кто-то – ночи страсти. Возможно, когда время расставило всё по своим местам, тот самый мальчик мог бы взглянуть на неё иначе. Кем он стал? Учителем? Снабженцем? Чернорабочим? Такие, как он, могут только мечтать о таких, как она. Забавно, но факт. Мир имеет свойство изредка переворачиваться с ног на голову. Возможно, он не стал бы крутить пальцем у виска. Для начала потому, что побоялся бы оскорбить солдата с большой винтовкой и нашивкой N7 на груди. А там, может, разглядел бы за бронёй женщину. Но вот нужно ли это самой Шепард – теперь? Ответ изменился за десятилетие, превратился в чёткое и однозначное «нет». К её двадцати шести от того мальчика остались в наследство только несколько смущающих воспоминаний (болезненных, несмотря на незначительность и нелепость ситуации), а ещё - бесполезное и нелепое стремление к человеческому участию, комфорту, теплу. Нет, поскольку экстранет намекал, что первый раз может оказаться не самым удачным, Шепард продолжала экспериментировать. N7, а затем и Акуза дали ей новые возможности. Несколько коллег, один инструктор по рукопашному бою, один старший офицер… Немного, но достаточно, чтобы вывести закономерность. С кем-то она не чувствовала ровным счётом ничего, с кем-то измученное стимуляцией тело в конце концов сокращалось судорогой оргазма. Но это краткое удовольствие не стоило воспевания, всегда оказываясь ничуть не лучше, чем доставленное самой себе. С той лишь разницей, что последнее не требовало второго участника, длительной подготовки, разговоров, походов в бары, недешёвой выпивки, не отнимало времени, потраченного на пустые шаблонные разговоры, обмен банальными шутками, на предварительные душ и эпиляцию, на одевание во что-то гражданское и последующее художественное раздевание, на то, чтобы как-то отделаться от партнёра до наступления ночи… Секс всегда выматывал. Оставлял её неудовлетворённой, в первую очередь, морально. Сохранялось дурное послевкусие, будто время было потрачено впустую, будто она зря потеряла столько душевных сил на то, чтобы вытерпеть процесс, не доставивший в итоге никакой радости. Время тщетных экспериментов, научных по своей природе, завершилось ещё до перевода на борт «Нормандии». Шепард уже не маленькая девочка. Ей не нужны утешения, не нужна жилетка, в которую она стала бы плакаться. Обходиться своими силами не так уж трудно: главное, не прекращать борьбу и верить в себя, помнить, что многое зависит от твоего решения, от следующего шага, и делать всё возможное и невозможное, лишь бы преуспеть. Шепард – хороший солдат. Отличный капитан. Как оказалось, несмотря на мнение матери, ещё и прирождённый лидер. Но в те моменты, когда она полностью беспомощна, или больна, или вынуждена бездействовать, - в подобные моменты старое желание почувствовать поддержку, не сочувствие, а соучастие, чьё-то присутствие рядом, чью-то непоколебимую уверенность, что всё будет хорошо и правильно… это неискоренимое желание преследует её и толкает на глупости. Как случилось с Кайденом, например. Никто не готов просто побыть рядом в нужный момент, а потом отступить в тень. Всем, абсолютно всем что-то нужно взамен. Что-то большее, чем Шепард готова дать. Она упрямо встряхивает головой, сдёргивает с запястья браслет капельницы и садится. Всё, хватит. Пора за работу.