Сын Луны

      В маленькой уютной гостиной потрескивал огонь в камине, и поскрипывали грубые доски пола. В углу, развалившись в кресле, смуглый парень небрежно перелистывал газету, едва пробегая глазами по первым строчкам статей. Недавно отделившееся государство – Двенадцатый Дистрикт – пока не умело придумывать сенсации, журналисты писали сплошь о преобразованиях экономики, отношениях с другими странами да о политиках. Гейл с досадой посмотрел на очередную статью о завидных женихах Дистрикта – вся страница пестрела фотографиями его конкурентов. До выборов мэра осталось всего полгода, и он не хотел, чтобы какие-то смазливые юноши переманили избирательниц. «Нужно напомнить им о семейных ценностях», – решил Гейл.       – Китнисс! – жена спустилась из спальни, закутываясь на ходу в тёплый платок, чтобы спрятаться от промёрзлости старого дома. Она села напротив камина, сбросила тапочки и протянула ноги к огню, прогревая озябшие пальцы. Обветренные губы заблестели влагой. Девушка рассеянно обвела взглядом витиеватый портал камина, ставшего дорогим довеском покосившегося дома, и загляделась на игривые языки пламени, дымящие терпким ароматом сухих дров. Казалось, ей не было никакого дела до мужа, буравящего её взглядом. – Что-то не так?       – Нет, всё в порядке, дорогой, – быстро ответила девушка, переводя взгляд на мужа. – Ты хотел мне что-то сказать?       – Нужно, чтобы ты пошла со мной завтра в больницу, выглядела приветливой, и, что ещё важнее, любящей женой. Справишься?       – Я уже говорила, что не хочу в этом участвовать, – с раздражением сказала Китнисс. – Пусть лучше твои спонсоры ходят по этим палатам и строят глазки умирающим. Я не пойду.       – Не говори так. Если бы не эти люди, наш Дистрикт сейчас не был бы свободен.       – Вот именно, – в её голосе засверкали льдинки, – Почему ты не дашь им умереть спокойно? Везде таскаешь камеры и карточки с речами. Я не хочу в этом участвовать.       – Эти люди мне как братья. Я знаю каждого по имени, мы ведь сражались вместе, или ты уже забыла? – Гейл приподнялся в кресле, сжимая подлокотники.       – Так оставь их в покое! – не унималась его жена.       – Это политика, Китнисс. Сколько можно объяснять? Ты же знаешь, как это важно. Такой шанс для меня, для нас. Люди уже спрашивают, куда делась моя очаровательная жена, – усмехнулся Гейл, – почему она не со мной? – Китнисс насупилась и скрестила руки на груди. Жест ему совсем не понравился. – Знаешь, я ведь тоже начинаю задавать себе такие вопросы.       – Я на это не подписывалась. Не собираюсь улыбаться на камеры, только чтобы позабавить твоих воображаемых избирателей, – Гейл нахмурился. Как ни горько, но она попала в больное место – его рейтинг и правда невысок.       – Ты же знаешь, что я за сохранение семейных ценностей, традиций. Своим упрямством ты выставляешь меня дураком, неспособным построить счастье в собственной семье. И как же мне могут поверить?       Молчание сгустилось, как молочный кисель. Гейл уже раскаивался, что затронул то, что они старались спрятать в старом доме – собственную неудачу. Кто же мог знать восемь лет назад, что юная девушка, робко замершая в дверях, и молодой охотник, стряхивающий снежинки с тёмных волос, ещё пожалеют о надломленном хлебе и принесённых клятвах. В ту ночь у жаркого огня родительского дома слова казались магическими, нерушимыми, древняя сила, соединяющая сердца, витала в воздухе, оплетая влюблённых кольцами брака, а этим вечером трепет пламени согревал только самые кончики пальцев ног, вытянутых к камину. Оплот семьи, выстроенный в юности, дал трещину, поползшую вдоль выбоин, оставленных ревностью и ссорами.       – Мне всё равно. Будь добр, не впутывай меня в свои дела, – льдинки, вплетённые между букв, резали его самолюбие.       – Ты идёшь со мной. Я всё сказал, – Гейл встал с кресла, подошёл к ней, теребя ногами мятый ворс красного ковра, и предложил руку. – Идём спать, уже поздно, – произнёс он нарочито мягко, успокаивающе, на что Китнисс ощетинилась и сжалась в круглый, колючий комок. Внутри всё кипело от раздражения, похожего на навязчивую щекотку. За восемь лет она изучила все его уловки. Не победив в споре, муж всегда переносил сражение в мягкие скрипы кровати, туда, где она едва ли могла приводить убедительные аргументы. Но в этот вечер иллюзорное настроение мириться совсем улетучилось от его снисходительного жеста.       – Ещё не поздно, я к Прим, – пролепетала Китнисс и, вскочив с кресла, набросив тёплое пальто и натянув сапоги, почти выбежала из дома.       Прозрачные льдинки забарабанили по лицу, рукам, залезли под воротник. Снежная метель прыгала с крыш домов, набрасываясь на прохожих, и стелилась мелкой крошкой позёмки. Даже несколько сотен метров под покровительственным светом луны казались подвигом, победой над слабым, озябшим телом. С досады в глаза просились слёзы – частные спутники несчастной девушки, потерявшей двух друзей. За одного из них её угораздило выйти замуж.       В неровном свете полной луны домик казался сахарным: блестела крыша, крыльцо искрилось снежными бусинками. Прим, её маленькая сестрёнка, отозвалась на стук. Ей было уже двадцать, но девочка не торопилась выходить замуж, оставаясь добрым утешителем старшей сестры. В такие печальные и воющие вечера, как этот, Прим никогда не удивлялась при виде Китнисс на пороге, словно чувствовала, что та снова сбежит, спрячется в домашнем тепле. Марта выглянула из кухни и кивнула дочери с грустной улыбкой.       В гостиной хрипло щебетал огонёк, освещая лица двух сестёр, обнимающих друг друга на диване, цепляющихся за тёплые родственные руки. Китнисс погладила своего утёнка по светлым волосам, собранным в пучок, заглянула в голубые глаза. В такие ночи она отчаянно благодарила древних, как сам мир, духов смерти за то, что оставили ей сестру, не приняли её в свои крепкие удушающие объятия, тихие и лишающие жизни. Девушка засмотрелась на лазурные искорки, вспыхивающие в глазах сестры в свете пламени. Васильковые по краям, сизые у зрачков – один взгляд на них всегда будил в её душе тонкое, щемящее чувство опустошённости, выжатости, поселившееся внутри в одно морозное утро.       – Ты опять вспоминаешь, да? – Прим поёрзала, отодвинулась чуть дальше, с беспокойством смотря на сестру.       – Да, – призналась та едва слышно, – зимой тяжелее всего.       – Знаю, – грустно согласилась Прим. – Давай не будем сегодня, ладно? Только посмотри, как снаружи замело – ветер так и бьётся в окно, а мы здесь, прячемся в тепле, – Прим защебетала о своей учёбе, первых больных, которым ей удалось помочь. Девушка благоразумно обходила все неприятные моменты, с радостью описывая их выздоровление, пересказывая слова благодарности, подражая улыбкам родных.       Китнисс положила голову Прим на колени, поджала ноги и расслабилась, слушая рассказы сестры. Дверь скрипнула, пробуждая сквозняк. Она приподняла голову и, увидев вошедшего, подскочила, наливаясь злобой. Душа зашипела в защиту личного пространства.       – Что ты здесь делаешь?       – Привет, Прим, – Гейл спокойно подошёл к дивану. – А ты как думаешь? За женой пришёл.       – У меня всё прекрасно, иди обратно, – Китнисс демонстративно сжала руку сестры.       – Нет уж, идём домой, – пальцы сжались вокруг запястья. – Пойдём, пожалуйста, – он мягко, но уверенно повёл её к выходу.       Натянув милую улыбку, Китнисс поцеловала сестру в щеку, прошла мимо него в прихожую и оделась, не спеша: тёплый шарф укутал грудь, сапоги спрятали ноги до колена, а край вязаной шапки наполз на уши.       Колючий воздух дохнул в лицо, вызывая резь в глазах. Семейная пара появилась на пороге, усыпанном ледяной крошкой. Гейл чуть подскользнулся, схватил руку жены. Некоторое время они шли молча. В отдалении тёмной полосой тянулся лес, утопающий в снегу.       – Ну что ты сегодня злишься? Завязывай.       Китнисс хмуро взглянула на мужа из-под сползающей шапки.       – Кажется, я там кофту забыла. Как же холодно, – девушка потёрла руки, укутанные в варежки. – Можешь принести? Я вперёд пойду, а то замёрзну.       – Конечно, я сейчас.       Мягкий снег заглушал звук шагов, растворившихся за поворотом. Чуть только Гейл исчез из виду, она бросилась бежать к кромке леса.