Простишь?

POV Китнисс - Выбирай любую комнату. Располагайся, - сухо бросает Пит и несёт мой чемодан. Я молча поднимаюсь по лестнице и останавливаюсь напротив пустующей комнаты. Он помогает мне занести вещи и стремительным шагом покидает комнату. - Ты куда? - Тебе не всё равно? – горько усмехается парень и закрывает дверь. Я со вздохом плюхаюсь на кровать и обхватываю голову руками, стремясь раздавить обиду, засевшую в моём собственном сознании. И что ему неймётся-то?! Уколоть побольней - это он мастер. Можно подумать, что мне легко! Я сердито распаковываю вещи и с неким неудовольствием замечаю, что кровать застелена чистым постельным бельём, а на полочках в ванной – ослепительный порядок. Вздыхаю и пытаюсь понять, что меня раздражает больше – его забота и желание облегчить мою жизнь или моя собственная вина за то, что я пытаюсь оттолкнуть его? Бог его знает. Пошло оно всё. Лениво раскладываю вещи по местам и с неудовольствием замечаю, что оставила папину куртку у Прим и мамы. Ладно. Плевать. Завтра заберу. Сегодня уже поздно. Переодеваюсь в пижаму и забираюсь под хрустящее новым пододеяльником одеяло. Наслаждаюсь свежим запахом новой ткани и закутываюсь в одеяло, словно в кокон, оставляя лишь голову. Может, хоть эта ночь пройдёт спокойно? POV Пит - Чего хотел Сноу? – спрашивает Хеймитч и смотрит на меня через стекло своего стакана. Я перевожу взгляд на стакан в своих руках, после чего отставляю его и кладу ногу на ногу, выстукивая пальцами рваный ритм на протезе. Хеймитч ждёт моего ответа, а у меня не хватает слов, чтобы выразить своё разочарование, боль, обиду и робкие капельки надежды на этом безнадёжно страшном полотне чувств. - Сказал, что мы с Китнисс должны жить вместе. Сказал, что мы должны убедить всех в нашей «любви», - делаю кавычки пальцами и смотрю на уставшее лицо ментора. – Тебе не надоело разгребать весь этот хлам? Куда проще было бы, если б Катон убил меня, - горько усмехаюсь и залпом выпиваю содержимое стакана. Морщусь от пекучей наливки, кашляю, но не выплёвываю. - Не говори ерунды, Пит. Никому бы не было легче. Ни твоей семье, ни ей… Никому. - Хеймитч, вот только не надо этого. Жалостью я сыт по горло. Не надо. Встаю с кресла и направляюсь к двери. Останавливаюсь на пороге и, запинаясь, произношу: - А знаешь, что самое паршивое? Виноват в этих отношениях только я… Конечно, я. Кто же ещё? Кому ещё пришла в голову «светлая» мысль рассказать о самом сокровенном Панему? Мне. Кому пришло в голову связаться с профи, охраняя Китнисс от них? Мне. Кому пришло в голову принять бой и пострадать от руки Катона? Опять же мне! Кому присваивается звание «Самый жалкий человек Панема»? Мне… Я пинаю какой-то камешек и направляюсь к нашему дому. Захожу и плюхаюсь в любимое кресло, слушая треск поленьев в камине – порой это помогает прийти в себя и перестать злиться. На неё, на себя, на весь мир… Смотрю, как огненные языки лижут поленья. Наблюдаю за тем, как обугливается дерево. Как и моя душа, оно сухое и слабое, которое не смеет противостоять вечной стихии. Я сгорел в огне Огненной Китнисс. Усмехаюсь своим мыслям и иду на кухню, ставя на огонь чайник. Жду, когда закипит в нём вода, слушаю, как вырывается с тихим свистом пар. Заливаю пакетик кипятком и ставлю на стол, ожидая, когда же чай остынет. И я слышу её крик. Сломя голову несусь на второй этаж, толкаю дверь её спальни и вбегаю в неё, ожидая увидеть всё, что угодно. Но вижу только Китнисс, запутавшуюся в одеяле и бьющуюся в бессильном плаче, который с каждой секундой становится всё громче. - Не надо! Пожалуйста! Нет! – кричит она, и слёзы катятся по смуглым щекам, заливая подушку. Нерешительно застываю у кровати, ожидая неизвестно чего, но стоит очередному крику сорваться с любимых мной губ, как я мигом оказываюсь рядом с ней и заключаю в своих объятиях. Глажу дрожащую спину, целую взмокший лоб, обнимаю её и прижимаю к себе настолько сильно, насколько это вообще возможно. - Всё хорошо, Китнисс. Всё хорошо. Тебе никто не причинит вреда, пока ты со мной. Тише… Невероятно, но она успокаивается. Пальцами цепляется в мою футболку (проснулась или ещё спит?), всхлипывает тише и затихает, не разжимая пальцев. Ресницы больше не дрожат, и я провожу рукой по мокрому лбу, откидывая с него прилипшие прядки. Глажу нежную кожу и ещё раз целую в лоб. - Тише, девочка моя. С тобой ничего не случится – я не позволю. Губы смешно причмокивают во сне, будто пытаясь ухватить что-то вкусное, и этот жест безумно умиляет. Она складывает ладони вместе и кладёт их под щёку, совсем как ребёнок .Улыбаюсь и мягко целую в лоб – не могу позволить себе большего. Да мне и не надо. Глажу рукой нежную влажноватую кожу и натягиваю лямку майки на хрупкое плечо, пробегаясь пальцами по бархатной коже. - Спи, Китнисс. Некоторое время сижу около её кровати и наблюдаю за тем, чтобы ничто не тревожило сон той, которую я люблю. Больше жизни, больше чего-либо в мире. Её рука высвобождается из-под щеки и находит мою. Обеспокоенно смотрю на её лицо – спит. Тихая, мирная, ласковая… почти моя. Провожу свободной рукой по щеке и улыбаюсь, смотря на умиротворённое личико. Губы чуть приоткрыты, и эта картина дразнит меня нереализованными возможностями. Хочу прижаться к мягким губам, ощутить их мягкий вкус, но вовремя одёргиваю себя. Не со мной. Не моя. Аккуратно вынимаю руку из захвата тонких пальчиков. Под пальцами раскалённое тепло её горячей кожи, и я тяжело дышу, пытаясь успокоить ноющее сердце, умоляющее целовать приоткрытые губы. Закрываюсь от этих воплей и пытаюсь успокоиться. Не получается. Китнисс начинает хмуриться. Между бровей появляется едва заметная морщинка, и я кладу руку на её призывно раскрытую ладошку. Я зависим от неё. И неизвестно кому хуже от это странной зависимости. * * * Утро подбирается незаметно. Я снимаю со сковороды свежеприготовленные оладьи и выключаю газ под чайником, тут же заливая чайный пакетик. - Доброе утро, - неуверенно улыбается Китнисс, держась у стены. Я посылаю ей улыбку и кивком указываю на завтрак. - Думаю, да. Во сколько ты встал? – неловко интересуется она, кусая губы и теребя рукав водолазки. - Не так уж и рано, - туманно отвечаю я и прячу глаза: не говорить же ей, что всю ночь я, как одержимый, гладил её ладонь и ушёл только на рассвете? - Понятно, - вздыхает она. Я подаю ей чистую тарелку, и она накладывает еду в неё. Мне же кусок в горло не лезет, когда я замечаю её затравленный вид и вину в серых глазах. - Китнисс… Я теряюсь. Ни одни слова не давались мне с большим трудом. - Что? - Нам нужно поговорить.