Не вижу зла

I feel it deep within. It’s just beneath the skin. I must confess that I feel like a monster. I hate what I’ve become. The nightmare’s just begun. I must confess that I feel like a monster. © Skillet — Monster

Незнакомый запах прилетел с востока. Его принес ветер, по-осеннему холодный и чистый. Кристина-волчица чуяла его. Лес тревожно шумел над ее головой, будто предостерегая. С бега она перешла на шаг, мягкий, вкрадчивый. Она кралась между деревьями, принюхиваясь, дрожащие ноздри вбирали наполненный запахами воздух. В лесу никого не было, это она знала точно. Незнакомый запах прилетел издалека, возможно, из соседнего городка. Непривычный, пугающий. Он предупреждал об опасности. Он угрожал ей. Какое-то ночное животное бросилось Кристине под ноги. Хорёк. Она могла бы перебить ему хребет ударом лапы, но не стала. Пусть бежит, пока может. Видит Бог, в мире и без нее достаточно опасностей. Роман не спал. Он сидел в кресле, вытянув бесконечные ноги, и глядел на огонь сквозь полупустой стакан виски. Ночь полнолуния всегда была для него той еще нервотрепкой. Кристина бегала по лесам, одетая лишь в волчью шкуру, и любой, забредший среди ночи с ружьем для нелегальной охоты, мог подстрелить ее, предварительно обосрав штаны при виде черного волка. Даже по прошествии полутора лет после убийств, Хемлок Гроув все еще не мог оправиться от шока, и волчьи стаи обходили его теперь десятой дорогой. Умные животные быстро поняли, что с этими людьми лучше не связываться. Виски на языке казался желчью. Роман одним махом осушил стакан и бросил его в камин. Стекло разбилось о решетку, просыпалось осколками на мягкий ковер. Хлопнула дверь. Роман выпрямился.  — Привет. Кристина вошла, вытряхивая из длинных волос веточки и мелкие листики.  — Привет. — Он обнял ее, притягивая к себе. — Я ждал тебя.  — Я вернулась. Наверняка у каждой пары было множество маленьких ритуалов, которые навсегда остаются за закрытыми дверями. Один из ритуалов Романа и Кристины был связан с ее возвращением.  — В лесу пахнет…кем-то новым. Незнакомцем. — Кристина села у камина, скрестив ноги. — Мне не понравилось.  — Мимо Перри часто проезжают автостопщики. Иногда останавливаются.  — Не думаю. — Кристина вытянула к огню озябшие руки. — Люди так не пахнут.  — А как пахнут люди для тебя? — Роман не удержался от улыбки. Но Кристина восприняла его вопрос серьезно.  — По-разному. — Она оперлась подбородком о колени, обхватила ноги руками. — Духами, потом, едой, грязью, сексом… — Она чуть помедлила, потом добавила: — А там был запах… Ты знаешь, если принюхаться к дыханию каннибала, вонять, наверное, будет так же. Роман нахмурился, обдумывая ее слова. Хемлок Гроув, как любой из маленьких городков, разбросанных по территории Америки, тяжело переживал трагедию. Мать Брук Блюбелл сошла с ума и разговаривала с пустотой, как с собственной дочерью. Шерифа Сворна отстранили от работы, и он практически не выходил из дома. На трейлер Руманчеков, куда Кристина порой заходила прибраться, было жутко смотреть — стены изнутри и снаружи почти скрылись под слоем нецензурщины, окна, разбитые то ли мальчишками, то ли разгневанными жителями, походили на раззявленные зубастые рты. Участившиеся осенние дожди поливали могилу Питера, в которой он, обезглавленный, гнил и превращался в прах. Несмотря на то, что полиция официально объявила Шелли Годфри виновной во всех убийствах в Хемлок Гроув, рты людям невозможно было заткнуть. Меньше всего городу сейчас была нужна новая опасность, даже потенциальная. А Кристине, в ее выпускной год, — лишняя нервотрепка.  — Эй. — Он присел рядом, поцеловал ее в макушку. — Все нормально.  — Угу. — Кристина ткнулась лбом ему в плечо. — Ты отвезешь меня домой?  — Утром. Тебе надо поспать. Иди сюда. — Роман взял ее на руки, втянул носом аромат хвои, прелых листьев и земли, исходивший от ее волос. Ночь полнолуния выматывала их обоих сильнее, чем вымотала бы любая физическая работа. Но Кристина была счастлива, что теперь свою тайну она может разделить с Романом, потому что порой нести ее бремя становилось невыносимо. * * * Октябрь выдался ветреным, и Кристина зябко куталась в куртку, пока шла до машины Романа. Кое-кто в школе шептался за ее спиной, называя «подстилкой Годфри» и «маленькой шлюхой», но она научилась пропускать мимо ушей то, что говорили о ней люди, на мнение которых ей было плевать. Это полезное умение она приобрела потом и кровью.  — Привет! От неожиданности Кристина чуть не поскользнулась на мокрых листьях, и Берт Крюгер, друг детства, поддержал ее за талию. С тех пор, как лет в девять девочки стали стыдиться дружить с мальчиками, крепкая привязанность между ними превратилась в формальные отношения в духе «привет — пока». Время Кристины занимали сначала близняшки, а позже — Роман, и, хотя иногда она скучала по лучшему другу, за девять лет с потерей она смирилась.  — Привет, Берт. — Кристина отступила чуть назад. — Спасибо. Тяжелый взгляд Романа Годфри жег ей затылок, как украденная драгоценность — карман вора. Она могла представить, как Роман медленно достает из пачки сигарету и вертит в тонких пальцах с ловкостью уличного шарлатана, прячущего туз в рукаве. Кончиком языка он проводит по зубам, и его идеальные губы кривятся. Вспыхивает огонек зажигалки, снова и снова. Кристина знала, что Роман в состоянии содрать с Берта кожу живьем, а потом слизывать с пальцев темно-красную густую кровь, наблюдая за чужой агонией. Ему довелось иметь доброе сердце и чудовищную его изнанку, и с обеими сторонами — темной и светлой — ему приходилось уживаться. Но доброта Стального Годфри всегда имела определенных адресатов, остальным доставалось в лучшем случае равнодушие. Или содранная кожа.  — Как дела?  — Нормально. — Кристина поудобнее перехватила молескин и учебники, чтобы не уронить их в лужу. Взгляд Романа почти прожег дыру в ее затылке. — А твои?  — Отлично! — Он широко, так по-американски улыбнулся. — Слушай, мне нужен твой совет… Поможешь? Как раньше. Удивиться Кристина не успела. Приближение Романа она ощутила всей кожей, и только потом — почувствовала знакомый запах табака и дорогого парфюма, которым он пользовался. Прохладная рука обвила ее плечи.  — Маленькая, — голос Романа Годфри звучал спокойно, только Кристина прекрасно знала, что внутри у него клокочет ревность, граничащая с паранойей. Его напряжение можно было не просто почувствовать, а ощутить в звенящем воздухе. — Я устал ждать. Привет, Берт. Ты позволишь мне украсть мою девушку? — Вопрос прозвучал почти вкрадчиво. Наклонившись, Годфри быстро поцеловал Кристину, слегка потянув зубами за ее нижнюю губу. Берт открыл рот, чтобы сказать что-то язвительное — Романа он терпеть не мог с первого класса — но промолчал. С некоторых пор он чуял нутром, что с единственным оставшимся в Хемлок Гроув отпрыском семейки Годфри лучше не связываться, чтобы не схлопотать по зубам.  — Ладно, мне тоже пора. — Берт махнул рукой. — Позже поговорим! — Крикнул он на бегу, спускаясь по лестнице. Кристина ткнула Романа локтем в ребра.  — Что ты делаешь? — прошипела она. — Что это за сцена ревности? Роман ухмыльнулся. Лед в его глазах постепенно оттаивал. Прижавшись лбом к её лбу, он тихо произнес:  — Ибо нехуй. В глубине его зрачков плясали черти, и Кристина, мысленно выдохнув от облегчения, хихикнула.  — Ты злишься?  — Уже нет. Противник сбежал с поля боя, поджав хвост к яйцам, — он фыркнул. — Хотя пару лет назад остался бы без них. Научиться справляться с собой Роману стоило немалых сил, и Кристина об этом знала. Усмирить вскипающую в нем тьму оказалось сложной задачей; слишком много ее было внутри, порой она крыла Романа с головой, мешая думать, дышать. Он подбирался, как гепард перед прыжком, но вперед бросался, как змея — и если бы кровь требовалась ему для поддержания жизни, а не для удовольствия, то начал бы он с тех, кто поднимал в его сердце зло.  — Дурак, — пробормотала Кристина.  — Есть такое, — согласился Роман. — Поехали? Кого-то другого за такие слова он заставил бы жрать землю вместе с дерьмом, но Кристина Вендалл был Кристиной Вендалл. Его Кристиной, и ей можно было то, что нельзя было делать другим. Что позволено Юпитеру, не позволено быку. Уже садясь в машину, Кристина подумала, что от Берта пахло как-то странно. Не так, как всегда. За окном машины мелькали деревья, наполовину уже голые, наполовину одетые в красно-желтые платья. Кристина думала, сколько можно подобрать красивых эпитетов и сравнений для звенящего прохладой воздуха и для будто полыхающих огнем дубов и кленов, и как часто люди используют всего один. Любимое слово ее однокашников. Охуенно. Кристина всегда писала о том, что видела — о людях, проходящих мимо, о пейзаже, мелькнувшем за окном, о ситуации, свидетелем которой могла быть в школе или в магазине. Ее уши никогда не были заткнуты наушниками, ведь никогда не знаешь, где и когда услышишь интересную фразочку или диалог. Она заполняла молескин неразборчивыми строчками и лелеяла надежду однажды издать книгу по мотивам их с Романом истории. Это было бы страшнее любого ужастика. И уж точно романтичнее «Сумерек». Кристина хихикнула, представив, как Романа в кино сыграл бы Роберт Паттинсон.  — Ты чего? — Годфри бросил на нее косой взгляд.  — Да так, — она прикрыла рот ладонью. — Подумалось тут, что если бы по нашей истории сняли фильм, то тебя бы играл Паттинсон. Или Сомерхолдер.  — Да ну хрен тебе за воротник! — фыркнул Роман и захохотал. — Скажешь тоже — Паттинсон! А тебя тогда — та идиотка с тупой рожей, и у тебя будет вечный похерфейс. — Он скорчил рожу. Если бы кто-то из тех, кто работал в Институте Годфри, увидел его сейчас, то они бы не поверили своим глазам. Слишком они привыкли видеть его хозяином положения, холодным и высокомерным, порой — злым, резким. Роман умел растягивать губы в улыбке, после которой вам не хотелось жить, а хотелось умереть прямо здесь и сейчас, особо мучительно. Однако Кристина Вендалл видела его другим, и совершенно точно могла сказать, что Романа Годфри нельзя было судить только по той стороне, которую он вам показывает. В его душе всегда была другая комната. А за ней — еще одна. И еще.  — А на роль Питера пригласят Тейлора Лотнера, и он будет раздеваться при каждом удобном случае. — Вендалл сморщила нос.  — Да иди ты! Она ничего не ответила. Мысль о том, что от Берта пахло чем-то очень знакомым, вновь вернулась, и она нервно облизнула нижнюю губу.  — Маленькая? — позвал ее Роман. — Все окей?  — Не знаю, — честно ответила Кристина.  — Тебя обижали в школе? — Он нахмурился. «Они всегда обижают, — подумала она. Они всегда шепчутся за спиной, замолкают, когда я приближаюсь. Всегда преувеличенно громко начинают обсуждать моду, футбол, кино или музыку, что угодно, чтобы скрыть, что только что говорили обо мне». Только она знала, что стоит сказать это Роману — и кому-то не повезет.  — Я не поэтому… — Начала Кристина, но Роман резко свернул на обочину и, остановившись, крепко схватил ее за плечи.  — Я спросил, тебя обижали в школе? — Он не повысил голоса, но в его тоне неиллюзорно сквозила угроза. От этой угрозы хотелось свернуться калачиком и спрятаться в самый дальний шкаф. От этой угрозы у Кристины в животе сворачивался липкий комок страха, тянул к себе внутренности. Лицо Романа могло быть жестким. Сейчас его левая щека слегка подергивалась от гнева, губы кривились, а в глазах застывала ледяная пустошь. Наверное, он мог заставить ее говорить — за полтора года сила его гипноза возросла, и он научился ей управлять. Но тогда Кристина перестала бы ему доверять.  — Мне никогда ничего не говорят в лицо, ты же знаешь, — тихо произнесла Кристина. — Так что, нет, не обижали. И давай закроем эту тему, хорошо?  — Блин, Кристина! — Он хлопнул рукой по рулю. — Кто?  — Это не важно. — Кристина успокаивающе положила ладошку на его плечо. — Правда, не важно. Просто давай закончим этот разговор?  — Кто?  — Роман…  — Кто? Он перехватил ее руку за запястье, сжал так, что она всхлипнула от боли. Вывернув руку из его хватки, Кристина потерла пальцами ноющее запястье.  — Это была плохая идея.  — Блять. Прости. — Роман осторожно взял ее ладонь и поднес к губам. Дыхание его было теплым. — Я не хотел. Прости. — Он ткнулся лбом ей в плечо. — Я бы хотел защитить тебя от всего этого, понимаешь? Но не в моих силах отмыть обосранную репутацию Годфри. Я бы хотел, чтобы ты никогда не слышала больше этого дерьма, что льют на тебя люди…  — Я понимаю. — Кристина зарылась пальцами в его волосы, перебирая их, поглаживая мягкие светлые пряди. — Чтобы остановить слухи, тебе пришлось бы отрезать им языки. И то, они бы переписывались на фейсбуке об этом.  — Ну, опыт в откусывании языков у меня уже есть. — Он поднял голову и взглянул ей прямо в глаза. — Обещай, что если эти придурки тебя достанут, ты скажешь мне.  — Я приготовлю баночки с формалином для их частей тела, — пошутила Кристина.  — Хорошая идея. Тон Романа Годфри был совершенно серьезен.  — Лучше давай навестим маленькую Лету, — она взяла Романа за руку, успокаивающе сжимая его ладонь. — Ей, наверное, в Институте одной скучно. Лета Годфри находилась под наблюдением Йохана Прайса с самого рождения. Раз в месяц мать Леты-старшей, Мэри, у которой из всех радостей жизни осталась только маленькая внучка, на несколько дней отвозила Лету-младшую в Институт, где та проходила многочисленные обследования. Поначалу Роману было тяжело видеть свою дочь. Он скрывал свое отцовство от всех, а больше всего — от Кристины, которая представления не имела о том, что произошло с ребенком. Он боялся, что Кристина отвернется от него, что в ее глазах он навсегда останется насильником, мерзавцем, отцом ребенка собственной биологической сестры. Он помнил, как отвез Лету к Мэри и вручил ей в руки. Он помнил, как два месяца старался забыть о существовании собственной дочери. Кристина шла на поправку, и все свое внимание он отдавал ей. Было трудно часами сидеть у ее койки, глядя на вены, пульсирующие под тонкой кожей, и сдерживать себя, чтобы не вцепиться зубами в плоть. Он помнил ощущение горячей крови на языке, плавное ее скольжение по пищеводу, и одни только подобные мысли могли вызвать у него оргазм мощнее, чем любой секс. Кровь была магнитом, наркотиком, а кровь Кристины пахла лучше, чем кровь кого-либо из проходящих мимо сотрудников Института. Ведь все они были людьми. Роман помнил, как Кристина, только-только очухавшаяся после отравы Оливии и сыворотки, введенной ей в кровь Прайсом, в ужасе отшатнулась, увидев его осунувшееся лицо. Два месяца Роман Годфри не прикоснулся ни к чьей крови, и под глазами его залегли тени. Он помнил, как Кристина скользнула к нему на колени и молча перекинула волосы на правое плечо. Ноздри Романа заполнил запах девичьего тела, в ушах застучало шумом чужой крови… Тогда он почти что скинул ее с себя и ушел. Неделю Годфри не показывал носа из собственного дома, и только пил виски, пытаясь прийти в себя, доказать себе, что он все-таки мальчик из стали. Но стоило ему прикрыть глаза, как он видел перед собой Кристину Вендалл, бледную и едва оправившуюся после комы, упрямо подставляющую шею прямо под его удлинившиеся клыки. Он видел, как размеренно бьется жилка у нее под кожей, как кровь по ней струится к сердцу, и вязкая слюна заполняла его рот. Никакая еда и выпивка не могли заглушить эту жажду, хотя отвращения человеческая пища у него тоже не вызывала. Никакой гипноз не мог спасти его от пересыхающего при виде живого человека горла. На третью неделю своего затворничества Роман почти лез на стену, царапая ногтями дерево и штукатурку, сдирая обои. Он проклинал мать, а зеркало бесстрастно отражало ему безумца, неспособного усмирить себя самого. Потом Кристина пришла к нему. В больничной пижаме, осунувшаяся и усталая, она пробралась через черный ход и нашла Романа в гостиной. Он допивал виски из личных запасов Джей Ара. Без слов она вновь села к нему на колени и прижала его голову к шее, зарываясь в его волосы тонкими пальцами. Оттолкнуть ее у Романа не было сил. Кристина ощутила, как острые клыки вонзились в ее горло. Это было больно, очень. Но боль быстро ушла, и она ощутила легкость во всем теле, а внизу живота стало жарко и влажно, и так тянуще-сладко, что она застонала. Роман с усилием, граничащим с мукой, отодвинулся от нее, облизывая выпачканные в крови губы, и несколько минут просто смотрел в потолок. Краски медленно возвращались на его лицо.  — Я кое-что знаю об упырях, — прошептала тогда Кристина. — Без крови они умирают. От мучительной жажды. Это сводит с ума… Роман не стал спрашивать ее, откуда она это знает. Кристина Вендалл слишком много читала. Обессиленная, Кристина облокотилась на него, и Годфри отнес ее в постель. Роман не помнил, чтобы Оливия хоть когда-либо страдала от жажды. Очевидно, у нее было собственное средство спасения. Дестини, с которой он общался чаще, чем баптист — со своим духовником, обмолвилась, что ее отец продавал Оливии Годфри наркотик, сделанный по его собственному рецепту. Она понятия не имела, что это был за наркотик, но порой Оливия тряслась всем телом, получая заветную дурь в дрожащие руки. Роман перерыл всю ее спальню и нашел крохотную надломленную ампулу, на дне которой плескалось несколько желтоватых прозрачных капель. По наитию он поднес ее ко рту. Проклятая сухость чуть-чуть уменьшилась, стоило жидкости плюхнуться к нему на язык. Ампулу Роман отнес доктору Прайсу, и единственными его словами были:  — Я хочу, чтобы вы воспроизвели это вещество. Создали аналогичное. Это приказ, доктор Прайс. Его губы подернула злая тонкая улыбка, бездушная и угрожающая одновременно, и Прайс подумал, что Оливия хорошо воспитала своего сына. Ему на беду. Роману было плевать. Он хотел только одного — чтобы отступила жажда, это чудовище, покрывающее язвами его желудок и высушивающее его тело в мумию. Он снова хотел жить и не причинять боли тем, кого он любил.  — Ты знаешь, что это наркотик? — Спросил его Йохан, вручая ему первую коробку с ампулами. На воспроизведение авторского рецепта ушло два месяца. Роман ухмыльнулся. Конечно, он знал. Еще через три месяца Роман решился рассказать Кристине все, что показала ему Оливия. Эти воспоминания въелись ему в мозг, как кислота, и он не мог забыть их. Они посещали его по ночам, превратившись в его ночной кошмар, его наваждение, и изматывали хуже жажды. Иногда Мэри звонила ему, звала увидеть племянницу, и Годфри-младший царапал ногтями деревянную столешницу, кусая пересохшие губы, потому что знал — маленькая Лета ему не племянница. Ни-хре-на. Она его дочь. Плоть от плоти и кровь от крови, кажется, так было сказано в Библии? Кровь от крови… Роман ожидал от Кристины слез, истерики, потока концентрированной ненависти и боли. Он мысленно приготовился потерять последнего близкого человека, который у него еще остался. Кристина с минуту сидела молча, сжимая и разжимая влажные от пота ладони, а потом сказала: — Я знаю. Роман вытаращил на нее глаза. Она пожала плечами.  — Лета приходила ко мне, пока я лежала в коме. Я видела ребенка в колыбели, и я знала, что он — твой. Пойдем к ней? Я уверена, что ты не навещал свою дочь совсем. Стальной мальчик Роман Годфри уткнулся лбом в ее колени. Лета-младшая уже подрастала и бодро ползала по полу, передвигая маленькими ножками. Она казалась крошечной для своего возраста, и в тот момент, увидев ее, такую маленькую и беззащитную, Роман почувствовал, что его сердце против его воли сжимается. Почти год назад он скинул ее на руки Мэри Годфри и не почувствовал ничего, кроме облегчения, ведь и без дочери у него было много проблем. Институт перешел в его руки, и он должен был разобраться с тем, что происходило в Белой Башне. Бумаги, отчеты и доклады Прайса, который при виде владельца Башни кривился, как от боли, не помогли ему разобраться в тайнах и загадках, прячущихся во тьме. Кристина занимала все оставшееся время. Школу Роман бросил, и об этом решении ни разу не пожалел. Лета при виде Романа зашлась плачем, и он попятился, но Кристина взяла его за руку.  — Эй, — прошептала она. — Это твоя дочь… И тогда Стальной Роман Годфри заплакал. Потому что малышка испуганно смотрела на него глазами сестры.