Мои фантазии о дальнейших судьбах героев

      Осень снова приближалась, и с ней день рождения хозяйки, и пора было уже думать об отъезде турецких гостей, а пошушукаться, посекретничать у Софьи и Мириам так и не получалось.       Наконец, Софья выбрала момент, и подружки сели на диванчик в гостиной, взяли в руки по чашечке кофе. Мириам приготовила прекрасный турецкий кофе в специальной турке – такой посудине, которая и названием напоминает Турцию.       Мириам рассказывала, что в её жизни, хвала Аллаху, ничего нового и неожиданного нет, что Аслан занят политикой, много ездит по стране, договаривается, собирает деньги, в другом месте платит их… А сама Мириам в это не вникает («Нам, женщинам, не положено вникать в мужские дела…»), время проводит с дочерью, рассказывает ей по-русски и по-турецки о себе, о своём отце Адиль-паше.       – Мириам! Может быть, попросим Владимира рассказать Сафие о последних мгновениях жизни её дедушки? – спросила Софья. – Когда ещё представится такая возможность!       Мириам склонила ухо к плечу, посмотрела проникновенно на неё.       – Мне неудобно беспокоить графа!       По глазам было видно, что турчанка очень бы хотела осуществить предложение подруги. Софья уже исполнилась азарта.       – И не говори так, Мириам! Речь идёт о предках, о священной памяти героев! Сафие должна будет передать её своим детям! Пусть она услышит о дедушке из уст очевидца! Твой отец называл Владимира своим другом и умер на его руках! Как не воспользоваться такой возможностью?! – уговаривала она.       – Сколько лет уже прошло! – отнекивалась Мириам.       – Неужели ты предполагаешь, что Владимир мог забыть тот момент, когда смерть смотрела ему в глаза?!       Мириам увидела, что Софья чуть не плачет, эмоционально вернувшись в те тяжёлые дни почти двадцатилетней давности, и согласилась:       – Хорошо, Сонечка, давай попросим. Если будет у графа свободная минутка и желание рассказать, то и хорошо.       – А ты как живёшь, Софья? Чем ты опечалена?       – Да вот, Мириам, была у нас нянюшка – как родная бабушка, да умерла недавно. Мы никак не можем оправиться!       – Да, Сонечка! Я так рада, что Зейнаб здорова и бодра! Мне кажется, она нисколько не меняется! Ей, наверное, уже лет сто! Может быть, она колдунья!..       – Не говори так, Мириам! Её хранит любовь, Мириам! Зейнаб тебя так любит!       – Она и покойную мою мать любила!       – Зейнаб чувствует, что нужна вам! Кроме тебя ведь у неё никого нет! А у тебя – кроме неё!       – У меня есть любимый, дочь… А ты, как ты справляешься?       – Я взяла новую гувернантку…       – Ты знаешь, Соня, ты будь поосторожнее с ней! – сказала Мириам пониженным голосом. – Мне кажется, что это непростая барышня.       Софья посмотрела на подругу с улыбкой.       – Мириааам!.. Ну что ты как Варя!.. Ещё скажи, что это Чёрная Невеста!       – Хорошо, Сонечка, не буду!.. Кланяйся фройляйн Штольц! Ой, Соня! Вот кто мог бы тебе заменить няню! – воскликнула Мириам.       – Да что ты, Мириам! Эмма Оттовна занята в институте, ей четыре ребёнка – мало, ей бы разгуляться! Да, в институте, когда была у Штольц, я встретила Галочку Устинову, – поведала она.       Мириам ответила, что плохо помнит эту одноклассницу, которая к тому же и спала в другом дортуаре.       * * *       В день рождения Софьи, когда кругом в саду уже летали невесомые паутинки, пришла в гости и Нечипоренко, Ксения Филипповна Мещерякова.       – Отож, душечки, какая же ж молодец Галинка! Осемь диточек! – восторженно отозвалась она на новости, рассказанные Софьей. – Постой, Горчакова, как, ты говоришь, её нынче фамилия?       – Галочка Устинова – теперь княгиня Трубецкая!       – О, прям как декабристка! – пошутила Нечипоренко.       Мириам не поняла, к чему это сказано, и не отреагировала, а Софья отметила: повзрослела бывшая мовешка, но тоже промолчала.       Оксана же, спохватившись, переспросила:       – Софьюшка, душечка, а как же… Галочку же ж за якого-тось… как его? За Горшечникова, вот, выдавали, помнишь?       Софья Горчакова в те давние проклятые дни не знала, за кого выдают её одноклассницу: сама была погружена в горе, и её окружали опасности, так что до Горшечникова ли Софье было? А Нечипоренко иногда ловила ушами всякие слухи, витавшие в институте в предостаточном количестве.       Подруги не знали, а Софья и не спросила бы никогда в жизни у Галочки Устиновой, что там получилось с Горшечниковыми.       На самом деле, сын у предполагаемого жениха был уже большой, шестнадцать лет. Ну и начал приставать к будущей мачехе. Галочка, несмотря на свою кротость и спокойный нрав (её имя «Галина» и означает «спокойствие, безмятежность»), не стала терпеть, пожаловалась отцу мальчика. Тот выдрал отпрыска, который после пришёл «отплатить» мачехе за жалобу. Галина чуть в окно не выпрыгнула и наотрез отказалась выходить замуж за купца Горшечникова.       А в это время из южных губерний в Москву явился князь Василий Николаевич Трубецкой, с которым Галину и познакомили на одном светском вечере. Приданое у неё было, так что невеста с прекрасным характером и с деньгами показалась князю желанной, он посватался, они поговорили о жизненных принципах, решили, что подходят друг другу.       Сыграли свадьбу, а там стали жить-поживать, деток наживать. Галина была прекрасной матерью и хозяйкой. Василий Николаевич был мужчина с тонким лицом, с энергичными чертами, выдающими породу. А там и любовь пришла – всё как у людей в те времена.       – Знаешь, Оксана, если хочешь, напиши сама Галочке. Я тебе адрес дам, –заключила Софья.       Мириам с дочкой уехали к себе в Нуху. Мириам с Софьей подарили друг другу надежду на новую встречу.       С нового учебного года в доме Воронцовых появилось целых две гимназистки. Люба училась в выпускном классе, готовилась к экзаменам.       Вере сшили новое платье, из коричневой шерстяной материи очень красивого оттенка. Мама назвала этот цвет «кармелитовым». Ворот и манжеты украсили настоящим кружевом, которое несколько лет назад связала Офимьевна. Вера была рада носить его в память о нянюшке. Коричневый ранец скрипел от новизны, волосы были причёсаны и утянуты так, чтобы ни один волосок не выбивался. Постаралась Александра Николаевна.       Она и провожала девочек теперь в гимназию. Ванюшка и Дина в это время потихоньку вставали и умывались, готовились к завтраку. Родители или завтракали, или чаще всего уже уходили на службу.       Пришло письмо от Анэстейши Каннингем, Ася поздравляла крестницу с началом учёбы. Вера почувствовала лёгкую панику: за летними шалостями она не успела дочитать книгу Диккенса, а крёстная спрашивала отзыв.       Александра Николаевна увидела воспитанницу читающей по-английски и сказала:       – Вера, оказывается, ты не только баловаться умеешь! Я тоже знаю английский! Мы могли бы с тобой заниматься, разговаривать!       Вера очень обрадовалась: крёстная обещала пригласить её в Англию, когда девочка выучит язык настолько, чтобы разговаривать на нём.       – Маменька! Папенька! Александра Николаевна сможет заниматься со мной английским! Позвольте, пожалуйста!       Воронцов хмыкнул, и это не укрылось от глаза гувернантки. «Отчего он хмыкнул? Не доверяет мне?»       Учёба в гимназии у Веры тоже пошла хорошо. Девочки в классе её уважали.       Воронцов с грустью смотрел по вечерам на жену.       – Софья! Нам тебя так не хватает дома!       Но графиня отводила взгляд и говорила непреклонным тоном, слегка смягчив его:       – У меня много дел в институте! Я постараюсь возвращаться домой пораньше! Прости, сейчас, в начале учебного года, я очень занята.       Иногда бывало так, что ужинать Владимиру и детям приходилось только с гувернанткой.       Однажды Софью опять вызвали в гимназию.       Инспектриса м-ль Алтаева пожаловалась, что гимназистка Вера Воронцова пришла на уроки надушенная.       – Ваше сиятельство! Вам же должно быть хорошо известно: пользоваться благоуханиями ученицам воспрещено!       Вера стояла и молчала, дерзко глядя в глаза инспектрисе, отчего той было не по себе.       По дороге домой Вера рассказала, что они с Динкой нашли в детской флакон с духами.       – Это, наверное, Александры Николаевны! От гувернантки так приятно пахнет!       Мама поверила. Представить, чтобы дети залезли в комнату к гувернантке и взяли там духи без спросу, было немыслимо!       – Верочка! Зачем же вы открывали пробку?       – Она сама открылась!       Вера спрятала глаза. Ну она совсем чуть-чуть потянула за пробочку.       Флакон был красивый: зелёного стекла, по форме напоминал чуть удлинённую ягоду клубники, сверху на золочёной пробочке прикреплены три кремовые розочки с золотыми листиками. А аромат!       Из открытого по неосторожности флакона вылилось чуть-чуть духов. И все – на платье Вере. А она была одета в гимназическую форму. Вот и пришла на уроки, вся пахнущая духами. Почему гувернантка не заметила? Потому что она сама душилась этими духами, притерпелась уже к запаху и не ощущала его.       * * *       Воронцова вызвали снова в Петербург.       Его ввели в Государственный Совет, кстати, вместе с Василием Николаевичем Трубецким, где они и познакомились. «Столько свояков, как мы, наверное, никто не имеет!» – подумал Владимир Сергеевич, подразумевая мужей Софьиных одноклассниц.       В Петербурге Владимир Сергеевич встретился с Серёжей. Сын рассказывал взахлёб, как замечательно провели лето в красносельских лагерях.       Хотя режим дня юнкеров был строг, как в городе, всё-таки свежий воздух, перемена обстановки и жизнь в палатках давали некоторое ощущение разнообразия и даже свободы.       – Мне всё в лагере понравилось! Крутились на гимнастических снарядах, строили блиндажи, занимались фортификацией! – восхищённо говорил Серёжа. – Папа! Я теперь понимаю, насколько серьёзные задачи ты решаешь!       Лицо юноши разгорелось, и он в своей форменной шапке напоминал юного царевича из сказки.       – Здесь лучше, чем в Лефортовском? – нарочно спросил Владимир Сергеевич.       Лицо у Серёжи сделалось на минутку мечтательным.       – Папенька, мы уже не малыши! Через год выпускаемся офицерами! Мы проходили курсы стрельбы, занимались военно-глазомерными съёмками и сапёрными работами, решали тактические задачи. У нас были строевые занятия: по семь часов каждый день маршировали! А в конце августа были общелагерные маневры! Наше отделение заняло первое место! - поспешно добавил он, угадав вопрос, готовый сорваться с языка Владимира Сергеевича.       - А вечером что делали?       - Только по вечерам, после чая и перед вечерней перекличкой в восемь сорок пять, у нас было личное время. Мы бегали в чайную и в лавочку, где покупали немудрящие вещи и провиант. А после отбоя, в 11 часов вечера, все должны были лежать в постелях.       - Но вы, конечно...       - Паапенька, - как несмышлёному, протянул отцу Серёжа, - конечно, мы частенько устраивали вылазки в близлежащие окрестности! Даже добегали до Стрельны.       – А в Стрельне что забыли? – спрашивал отец.       – Так там же лагерь Константиновского училища! Встречался с Митей Повалишиным! – ответил Серёжа. – И к нам в гости констапупы забегали. Только украдкой, а то ведь, завидя лицо из «вражеского стана», некоторые могли им и плюх навалять! Наш взводный Николай Пичугин – горячий парень!       Владимир Сергеевич прекрасно понимал подростковую психологию, но объяснял Серёже: во-первых, уже и повзрослеть пора, а во-вторых, бессмысленная вражда ожесточает сердце зря; надо соображать, кто тебе враг, а кто союзник!       – У меня и с итальянским дело продвинулось далеко!       У Серёжи летом находилось время и поболтать с Фомой, в том числе на языке Данте и Петрарки. Теперь Сергей мог читать книги, пытался даже «Божественную комедию» освоить, но она написана на староитальянском – сложно для восприятия. Увлекаться художественным чтением в военном училище считалось не комильфо, поэтому юнкеру Воронцову приходилось прятаться и читать украдкой.       На втором курсе в расписании появились новые предметы: полевая фортификация, материальная и техническая часть русской артиллерии, черчение артиллерийское и ситуационное, прямолинейная тригонометрия, куда входили и сведения из топографии. В спину дышал жар будущей войны. Как это? Попасть на фронт после выпуска из училища! Сергей спрашивал у отца, как тот начинал свою военную карьеру.       - Я ушёл в первый поход сразу после училища... - нехотя отвечал Воронцов. - Но это не была война, так... На фронт я попал уже в Туркестане.       * * *       Генералу Воронцову предложили съездить в Париж, чтобы посмотреть и обсудить возможности возведения моста через Сену. Такой мост, в память Александра III, было решено подарить французскому правительству.       Владимир Сергеевич с горечью подумал: «Всё подлизываемся к иностранцам! А когда понадобится, они России не помогут!»       По возвращении из столицы опять сидели с Бутовым в библиотеке за коньяком.       Вначале Бутов рассказал коротенечко о свадьбе.       – Зять наш – из купцов, но образованный, получил образование в Петербурге, в коммерческом училище. Манечку любит, и она его.       В комнату пробралась кошечка. Её назвали Маркиза (Люба придумала), но этот титул незаметно преобразился в «Муркизу», «Муркису» и попросту «Кису», на которую она отзывалась очень охотно: знала, что за этим последует угощение.       Взяв на руки котёнка, Евгений Петрович машинально гладил его, расспрашивая друга о том, что слышно по поводу Японии. Воронцов отвечал:       – Когда у японцев отобрали полуостров Ляодун, то до них дошло, насколько страна зависит от западного империализма!       – «Плод китайско-японской войны»! – вставил Бутов.       – И вся нация, включая императора, почувствовала себя униженной, – продолжал Воронцов.       – Интерресно! Что же последовало дальше?       – Весьма интересно, Евгений! – согласился Владимир Сергеевич. – Чтобы избежать народного гнева, правительство попросило императора издать специальный указ, предостерегающий подданных от проявлений ярости.       – То есть они загоняют чувства, эмоции внутрь! Ну и рванёт же этот котёл, прости Господи!       – Японское правительство приняло десятилетнюю программу вооружения, развития сухопутных и военно-морских сил с одновременным развитием промышленности для производства оружия.       – Я говорил! Я говорил об этом ещё в прошлое царствование! – воскликнул Бутов с жаром.       Кошка испугалась и выпрыгнула из рук Евгения. Тот резко стряхнул с себя шерсть.       – Но это ещё не всё! – говорил меж тем Владимир. – Несмотря на наше с Духовским особое мнение, всё-таки решено строить железнодорожную магистраль через территорию Маньчжурии, она будет называться Китайско-Восточной железной дорогой.       – Сегодня китайцы нам друзья, заключаем союзные договоры, а что будет завтра, неизвестно! От этих раскосых не знаешь, чего ожидать! – горячился Бутов.       Он был готов мчаться в Манчжурию, чтобы всех там порубить в капусту: большая неизрасходованная энергия мешала ему.       – Не кипятись, дружище! – смеялся Воронцов.       – Николай хочет изучать японский и китайский, ехать на край света, чтобы разрубить этот узел опасности для России! – похвастался Бутов сыном.       – Да, чтобы бороться с врагом, надо его хорошо изучить, – одобрял Воронцов решение Бутова-младшего изучать традиции и уникальность японской культуры.       Он решил посоветоваться с Евгением насчёт Вани.       Бутов кивнул на дверь, куда только что вышла кошечка:       – Котёнка завели! – и хмыкнул. – Ну что это за воспитание: кошечки, цветочки! Девчачье! Интерресно! – добавил он по привычке. – С Иваном надо обращаться, как с мужчиной! Вспомни, Владимир, с Серёжей ты ведь не цацкался! Неужели граф Воронцов менее достоин настоящего воспитания, чем потомок итальянских кровей!       Владимир побледнел, желваки заиграли. Евгений продолжал:       – Прости, Вольдемар! Но я тебе это говорю, потому что никто другой не позволит себе таких слов, а если позволит, то будет иметь дуэль с тобой!       Бутов были и серьёзен, и в то же время хотел сделать всё, чтобы с друга серьёзность немножко сошла.       – Я как крёстный отец Ивана займусь этим вопросом!       До Воронцова, наконец, дошёл посыл бутовской тирады. Он выдохнул через нос и всё-таки вздохнул свободно.       – Ты знаешь, Евгений, а ведь Софья говорила то же самое! Что только тебе под силу решить подобную задачу!       – У тебя замечательная жена, а у Вани – лучшая мама! – ответил горячо Бутов. – Надеюсь, за такие слова меня ты не убьёшь?       – Раньше надо было опасаться, – с юношеской улыбкой сказал Владимир.       – Давай выпьем!       – Идёт! Пётр! Ещё коньяку!