Мои фантазии о дальнейших судьбах героев

      При новом царствовании Воронцова назначили помощником начальника военных сообщений в Московском военном округе. Ему было дано задание – следить за строительством железных дорог по территории округа. Благо округ обширный, есть где разгуляться: от Смоленска на западе до Котельнича на востоке, от Тамбова на юге до Усть-Сысольска на севере! Чтобы всё держать под контролем, придётся полетать из конца в конец. И исчезать, как обещал жёнушке, можно хотя нечасто и ненадолго, зато регулярно.       Будучи кадровым военным, он прекрасно понимал специфику округа. Находясь далеко от западных границ России, этот район если и мог стать театром военных действий, то лишь в самых критических обстоятельствах. Ну, как при наполеоновском нашествии. Наступление неприятеля здесь может задержать только живая сила. На равнинной поверхности не за что зацепиться: нет ни одного укрепления, ни одного значительного рубежа.       Постепенно развивалась сеть путей сообщения: от Москвы, от центра округа во все стороны отходили железные дороги. Когда Воронцов передавал дела своему преемнику, на территории было уже построено одиннадцать железных дорог с 17 колеями. Сухопутные дороги, однако, оставляют желать лучшего! Как там Пушкин писал: «Лет чрез пятьсот...»? Ну-ну!       Другой уникальной особенностью округа является то, что в его центре расположена Москва! Важный народный и политический центр, промышленно развитый город, символ России, её сердце! Даже Наполеон признавал за Москвой эту роль! А кругом её - богатейший промышленный и торговый район империи. Наконец, из населения, живущего вокруг Москвы, можно быстро пополнить военные части в случае войны.       С 1879 по 1888 г. войсками Московского военного округа командовал генерал-адъютант А.И.Бреверн де Лагарди. Простые солдаты дали ему прозвище (из-за нерусской непонятной фамилии) – «Бревно для гвардии». Граф Александр Иванович Бреверн де Лагарди (4 января 1814 — 20 марта 1890) происходил из дворян Эстляндской губернии. Он служил в кавалерии, в своё время был знаком с отцом графа Воронцова, Сергеем Кирилловичем, и Владимир Сергеевич его тоже знал с детства. С женой командующего, Марией Александровной, Воронцов также был знаком и представил ей свою молодую супругу.       Мария Александровна была очень интересным человеком, и ей было что рассказать о своей жизни. Она в молодые годы служила фрейлиной императрицы. В её мать был влюблён поэт Василий Андреевич Жуковский. А отец её был поэт Александр Воейков, также член литературного общества «Арзамас», в которое когда-то входили и юный Пушкин, и Жуковский. В 1886 году Марии Александровне было уже под шестьдесят лет, но она не утратила своей аристократической простоты.       Её вечера были не светские, не претенциозные, а душевные, домашние и камерные. Поэтому Софья и Владимир Воронцовы любили иногда посетить музыкальный салон или поэтический вечер в гостиной у Марии Александровны, а то и просто прийти в их дом на Арбате, в Трубниковском переулке, и побеседовать с пожилой женщиной – свидетельницей прошлой эпохи.       Она рассказывала об императрице, о дворе, об исторических событиях, которые пришлось пережить. Она тоже окончила институт благородных девиц. Молодость её вся прошла под знаком сурового николаевского царствования. Софья слушала её воспоминания и сопереживала, думала об Асечке, своей фрейлине... О делах давно минувших дней рассказывал и Александр Иванович Воронцову, но это случалось очень редко: командующий округом был страшно занят, а дома предпочитал отдохнуть.       Кстати, Софья с графом тоже больше всего любили проводить время у себя дома.       * * *       Если бы кто со стороны посмотрел на супругов Воронцовых, сказали бы, что эти двое только обвенчались. Влюблённые взгляды, нежные объятия, нескончаемые поцелуи… Они ценят каждую минуту, когда они вместе, будто ожидают, вдруг вихрь жизни их схватит и унесёт в разные стороны. Хорошо, что никто на них со стороны не смотрит – живут себе как хотят, ни перед кем не отчитываются!       Софья – с сыном и дочками. С Серёжей занимается уроками. С Любанькой – музыкой. Всё-таки Соня помаленьку вспомнила, как сама играла на пианино. Поначалу сложно было. Руку пришлось заново разрабатывать, растягивать. Хотя ладонь у Софьи всегда была большая, приучать руки к аккордам пришлось с самого начала. Перерыв в занятиях нехорошо сказался на технике. Купила Соня в нотном магазине сборник «L’Enfant Pianiste»*, сначала сама разбирала, потом с детьми.       Верунчик маленькая ещё. Соня её тоже сама кормила, как и Любочку в своё время. Очень было уютно держать ребёнка в своих объятиях, ощущая ток не только молока, но и энергии, наполняющей маленькое тело, родное и тёплое, и от этого радость разливалась в душе и в теле у матери. Жить ради детей – в этом Софья чувствовала своё призвание.       Пока малышка спала, Софью тянуло к старшим детям. Теперь, когда младшая занимает столько времени и сил, мать хотела больше внимания уделять Серёже и Любе. Они втроём играли в саду, перекидывали мячик, прятались друг от друга, бегали в догонялки. Хотя Серёжа уже странновато посматривал на эти детские, девчачьи забавы, но всё равно видно было, что они ему нравятся. Пока отца дома нет.       Когда граф возвращался домой, у порога его встречал Софьин любящий взгляд. Словно она его ждала весь день, не отходя от двери. На самом деле, она ведь занята всё время с детьми. Как она знала, что он сейчас войдёт? Загадка. Знала, да и всё. В институте она смотрела на окна его замка из умывальной. Было бы время, она бы и сейчас с удовольствием смотрела в окошко: не идёт ли её милый.       А Владимир и не представлял себе жизни без нежных объятий тёплых рук своей любимой! Когда Софья к нему подходила и прижималась всем телом, внутри него всё чужое и холодное, что, может быть, оставалось в душе, таяло безвозвратно. Он – дома! Как замечательно спешить домой со службы! Но не менее прекрасно – идти на службу каждый день с предвкушением не напрасно прожитого дня. Сколько вёрст железных дорог уже построено!       * * *       Дети растут. Любочке скоро шесть. Она забирается к отцу на колени и шепчет прямо в ухо: «Папенька, я тебя очень люблю, я выйду за тебя замуж!» Воронцов смеётся: «Но у меня уже есть жена!» Люба: «Кто?» – «Твоя маменька!» «Так это маменька, а я буду женой!» – «Хорошо, хорошо, родная моя! Пусть будет так, как ты хочешь!» Люба сворачивается клубочком на коленях у папы, как кошка, и никого к нему не подпускает. «Мой папенька!»       Воронцова всегда глубоко трогали эти моменты единения с детьми. Он понимал, что мать - это мать, но и отца им никто не заменит!       Сергей сидел в противоположном углу комнаты, читал книжку, выжидая момент, когда отец освободится. Сейчас он читает рассказы о полководце Суворове, у него накопились вопросы. А на прошлой неделе читали «Бородино» Лермонтова. Серёжа заворожён строчками:             Полковник наш рождён был хватом –             Слуга царю, отец солдатам,             Да жаль его: сражён булатом,             Он спит в земле сырой.             И молвил он, сверкнув очами:             «Ребята! Не Москва ль за нами?             Умрёмте ж под Москвой,             Как наши братья умирали!»             И умереть мы обещали,             И клятву верности сдержали             Мы в Бородинский бой!       Полковник, Москва – знакомые слова! Серёже казалось, что он понимает их значение. Так торжественно звучат эти стихи о Москве и о полковнике! Серёжа учил их наизусть. И про сам бой:             Ну ж был денек! Сквозь дым летучий             Французы двинулись, как тучи,             И всё на наш редут.             Уланы с пестрыми значками,             Драгуны с конскими хвостами,             Все промелькнули перед нами,             Все побывали тут.       Папа рассказывал Серёже, кто такие уланы, драгуны. Мальчик считал их сказочными богатырями. Он очень гордился, что его отец принадлежит к этому необыкновенному племени. А уж на парадный мундир с наградами он был готов смотреть без конца. Он расспрашивал, за что дана эта медаль, тот орден. Воронцов рассказывал сыну о туркестанских походах, об освобождении Болгарии. Боже, Боже! Какое счастье - поведать детям всё, что знаешь сам, что тебе близко и дорого! А дети понесут твою любовь, твою энергию дальше, передадут её своим детям!       Граф смотрит на дочку - она так похожа на мать: тот же овал лица, правильные, ещё детские черты, очень трогательные чуть-чуть оттопыренные ушки. Ничего, закроет локонами!       Люба засыпает, граф относит её в кровать, родители раздевают её, укрывают одеялом. Нечаянные касания рук в процессе как будто заряжают их электричеством. Объятия и поцелуи над кроватками спящих малюток! Граф никак не может удержаться, а графиня – не ответить! «Погоди… Владимир… Софья… Серёжа ждёт… И я буду ждать… И я…» Беглый поцелуй – радостный смешок! Как будто жених с невестой, ей-богу!       * * *       Не успел Верочке годик исполниться – Софья опять ждёт ребёнка! Весной, когда дожди только собирались согнать снег с земли, родился сын.       Сказать, что Воронцов обрадовался, - ничего не сказать! Владимир почувствовал себя счастливейшим человеком! Дочки дочками, но для мужчины это очень важно - иметь сына! Твоя плоть, твоя кровь, продолжатель фамилии...       Конечно, Серёжу они с Софьей считали своим сыном и очень любили, не собирались как-то обижать. Но всё же кровный сын - другое дело. Мысли о грядущих материальных неприятностях для наследников Воронцов от себя отгонял и, как дальнейшее показало, правильно не придавал им излишнего значения!       Он побежал к Бутову, пока его любимые отдыхали после тяжёлой работы рождения. И они с Евгением, как водится, напились! Таким пьяным Воронцов бывал редко: после первого боя в Туркестане да после дуэли с Хованским – в моменты наибольших потрясений. Друг понял его: у Евгения с Надеждой подрастали уже свои два сына! А Надежда смеялась: «Сын родился – выпейте графин коньяку, а дочь родилась – выпейте флакон духов!»       – Духи я не пил, и не пью, и не буду пить! Я их подарю своим женщинам! – ответил граф, абсолютно шальной от спиртного и от счастливых мыслей о сыне.       Соня радовалась, потому что муж был в восторге! А она сама любила всем сердцем каждого из своих четверых детей!       Владимир не знал, как и угодить Сонечке. От каких-то особенных подарков она отказывалась: «Ты и так подарил мне всего себя, свою любовь, наших детей – больше мне ничего и не нужно, лишь бы все были здоровы и лишь бы ты был рядом!» Ну это-то желание любимой Воронцов всегда рад выполнить! В свободное от служения Отечеству время.       Отдельная история, как Воронцовы выбирали имя сыну. К отчеству «Владимирович» не каждое имя подходит. Надо, чтобы имя было лёгкое и окончание светлое, не на жёсткий согласный: Андрей, Николай, Дмитрий, Иван…       Хм, а почему, собственно, не Иван? У Владимира Сергеевича и Софьи-то Ивановны!.. Хорошо ведь назвать сына Иваном, в память человека, которого Соня считает своим отцом. Вполне в традициях рода. Он был офицер, погиб в военном походе. Не всем нравится, правда, когда детей называют в честь умерших родственников. Но если отец прожил жизнь, достойную подражания, примера, то почему бы и не назвать внука в его честь? Пусть будет Иван Владимирович. Красиво!       Крёстным опять позвали Бутова. Да, да, Бутовы и Платон уже снова были в Москве. К 1886 году строительство железной дороги в солёной степи было завершено. Англичане проиграли концессию на строительство новой магистрали, и Платон смог воспользоваться своим преимуществом и опять заняться строительством путей, а Бутов ему помогал. Так что теперь опять Воронцов с Бутовым были коллегами.       Манечке девять лет уже. Круглое лицо, карие глаза, кудряшки на лбу. Скоро и тот волнующий момент, о котором загадывали в далёком 1878 году! Надежда всё же склонна девочку отдать в институт благородных девиц. Софья смеётся: «Мы с Маней вместе пойдём в институт! И я на новенького!» Кроме Манечки, у Евгения и Наденьки было уже два парня: Николка да Миша. Маня любит повозиться с малышами, но и погулять тоже не прочь!       Евгений напился после обряда крещения у Воронцовых! Говорит: «Пусть ребята воюют за меня, раз уж у меня судьба такая несчастливая!» Войны, правда, пока вроде не предвидится. Да и ребята маленькие ещё.       А маленьким ребятам интересно, например, посмотреть конный развод караула. Он бывает ежедневно в Кремле в полдень. Звучит ружейный залп, барабанный бой, солдаты в киверах, в парадной форме показывают упражнения артикула, затем на Соборную площадь выезжает 12 всадников. Дрессированные лошади грациозно вышагивают, образуя причудливые фигуры: крутят «мельницу», лавируют в «ручейке» и «дорожке». Всё это объясняет Серёже отец. Отец любит коней, умеет найти к ним подход. И Серёжу потихоньку знакомит с этими благородными животными. Правда, в век механизмов, видно, всё меньше места будет лошадям в нашей жизни!       Духовой оркестр играет военные марши. Кони красивые, тёмно-коричневые с отливом. Папа говорит, что такая масть называется тёмно-гнедой. Серёжа запоминает, потом рассказывает сестрице. А Бутовым, Николке да Мише, даже и не рассказывает. Они ещё малыши: года два да четыре. Их ни на развод караула не возьмут, ни на колокольню Ивана Великого не пустят. Серёжа с папой поднялись наверх и увидели Москву с высоты птичьего полёта – 100 аршин! Красная площадь, башни с орлами, вид на Москву-реку, на Охотный ряд вдали, на Университет! Внизу соборы – как ёлочные игрушки или кукольные домики. Вот бы сестрёнкам такие! Купола золотом блестят. Красота! А на Светлой Седмице любой желающий может звонить в колокола! Серёжа ещё не звонил, но папа обещал в следующем году сводить его в Кремль на Пасху и позволить ударить в колокол.       Исторические беседы с Серёжей и прогулки по Москве Бутов только приветствовал! «Учись, мой сын! Науки сокращают нам опыты быстротекущей жизни!» Серёже скоро девять лет, и пора подумать о продолжении образования вне домашних стен. Однако, говорят, в нынешнее царствование с военным образованием стало хуже.       Воронцов знает нынче из первых рук, что военные гимназии, бывшие самыми совершенными среднеучебными заведениями, преобразовываются в кадетские корпуса. Он понимает, что реформа влечет за собой снижение общеобразовательного уровня будущих офицеров. Воспитателями стали служить строевые офицеры, не имевшие никакого педагогического опыта, и учиться стало гораздо более тяжко.       Но об этом после.