Март: с чистого листа

Солнце обрезано ровной линией чернеющего вдали горизонта. Где-то поблизости слышится, как собаки перелаиваются, словно делают перекличку в завершении морозного мартовского дня, больше похожего на февральский. Обладателей лая совсем не видно, поэтому, кажется, что гомон идет со всех сторон. - Фу, зараза! – лай убавляется на один из-за прилетевшего псине пинка старым массивным ботинком. Желто-грязная дворняга спрыгивает с крыльца, и, чуть слышно поскуливая, забивается вглубь конуры. Из разукрашенного инеем окна, в еще не замерзший отогретый кружок, плавно покачивая хвостом, с довольным видом за сценой наблюдает жирный дымчато-черный котяра. Для него день складывался вполне удачно – и украденная со стола сосиска осталась незамеченной, и старому врагу перепали побои. Седой грузный мужчина, прихрамывая, широким шагом движется в сторону сарая. Ежик волос, стриженный неумелой рукой, нелепо топорщится – он снова куда-то подевал шапку. - Матвей! – зычно кричит он, перекрывая лай собак. - Растопи баню, бабка опять приболела… Его заглушает очередная перекличка псов, отчего он, ругнувшись, сплевывает на крошку льда, оставшуюся от расчистки дорожки, и на полпути поворачивает к колодцу. Привычно крутит ручку ворота, чувствуя, как ноют размякшие в тепле дома суставы. Наконец старик ставит ведро на край колодца, расплескивая пару-тройку капель, и затем несет его к дому под все тот же собачий аккомпанемент. Дубовая дверь – ровесница хозяина дома – со скрипучим ворчаньем отворяется, выпуская пар на холодную свободу. Из дальней комнаты доносится стон. Но дед не спешит, сначала заворачивая в тесную кухоньку, больше похожую на чулан. - Щас, мать, щас, – приговаривает на ходу он, копошась в буфете, но нужная ампула и упаковка со шприцом, заранее заготовленная для таких случаев, никак не находится. – Да где же эта чертова коробка! Пальцы, пораженные тысячами морщин и старческим тремором, тряслись, перебирая склянки и бутылочки в большинстве своем с давно позабытым сроком годности. Внезапный грохот прерывает поиски – старик кидается в единственную спальню, служащую залом по совместительству. Скрюченное тело пожилой женщины хрипит на полу нечто едва слышимое. - Мать…МАТЬ! – мужчина на коленях стоит рядом с супругой, пытаясь поднять ее и вернуть на продавленный диван. Через пару минут и тонны усилий он как может аккуратно кладет ее на простыню, покрытую уже не отстирываемыми желтыми разводами. Хрип затихает, но слышно, как часто дышит жена. В одно из мгновений она закашливается, вместе с кашлем выплевывая желчь. Секунда и немощное тело замирает. Муж отходит на шаг, натыкаясь на столик с сотовым. Пальцы с трудом жмут мелкие кнопки. - Саша… это отец. - Что? – доносится усталый голос. – Опять этот паскуда сбежал? Снова на свой очередной «батл»? – последнее слово выплевывается с горьким отвращением, не примирившегося с увлечением чада отца. - Я не знаю. Мать… он сглатывает комок, пытаясь продолжить, – мать… - Что мать? Ну?.. Опять приступ? Вызывай скорую. Я не могу приезжать каждый раз, ты же знаешь. - … не поможет уже, - голос глухой и хриплый чудом проходит сквозь сеть и теряется в гудках. Мобильный падает на пол, через минуту, разрываясь ответным звонком, разрывающим тишину своей полифонией еще долгое время. На экране четко выделено «Сын». Ноги не держат, он оседает на хлипкий стул рядом с кроватью. Глаза бродят по комнате и снова натыкаются на прикроватный столик. Четко по центру лежит бумажка. Рваная, мятая, замызганная бумажка. Как он не мог ее заметить раньше?

Я знаю, что мне не отмыть этот грех: Я трус и по-крысьи сбегаю. Я знаю, что нет мне прощенья вовек. Я тварь. Я паскуда. Я знаю.

На самом краю стола, противоположном от старика, лежат до сих пор не использованный шприц с ампулой – видимо откатившиеся при столкновении… А за окном желто-грязная псина издала особенно протяжный вой и вся округа смолкла. Перекличка была окончена.