Однажды (рабочее)

Следующий день мысль о побеге Анну даже не посещала. Во-первых, было совершенно непонятно, как она очутилась за такое рекордно короткое время в Далмации, во-вторых, чувствовала она себя просто ужасно. Глаза резала непривычная яркость красок и чёткость изображения, ухо различало едва слышные лёгкие шаги на соседних этажах, обоняние стало таким острым, что она только по запаху могла определить, какие деревья растут за её окном. От всего этого безумно раскалывалась голова, и принцесса забиралась под одеяло, чтобы хоть как-то это притупить. Мэй обещала, что скоро это станет для неё нормой, и прекратит беспокоить. Анна была склонна этому верить, но и это было лишь очередным поводом для беспокойства. Почему она верила Мэй? Не было ли это доверие вызвано искусственным способом? Впрочем, и это было не самым худшим. Хуже всего было то, что бушевало в душе. Анна полагала, что вампиры не умеют чувствовать. О боги, как же она ошибалась. Ей казалось, что все её чувства усилились по меньшей мере стократно: страх, вина, стыд, бессилие, боль, отчаяние. Время от времени среди этой гаммы появлялись обида, раздражение и ревность, и это безумно пугало, потому что принцесса не могла объяснить, по отношению к кому и почему она это чувствует. Она бы подумала, что сходит с ума, если бы днём ранее ей не объяснили, что она вполне может почувствовать что-то, что ей несвойственно. Ко всему этому добавлялось смутное чувство беспокойства, Анна ещё не испытывала голода, но что-то подсказывало ей, что это не будет тянуться вечно. Какая-то её часть жаждала ночью забыться сном, обо всём рассказать Владиславу и пропади оно всё пропадом, пусть делает, что хочет, только заберёт её туда, где она хоть кого-то знает. Другая же сознавала, что довериться давнему врагу — ступить на тонкий лёд, и требовала выработать продуманный план действий перед тем, как вообще что-либо кому-либо рассказывать. Поэтому ночь Анна провела без сна. Как ни странно, хуже от этого ей не стало. Анна не была бы собой, если любопытство не взяло бы над ней верх на следующий день. Ночь с её темнотой и приглушёнными звуками подарила короткую передышку, и она чувствовала себя уже лучше, когда в комнату начали пробиваться первые солнечные лучи. Одевшись, она некоторое время в смятении постояла перед дверью своей комнаты, а затем, приняв решение, осторожно потянула вниз дверную ручку. Дверь оказалась незаперта, и девушка без проблем выскользнула. На мгновение она замерла от неожиданности и яркости красок. Она очутилась в галерее, стена которой состояла из причудливых стрельчатых окон, таких высоких, что они скорее напоминали арки. Коридор был наполнен светом, а за стеклом… Анна издала истерический смешок, осознав, при каких обстоятельствах исполнилась её мечта увидеть море, и побрела дальше по коридору, периодически бросая взгляд в окно. Глаза слезились от яркости красок. Коридор был недлинным, помимо двери в её комнату, в нём было ещё две, а в обоих его концах стрельчатые арки вели на круглую лестницу, уходящую вниз. Анна не решилась открывать двери, ведущие, по всей видимости, в чужие комнаты, и начала спускаться по лестнице, стараясь ступать как можно тише. Вопреки её ожиданиям, спустившись, вместо очередного коридора она оказалась в большой и просторной гостиной комнате с низкими восточными диванчиками и небольшими круглыми плетеными столами, выдержанными в таком же стиле. То тут, то там стояли большие напольные вазы с необычными рисунками, наполненные неизвестными Анне высушенными растениями. На одном из диванчиков расположилась Мэй и читала книгу. Принцесса замерла, не зная, стоит ли ей быстро подняться обратно наверх или же обозначить своё присутствие. — Доброе утро, — лишила её мук выбора Мэй, поднимая глаза от книги. — Присаживайся, если хочешь. — Это злое утро, — пробормотала Анна, неловко опускаясь на соседний диванчик и беспокойно втягивая носом новый запах, добавившийся к гамме предыдущих. — Возможно, — вампирша не стала спорить, а Анна обнаружила источник запаха, от которого всё внутри переворачивалось. На столике у дивана стоял стакан, доверху наполненный… «Господи, нет, мерзость какая», — принцесса судорожно сглотнула, втягивая носом в себя глубже аромат крови. Она содрогнулась от отвращения, но какая-то её часть, там, глубоко внутри, жаждала схватить стакан и опрокинуть его в себя полностью, а после жадно облизывать стенки языком. Видимо, это желание слишком отчётливо проступило на её лице. — Ты будешь? — поинтересовалась Мэй, кивая на стакан — Я к этому не прикоснусь, — не скрывая отвращения ответила Анна. Мэй тяжело вздохнула. — Мы уже говорили об этом позавчера. Ты продержишься неделю. Может быть, даже несколько. А потом голод возьмёт верх не только над тобой, но и над разумом, и заставит тебя искать себе пропитание. И я не завидую тому, кто окажется на твоём пути, потому что ты будешь в состоянии разорвать его голыми руками, но совершенно не сможешь контролировать процесс. И ты заберёшь куда больше жизней, чем если бы просто разрешила себе есть тогда, когда голод не контролирует тебя полностью. — Ты пытаешься убедить меня выпить эту гадость во имя спасения человечества? — истерично рассмеялась Анна. — Кто-то всегда умирает, такова жизнь, и я это понимаю. Скорее, я уговариваю ради тебя же самой. Я ведь объясняла, что с тобой будет происходить дальше. В комнате повисла тишина. Анна воскрешала в памяти позавчерашний разговор, который до сих пор казался ей чем-то из области бреда и фантастики. Такого просто не могло быть или… Или они совсем ничего не знали о тех, на кого охотились. С другой стороны, Дракула говорил, что цимисхи живут очень обособленно и уединённо, тщательно охраняя свои секреты зачастую даже от собратьев по клану. Возможно, дело в том, что ей выпала возможность оказаться по другую сторону? Молчание затягивалось, и Анна, не выдержав, прервала его первой. — Тут есть кто-то ещё в доме? — Ты это чувствуешь? — Кажется, — принцесса неуверенно кивнула. — Пожалуй, стоит сказать Гархольду, чтобы он лучше выставлял свои щиты. — Щиты? — в голосе Анны проскользнуло недоумение. — Ты думаешь, в мире, где есть существа, способные ощущать чужие чувства и эмоции, да ещё и манипулировать ими, не придумали способов защиты от такого рода вмешательств? Девушка пожала плечами. Ей нужно было сосредоточиться на чём-то. Чём-то, что отвлечёт её от тускло мерцающей поверхности тёмной жидкости в этом треклятом стакане. — Тогда… в первый раз… Ты называла то, что я ощущаю, по-другому… Путь Скорби. Почему? — Потому что так его называет большинство. Негативные эмоции всегда чувствуется лучше и запоминается дольше, вот они называют это путём Скорби. — Они? — А… — Мэй неопределенно махнула рукой. — Старый клан цимисхов. Считают себя последователями своего патриарха, а сами извратили и переврали всю суть. — Есть ещё и новый? — удивилась девушка. — Долгая история. Анна некоторое время молчала, жадно ловя трепещущими ноздрями аромат того, что теперь было ей желанней всего, а затем не выдержала: — Так расскажи… Её собеседница пожала плечами, откидываясь на спинку дивана. — Когда-то давным-давно цимисхи были известны вовсе не как мастера плоти, а как маги. Их магия зиждилась на шести путях: четырёх стихиях, чувстве и духе. Они были воистину сильными колдунами, а затем… Тысячелетие назад клан попал под влияние Шабаша. Помимо идей о превосходстве вампиров над людьми, тот также пропагандировал идеи о необходимости свержения ига патриархов кланов, незримо управляющих этим миром. Часть цимисхов провела обряд, который позволил им разорвать узы, связывающие их с создателем. Но ничто не даётся просто так, вместе с тем они потеряли способность к магии, которой были наделены изначально. Впрочем, они к ней и не стремятся. Они разработали себе некоторое подобие философско-эстетических взглядов на науку изменчивости и постигают её в соответствии со своим пониманием этой способности. Зачастую достаточно странным и бесчеловечным. Анна сглотнула и подумала, что Андрей, с его любовью к экспериментам над человеческими телами, явно был приверженцем нового клана. — Да, Андрей, — подтвердила Мэй, будто бы услышав её мысли. — Старый же клан цимисхов — те, что посчитали Шабаш недостойным, чтобы войти туда. Впрочем, они едва ли хоть одну организацию считают достойной своего клана и себя лично. Они живут очень уединённо и до сих пор практикуют магию. Во всяком случае так, как умеют. Пути огня, воды, земли и воздуха остались неизменны, путь духа претерпел некоторые изменения, но остался прежним по сути своей, а вот чувства… — Мэй замолчала. Возможно, думала, что из того, что она знает, стоит рассказывать Анне. А может, просто подбирала нужные слова в неродном ей языке. Принцесса постаралась максимально абстрагироваться от того, что стояло на столе, и сосредоточиться на разговоре. В конце концов, ей нужно понять, что с ней происходит как можно лучше, чтобы понимать, как с этим бороться. — Изначально в основе пути лежала простейшая эмпатия. Способность уловить, что чувствуют другие, передать им свои чувства. Влиять на них. Но когда мы получаем силу, соблазн использовать её против тех, кто нам неугоден, очень велик. Они называют его путём Скорби, потому что превратили его в такой самолично. В их исполнении сейчас это ряд достаточно однобоких заклинаний, направленных на сильное негативное воздействие на человеческую психику. То, что раньше делало их превосходными дипломатами, чутко улавливающими любое колебание настроения собеседника, теперь используется для того, чтобы наказывать неугодных, доводя их вплоть до желания наложить на себя руки. Что-то в этом монологе Анну настораживало, и она судорожно пыталась понять, что, но запах крови, пряный, железный, сбивал с толку и заставлял прокручивать в голове элементарные мысли по нескольку раз. — Ты говоришь так, как будто ты не относишься ни к кому из них, — наконец сформулировала она то, что крутилось у неё в голове. — В каком-то роде, я отношусь к обоим. А в каком-то я сама по себе. Но, возвращаясь к теме, именно поэтому я так настойчиво предлагаю тебе не доводить голод до апогея. Ты получила свой путь стихийно и пока что не можешь им управлять. Окружающие чувствуют то же, что и ты, а ты, в свою очередь, считываешь их чувства. И если голод выгонит тебя на охоту, и ты убьёшь кого-нибудь, ты почувствуешь всю гамму ощущений умирающего под твоими клыками существа. Вряд ли тебе будет приятно. — Почему я вообще должна тебе верить?! — Не должна… Но ты чувствуешь, что я не обманываю тебя, хотя и относишься ко мне настороженно, потому что совсем меня не знаешь. Впервые в жизни Анна в какой-то мере начала понимать Владислава, Алиру и прочих вампиров. Соблазн был действительно велик. Вот она, твоя сила, приди, возьми её, научись ей пользоваться, не думай, что платить по твоим счетам отныне будет кто-то другой. Да и так ли велики будут счета? Анна вспомнила тот момент, когда стояла в комнате замка Дракулы, а вампир жадно слизывал тонкий ручеек крови с прокушенной кожи плеча. Он мог себя контролировать, мог остановиться, а ведь для неё человеческая жизнь была куда более ценной, чем для него. Неужели она не сможет? — Это не человек. Это всего лишь сосуд, наполненный жидкостью. Его нельзя покалечить, нельзя убить или обидеть. Ты не сможешь выпить больше, чем тут есть, даже если пожелаешь не останавливаться. Так почему же ты так сопротивляешься? — Я не могу, — тоскливо прошептала Анна. — Это означает отринуть всё, чему меня учили, то, что моя семья считала правильным на протяжении столетий, стать такой, какой я уж точно бы не понравилась своим предкам… «И, возможно, обречь их души на муки в аду на веки вечные», — закончила она про себя. Мысль, которая неожиданно пришла ей в голову, была проста, как всё гениальное, но упорно толкала её на порочный путь, с которого она вряд ли сможет сойти. «Она сказала, я чувствую, что она меня не обманывает. Значит, я в состоянии чувствовать ложь… И теперь мне достаточно просто спросить. Спросить, правду ли сказал Дракула о том, что наше семейное проклятие по-настоящему не что иное, как бред озлобившегося пожилого человека, стоящего на краю могилы». — Тебя пугает то, что выделяет нас среди прочих. Изменчивость. Я могу понять — ты на себе испытала, какие муки можно причинить такой силой, но взгляни на это с другой стороны. Мы не властны над болезнями, как салюбри, но мы можем сращивать кости, разглаживать рубцовые ткани, переплетать нервные волокна, заставлять затягиваться раны… Знаешь, ведь каждое из увечий, которые нанёс тебе Андрей изменчивостью, я могла так же легко изменить в обратную сторону. Но все вместе они стали для тебя гибельны, и я уже ничего не могла сделать, кроме как дать тебе становление. — Зачем? — на глаза Анны навернулись слёзы. — Зачем ты это сделала? Почему не дала мне умереть? — Ты заслуживала большего, чем умирать в таком юном возрасте в холодном лесу. — Андрей обозлился за то, что я вломилась к нему в дом и убила монстра, — тихо произнесла Анна. — Я знаю. — Дракула тоже был зол, но не так сильно. — Вполне возможно. — Почему же тогда не злишься ты? Мэй неопределённо пожала плечами. — Я знаю, что это открытие было сделано доктором Франкенштейном лишь по счастливой случайности. Ему в руки попали архивы, которые не должны были всплыть ни при каких обстоятельствах. То, что случилось потом — оживление монстра — могло бы привести привычный уклад к краху, а про распространение Маскарада можно было бы забыть на несколько столетий. Его следовало уничтожить, и твой вампир это прекрасно понимал, но не смог совладать с соблазном. Эти четырехсотлетние дети, чьё становление пришлось на бесчисленные войны, иногда склонны полагать, что ничто так не красит мужчину, как армия подчиняющейся ему нежити. — Он не мой, — автоматически сказала Анна, а потом до неё дошло то, что именно сказала Мэй. — Четырёхсотлетние… дети? — шёпотом переспросила она, впервые за весь разговор пристально вглядевшись в лицо своей родительницы. Тёмные глаза с золотыми искрами смотрели непроницаемо. — Сколько же лет тогда тебе, что ты так называешь тех, кто был рождён четыре столетия назад? — Я не веду счёта таким вещам. Я была рождена ещё тогда, когда время считали не так, как сейчас, а бог, в которого вы верите, ещё только собирался отправлять своего сына на мучительную смерть за грехи человеческие. Анна с изумлением рассматривала существо, сидевшее перед ней и бывшее старше самого графа Дракулы. Четыреста лет казались ей чем-то безумно долгим, и та, что так легкомысленно отзывалась о ком-либо, кто жил столько лет, внушала непонимание и лёгкий трепет. Мэй легко и непринуждённо сидела, откинувшись на спинку дивана и совершенно не обращая внимания на источник такого дикого соблазна для Анны, чей кровавый запах растекался по комнате. Была ли эта непринуждённость напускной, или же у той, что сидела рядом, было достаточно времени, чтобы дойти от человеческой сущности до звериной, а затем вернуться обратно, усмирив своего зверя, понять саму себя и обрести власть над своими инстинктами настолько, чтобы подавить их? Может быть, именно в этом и была причина, по которой Мэй казалась такой чуждой всему тому миру, который окружал Анну? Может, это была та же причина, по которой она не относила себя ни к одной ветви своего клана, ведь её становление пришлось на те времена, когда не существовало деления на старый и новый? Той ночью, когда она сама пришла к Владиславу, он рассказывал ей о поколениях и прародителях. К какому поколению может относиться существо, которое сидит рядом? И в кого оно превратило саму Анну, чей стихийно полученный путь был вовсе не тем отголоском магии цимисхов, дошедшим до наших дней и именующимся путём Скорби, а именно тем, чем являлся изначально, если верить Мэй? Когда она приставала к Сирене с расспросами, та рассказывала ей странные полусказочные истории о первых городах, где дети ночи существовали вместе с людьми, о могущественных патриархах, породивших кланы… И вот теперь перед ней сидит та, кто вполне вероятно могла видеть это своими глазами. — Мне очень много лет, даже для вампира. Я могла бы столько тебе рассказать и столькому научить… Ты даже представить себе не можешь. Нужно просто согласиться принять мою помощь. — У меня есть принципы, — хрипло отозвалась Анна. — Наши принципы базируются на нашем опыте, который мы приобрели за предыдущие годы. Но мы не стоим на месте. Мы постоянно получаем новый опыт, и в его свете стоит пересматривать свои принципы, чтобы не хвататься за то, что уже не несёт в себе никакого смысла. — Есть вещи, которые должны оставаться неизменны. — Да. Но это не значит, что их не стоит время от времени подвергать сомнению, чтобы понять причину, по которой они так важны для тебя. — Моя семья четыреста лет охотилась на таких, как ты, чтобы люди могли не бояться выходить из своих домов, чтобы могли спокойно гулять по лесу после наступления заката. Мэй серебристо рассмеялась: — Нет, дорогая. Твоя семья даже не подозревала о существовании таких, как я. Иначе ты бы вела себя совсем по-другому. В чём заключались принципы твоей семьи? Они просто призывали убивать детей ночи и провозглашали самым страшным грехом обращение в одного из них? Несколько узкая трактовка, на мой взгляд. Они призывали бороться за то, во что веришь, не отступать перед лицом беды, защищать свой народ? Но пока я не предложила тебе ничего, что противоречило бы этому. И потом, разве тебе самой никогда не хотелось стать чуточку сильнее, чтобы иметь возможность защитить тех, кого ты любишь? Этот удар пришёлся прямо в цель, Анна вздрогнула. Если бы она была сильнее, Дракула не смог бы держать её под замком безвольной игрушкой. Если бы она была сильнее, ей не пришлось бы идти на унизительные сделки ради того, чтобы спасти брата. Если бы она была сильнее, Велкана бы вообще не пришлось спасать — она бы просто убила того оборотня, и всё бы закончилось на этом. — Я полагаю, мне стоит дать тебе возможность подумать над этим в одиночестве. Думаю, когда ты приведёшь в порядок мысли, тебе даже захочется вернуться к этому разговору самой, ведь я могу дать тебе ответы на вопросы, которые тебя беспокоят. Я владею твоим путём в совершенстве, я чувствую тебя. В силу своего опыта, иногда я могу понять тебя куда лучше, чем ты сама. Ты страшишься задавать их сейчас, потому что догадываешься, что после ответов на них твой мир, за который ты с таким упорством цепляешься, не сможет стать прежним. Но ты любопытна. Знаешь, что всегда отличало цимисхов? Любознательность, любопытство, интерес к тому, что и как устроено. И мы достигли таких высот потому, что постоянно шли на поводу у этих своих лучших качеств. Если бы по пути мы не растеряли своей человечности, мы смогли бы достичь истинного величия. Мы действительно смогли бы изменить мир. Этого не вышло, но это не значит, что стоит ставить крест на себе лично. Анна не знала, чем ответить на этот монолог. В нём не было той иронии, того чувства превосходства, которое скользило в соблазняющих речах Дракулы, на которые у неё поэтому находились гневные отповеди. В них была просто… констатация фактов. Мэй поднялась, давая понять, что разговор окончен, и неспешно последовала к двустворчатым дверям, ведущим из комнаты. Как оказалось, двери странным образом разъезжались в стороны. Анна осталась один на один со своими мыслями и своим соблазном, и не было ни одного человека, который мог бы ей помочь. Некоторое время она в полной тишине гипнотизировала взглядом стоящую перед ней посуду. Сколько времени это длилось, она не знала. Может, час, может, пару минут. И то и другое становилось вечностью во время борьбы со своим внутренним демоном. Некоторое время этот поединок жажды и духа завораживал её, не давая уйти, но затем первая начала брать верх, и Анна не нашла ничего лучше, чем стремглав выскочить из комнаты в двери, противоположные тем, за которыми скрылась Мэй. Миновав небольшой холл, принцесса толкнула очередную дверь и оказалась на террасе первого этажа. Анна села на парапет, некоторое время подумала, затем перебросила ноги наружу и соскользнула вниз. Вслед ей не раздалось ни окрика, ни чего-либо другого, что могло бы означать, что выходить из дома ей запрещено. Некоторое время постояв в ожидании, девушка двинулась в сторону моря, которое так мечтала увидеть при жизни. Узкий каменисто-песчаный пляж был пустынен. Было холодно, и гулял ветер, но Анна всё равно скинула обувь и пошла вдоль берега. Время от времени ледяная волна омывала её босые ноги. Нельзя было сказать, что это было приятное ощущение, но оно создавало впечатление, что она всё ещё человек, хотя ей и не надо бояться простудиться. Через несколько сотен метров местность начинала вздыматься наверх, образуя в итоге отвесную скалу, будто созданную для того, чтобы прыгнуть с неё вниз и скрыться в морской пучине. «Ещё пару месяцев назад моя первая мысль была бы о том, что на ней прекрасно было бы встречать восход или закат», — тоскливо отметила принцесса, приближаясь. За несколько десятков метров до скалы Анна с неожиданным ужасом осознала, что она здесь не одна. Она не видела их, но слышала их шаги, отголоски их голосов. А затем ощутила поток эмоций, которые явно не принадлежали ей. Радость, сомнение, неуверенность, влюблённость, желание, всё это принадлежало не ей, и она не знала, как от этого отгородиться. Кто-то из них испытывал дискомфорт, было холодно, но он не решался сказать об этом, желая продлить минуты свидания. Кто-то второй был задумчив и спокоен. Оглушенная и обескураженная тем, что оказалась вот так спонтанно посвящена во взаимоотношения двух людей, Анна стояла в отдалении, пока из-за скалы не показались две фигуры — мужская и женская, и не направились в сторону, противоположную от неё. Чужие чувства, нахлынувшие на неё потоком, стали ослабевать, и Анна впервые задумалась о том, как права была Мэй, когда называла это и даром, и проклятием. Дождавшись, пока они отойдут на значительное расстояние, принцесса начала подниматься вверх. Сколько времени ей не доводилось видеть обычных людей? С тех пор, как она пошла искать монстра Франкенштейна в особняк цимисха, если не считать мимолётной встречи с Гэбриелом в день её смерти. Её влекло к ним неодолимо, но она знала, что представляет для них опасность. Анна почти физически ощущала, как скребётся нечто в шкатулке Пандоры и просит открыть, выпустить. Дойдя до самого края, девушка некоторое время всматривалась в горизонт, а ветер нещадно трепал её волосы и одежду. За какой-то короткий промежуток времени небо обложило серыми тучами, скрывшими за собой скупое предзимнее солнце. Внизу, на расстоянии метров десять, разбивалась о выступающий из воды камень волны. Вода казалась тёмной, почти чёрной, и завораживала своей кипучей энергией. Плохо сознавая, что и зачем она делает, Анна отошла на несколько шагов назад, а затем преодолела это расстояние бегом и прыгнула вниз. Какое-то короткое время длилось ощущение свободного падения, а потом всё тело будто обожгло, и вода сомкнулась над её головой. Там было глубоко, принцесса ощущала, как погружается глубже, а ноги всё не доставали до дна. От холода мышцы совершенно не желали слушаться, единственное, на что нашлись силы — это открыть глаза. Вокруг колыхалось тёмно-зелёное марево. Отсутствие кислорода не сказалось на её самочувствии. Непривычно солёная вода вытолкнула Анну наверх. Взобраться на скалу обратно не представлялось возможным, и девушке пришлось проплыть некоторое расстояние, прежде чем она смогла выбраться обратно на берег. Стало ещё холоднее. Возможно, ей так просто показалось из-за того, что в ледяной воде хотя бы не было того пронизывающего ветра, который гулял по суше. Мокрая одежда шлёпала по ногам, когда Анна шла обратно к дому. В голове мелькнула мысль о том, что она бросила ботинки на скале, но возвращаться не хотелось, и принцесса наплевала на это. Голод внезапно стал ощущаться намного сильнее, чем раньше. Вплоть до этого момента он был всего лишь соблазном, аналогичным тому, который испытываешь, отказываясь в пост от скоромного, хоть кровь и вызывала куда более болезненное влечение, чем человеческая пища. Теперь же это был полноценный голод. Ещё не разыгравшийся настолько, чтобы сводить с ума, но настойчиво просящий удовлетворения. Анна не заметила, как с шага перешла на бег, а потом и вовсе понеслась во весь опор. Она вихрем влетела в дом, на мгновение замерла посреди комнаты, где на столе всё ещё стоял треклятый стакан, а затем, зажав нос, молниеносно взлетела вверх по лестнице, ощущая, как рот наполняется слюной. Хоть немного спокойнее она ощутила себя только тогда, когда дверь её комнаты захлопнулась за ней, отрезав её от всего остального мира. Судорожно стащив с себя мокрую одежду, Анна опрометью бросилась на кровать, с головой заползая под одеяло. Её била крупная дрожь. Она могла назвать с десяток причин, по которым ей стоило спуститься вниз и утолить свою жажду. Они казались логичными, они были во имя великого дела, но в глубине души Анна хорошо понимала, что это ложь. Да, приняв себя нынешнюю, она может чем-то помочь Гэбриелу, узнать правду о своей семье, возможно, даже поквитаться с Дракулой, но правда была в другом. Анна Валериус считала себя чудовищем, заслуживающим смерти, но ей вовсе не хотелось умирать. Она не была готова предстать перед Господом, который позволил существовать в мире таким ужасным созданиям, как Андрей. Который позволил ей, гордой трансильванской принцессе, выполняющей богоугодную миссию, так ужасно и мучительно умирать в лесу. Не так давно Дракула насмешливо бросил ей в лицо, что её спас он, а не бог, которому она молилась. В этот раз её не спас никто. Если, конечно, не считать спасением то, что сделала с ней Мэй. Ночью голод вошёл в свои права полноправным хозяином, практически лишив Анну возможности трезво мыслить. Она ощущала себя зомби, когда механически натягивала на себя длинную рубашку и ступала босыми ногами по ступенькам лестницы. «Ты сдаёшься. Ты не можешь сдаться, но ты сдаёшься. Ты совершаешь ужасную ошибку». Анна осознавала это всем своим существом, но не могла сопротивляться, как тогда, когда Владислав заставлял её замирать на месте, и она была вынуждена смотреть, как Ван Хелсинг сбивает с ног и скрывается на балконе с вампиршей в красном платье. Будто кто-то дал ей неслышимую команду, и теперь она, осознавая весь ужас ситуации, шла выполнять приказ. «Сколько мне говорили? Неделя, максимум две? Идёт третий день, а я сдаюсь». Стол был пуст. Принцесса провела рукой по столешнице, чтобы убедиться, что зрение её не обманывает. Часть её ликовала, что избавилась от соблазна, другая же часть была готова выть от бессильной ярости, желая утолить свой голод. Обхватив себя руками, девушка опустилась на диван, подтянула колени к подбородку и, повалившись на бок, зашлась в истерических рыданиях. — Кровь имеет свойство портиться, — раздался спустя некоторое время над ухом голос с уже ставшим привычным лёгким акцентом. Анна закрыла лицо руками, пытаясь сохранить остатки своей гордости, унять рыдания и спрятать слёзы. Мэй подняла её за плечи и протянула к ней руку. В темноте её золотые глаза будто бы мерцали. Анна увидела, как сама по себе, будто прочерченная невидимым ножом, появляется кровавая отметка на протянутой к ней руке. Прежде, чем она успела осознать, что делает, зверь сорвался с поводка, заставив жадно припасть ртом к источнику такой желанной крови. Владислав Дракула второй час мерил шагами свой кабинет и не мог сосредоточиться. Последние несколько дней всё шло кувырком. Он не мог понять, кто и за что убил Андрея. Если быть точнее, у него был целый список тех, кто мог этого хотеть или даже потенциально это сделать, но так получилось, что ни одно лицо из этого списка не могло сделать это именно в тот момент времени. Опять-таки, не так-то просто убить цимисха, которому несколько сотен лет. Дракула проклинал себя за то, что не успел расспросить немного больше о таинственной спасительнице Анны, но шанса исправить это ему не представилось, прошлой ночью он не смог достучаться до принцессы. Бодрствовала она, или же с ней случилось что-то плохое, он не знал, и это тоже заставляло приходить в бешенство. Где-то в Будапеште сейчас переваривал полученную от его сестры информацию Гэбриел, от которого тоже можно было ждать любой глупости. Вообще, всё это было безумно невовремя. Сейчас стоило думать о другом. В скором времени должна была состояться встреча глав кланов, на которой бывшему князю Валахии придётся изрядно постараться, чтобы отстоять свои интересы. Была ли какая-нибудь связь между этим событием и внезапным упокоением Андрея, Дракула не знал. Для этой игры у него были припасены несколько козырей, но пользоваться ими следовало с умом. А ум Владислава больше всего занимал сейчас только один вопрос: где и какие черти носят бестолковую дочь давнего врага. В то, что Анны больше нет, вампиру упорно не хотелось верить. Впервые за долгие годы он ощущал такое беспокойство за другое существо. С Катериной было проще — сестра могла сама о себе позаботиться, за неё не приходилось переживать. Самое неприятное было то, что Дракула, по факту, был сам во всём виноват. Нужно было ответственнее отнестись к охране поместья, да и вообще не затягивать всю эту историю с Гэбриелом. Стоило больше обращать внимание на поведение Алиры, которая в конечном итоге выступила против него в угоду личным желаниям. И явно не следовало потакать своим собственным желаниям, когда гордая цыганская принцесса фактически повесилась ему на шею, знал же, что это не просто так. Выругавшись сквозь зубы, вампир отправился спать, надеясь, что хоть этой ночью ему удастся достучаться до Анны Валериус и пролить свет на загадочную личность, которая ходит по лесам и убивает Извергов.