Правильный выбор

Генджи проснулся оттого, что кто-то пинал его в бок, несильно, но настойчиво. Он с трудом разлепил веки, пытаясь сообразить, кто это так обнаглел и почему его кровать стала такой жесткой. Сначала он увидел серые, со множеством карманов, штаны, потом ярко-оранжевую рубашку, потом лицо Серидзавы. Генджи закрыл глаза: ну и сны снятся. - Совсем допился, да? - раздался над ухом сочувственный голос. - Сам идти не можешь – дружков бы попросил до дома довести. - Пошел ты, - вяло ответил Генджи фантому, перевернулся на бок и вытянул руку. Пальцы коснулись чьей-то ноги. Снова разлепив глаза, он увидел перед собой две ноги в старых вьетнамках. - Блядь! - И тебе доброе утро. Кофе осталось в кофейне, булочки в пекарне. Могу предложить яблоко, - вьетнамки прошлепали куда-то из поля зрения. Генджи сел и потряс головой. Он действительно заснул здесь, на пирсе? Каждая болевшая косточка в теле, ужасный запах и пятна то ли мазута, то ли гудрона, то ли просто грязи на одежде говорили о том, что он действительно провел ночь под открытым небом. - Ты чего здесь забыл? - поинтересовался Генджи, потягиваясь и щурясь на солнце. - Это мое место. - Где написано? - Серидзава сидел на краю плиты и, свесив ноги, действительно жевал яблоко. Большое и красное. В животе у Генджи предательски заурчало. - Сейчас на роже твоей напишу, - может быть, хорошая драка – это именно то, что ему сейчас нужно, чтобы разогнать ломоту в теле, позабыть про вчерашний день. Но Серидзава даже не бровью не повел. - Токио звонил. - Что сказал? - Генджи встал, потянулся и, сев рядом, тоже спустил ноги. Вода внизу была мутная, пахло машинным маслом и керосином. Мимо, натужно гудя, проплыла баржа. Хотелось на пляж, к теплому песку, шелесту и прохладе волн. Или хотя бы душ принять. - Сказал, что реабилитация идет успешно, врачи довольны, обещал вернуться к началу учебы. - Здорово. Как ни странно, сидеть рядом с Серидзавой было не то что бы приятно, но как-то спокойно. Присутствие врага совсем не злило. Серидзава словно напоминал о том, что где-то еще существует нормальный мир, в котором все понятно и просто. - Пошли выпьем, - внезапно предложил Генджи. В конце концов, если ты просыпаешься утром под открытым небом, то идея выпить с врагом после этого не кажется такой уж дикой. - Не хочу. - С чего вдруг? Я угощаю, - Генджи откинулся на платформу и, заложив руки за голову, уставился в небо. - Я не пью по утрам и тебе не советую. - Что, заповеди трезвенника будешь мне читать? - Нет, но я уже пил вчера, а моей матери не нравится, когда я надираюсь, тем более, так часто. - У тебя есть мать? - Генджи даже сел от неожиданности и встретил взгляд Серидзавы, который выражал неподдельную скорбь, что на свете существуют такие придурки, как Такия, и сочувствие – тяжело им, наверное, живется. - Прости, что ломаю твою картину мира, но у всех есть матери. – «К сожалению» едва не сорвалось с языка. – Возможно, я удивлю тебя еще больше, но у меня и отец есть. Только братьев и сестер нет. Зато есть кузина, правда, ей всего пять месяцев, но у меня хорошо получается с ней общаться, особенно с тех пор, как я познакомился с тобой. У вас примерно один уровень интеллекта, - в глазах Серидзавы плясали искорки смеха. Он с аппетитом догрыз яблоко. Генджи снова откинулся на спину и закрыл глаза, кажется, он проспал слишком мало. - Может, у тебя еще и дом есть? - А ты думал, я живу на крыше Судзурана? - такая мысль приходила Генджи в голову, слишком уж Серидзава был связан со школой, казалось, никогда ее не покидал. - Кстати о крыше, мы победили вас, теперь это наше место, так что валите оттуда, - лениво потребовал Генджи. - Начнется учеба – посмотрим, - послышались шорохи, это Серидзава встал. Генджи лениво приоткрыл глаз. Серидзава заворачивал в какой-то кусок бумаги яблочный огрызок – надо же, какой правильный – и оглядывался вокруг, не забыл ли чего. - Точно не хочешь выпить? - Я понимаю, что тебе не терпится пополнить ряды алкоголиков, но нет, не хочу. Мне нужно навестить Токаджи. - А с ним-то что? - Генджи снова закрыл глаза. Он спросил из вежливости, судьба толстомордого его совершенно не интересовала, но ему не хотелось, чтобы Серидзава уходил. Его присутствие возвращало Генджи в привычный мир. - Корь. - Что? - он приподнялся на локтях и оглянулся на Тамао, который уже начал спускаться. - Корь, болезнь такая. Не стоило тебе драться с Риндаманом. Последние мозги отшиб. - Да знаю я, что такое корь, дебил. У Токаджи она откуда, ей же только дети болеют. - Я откуда знаю, подцепил где-то. Валяется в больнице с температурой сорок. - И тебя туда пускают? Она же заразная. - Я ей уже болел. А ему скучно. Правда, он дрыхнет почти все время. - Зато ты, наверное, съедаешь все, что ему приносят. - Ты погоду предсказывать не пробовал? Ладно, до встречи, царь горы. Не спи на улице, замерзнешь. Вьетнамки прошлепали по ступенькам, а Генджи снова улегся на теплые плиты. У Токаджи корь, охренеть можно. Надо рассказать Идзаки, то-то он повеселится. Генджи фыркнул. Он тоже болел то ли корью, то ли ветрянкой, то ли еще какой-то подобной хренью. Хидео носил его на руках, пока не начинало действовать лекарство и он, наконец, не засыпал. Генджи вздохнул и встал. Наверное, Серидзава прав, и пить с утра не стоит. Да и Усияма не открывал бар раньше трех. *** - Что это за фокусы ты выкидываешь? - Я же здесь, не ори. - Послушай-ка, Генджи, - воротник футболки впился в шею. От неожиданности у Генджи перехватило дыхание. Речь Хидео была отрывистой, а движения – резкими. - Я не так много от тебя требую, не злоупотребляй моей добротой. - Нечего мне угрожать! - Генджи дернулся, пытаясь вырваться, но воротник лишь сильнее впился в кожу. - Поговори еще! Тебе только кажется, что ты взрослый и можешь делать все, что захочешь. Не забывайся! Ты делаешь, что вздумается, пока я это позволяю. И у нас был уговор. Хочешь шляться по ночам? Шляйся, но я должен знать, что домой ты не придешь. Ясно? - Генджи промычал что-то невразумительное. Ругаться не хотелось, хотелось принять душ и поспать по-человечески. Он чувствовал себя так, как будто по нему проехался паровой каток. - Чем ты был так занят, что не нашел и минуты для звонка? Тебя что, черти валяли? - Хидео отступил, разглядывая сына. - Это мое дело, - вяло огрызнулся Генджи. – Нехрен меня воспитывать. - Может быть, ты хочешь, чтобы этим занялась твоя мать? - Генджи дернул плечом. - Она мне полночи названивала. - Может быть, - пробормотал он. - Боюсь, ты сильно преувеличиваешь ее способности, а главное – желание, - насмешливо протянул Хидео. - По крайней мере, она хоть говорит со мной, - несмотря на усталость, Генджи начал потихоньку закипать. Ну что он привязался? - Вот как? - Хидео опустился в кресло и вытянул ноги. - Ну, языком молоть –дело нетрудное. - Тебя и на это не хватило, - то ли из-за того, что ночь, проведенная вне дома, сошла ему с рук, то ли из-за того, что ужасно хотелось спать, а ему не давали уйти к себе, Генджи вдруг почувствовал, что в нем не осталось и следа прежней неловкости, которую он чувствовал каждый раз, когда разговор начинал как-то касаться Нацуко. Только злость и раздражение. - И что же ты хочешь услышать? - Почему Нацуко ушла от тебя? - Ну, все женщины уходят из этого дома, она просто задержалась дольше остальных. - Не все рожают тебе детей! Хидео развел руками: мол, да, грешен, и Генджи почувствовал огромное желание схватить какую-нибудь антикварную вазу подороже и разбить об отцовскую голову. - Неужели ты не мог хоть немного позаботиться о ней? Ей же было трудно. - Разве это не долг женщины – растить детей и заниматься домом, пока мужчина зарабатывает на жизнь? - растягивая слова, спросил Хидео. Он смотрел на Генджи, чуть склонив голову, и, казалось, просто насмехался над ним. - Да пошел ты! - Все хотел спросить, - Хидео уперся подбородком на переплетенные руки и неотрывно смотрел на сына, - она уже рассказала тебе про принца Генджи, в честь которого тебя назвала? - А что? - через плечо бросил Генджи, держась за дверной косяк. - Чего у Нацуко не отнять, так это умения красиво вешать лапшу на уши. - Ты про что? - Генджи - так звали моего деда. Он, конечно, не был принцем, а всего лишь держал сапожную мастерскую, но он был хорошим человеком. Может быть, последним хорошим человеком в нашей семье, - голос Хидео как будто погрустнел или стал задумчивым, хрен поймешь. - И что? - пробурчал Генджи, разглядывая трещинки в деревянных панелях. - Да ничего, - равнодушно ответил за его спиной Хидео. - Про принца красиво звучит. Ты так всем и рассказывай. Да и девки такое любят. - Засунь свои советы знаешь куда! - Гэн! - в голосе Хидео больше не было этих ленивых, насмешливых интонаций, и грусти никакой не было, он звучал серьезно. - Не дури! Я не шучу. Поверь мне, Нацуко того не стоит. - Наверное, ты жалеешь, что, сбежав, она не забрала меня с собой, - он что было силы пнул стоявшую у двери напольную вазу с какими-то засохшими подсолнухами. И вспомнил, что она отнюдь не из фарфора, слишком поздно. Не сдержался, выругался сквозь зубы и захромал прочь. - Глупыш, - едва слышно проговорил Хидео ему вслед, потирая виски. Когда Генджи, наконец-то смывший с себя остатки проведенной на свежем воздухе ночи, вошел к себе, то увидел Хидео, сидевшего в вертящемся кресле у стола. - Ну, чего тебе еще? - покрепче придерживая полотенце, буркнул Генджи. - Все-таки Нацуко плохо на тебя влияет, Нормальные парни в твоем возрасте лазают по порно-сайтам, а ты! - Хидео ткнул в экран ноутбука, который Генджи не только забыл выключить, но и даже не закрыл окно браузера. – «Послеродовая депрессия». Ты меня пугаешь. Генджи бросился к столу и захлопнул крышку. И только сейчас заметил, что Хидео держит в руках коробку из-под обуви. - Это что? - спросил он, поправляя так и норовящее сползти с влажных бедер полотенце. - Ты же хотел узнать побольше про меня и Нацуко. Это фотографии. Спрашивай, что захочешь, - Хидео поставил коробку на стол и направился к двери. Генджи удивленно посмотрел ему вслед. - С чего вдруг? - Почему бы нет? - Хидео пожал плечами. Генджи сбросил крышку. Внутри действительно лежали фотографии. Генджи перевернул коробку и начал копаться в высыпавшихся на покрывало карточках. Оказывается, Хидео сильно постарел. Привыкший видеть отца каждый день Генджи не обращал внимания на те следы, что время и образ жизни оставляли на его лице. А ведь в молодости, без мешков под глазами и морщин, его, наверное, можно было назвать красивым. И улыбался он совсем по-другому, как-то по-настоящему, что ли. Может, и правда девки его просто так, а не за бабло, любили. А вот Нацуко время явно пошло на пользу: на фотографиях она, конечно, была очень красивой, но ей как будто чего-то не хватало, что Генджи мог бы назвать словом «шикарно». Впрочем, даже здесь она смотрела в объектив как будто свысока, чуть прикрыв глаза. «Госпожа Нацуко, она и тогда была непростая», - сказал о ней Ивасаки и, пожалуй, был прав. На многих фотографиях она была очень ярко накрашена, но почему-то это не выглядело вульгарным. Так непохоже на девиц, что таскал в дом отец. Здесь были и совместные с Хидео фотографии, в том числе свадебные. Нацуко в парадном лилово-розовом кимоно и отец в черном держали в руках ритуальные чашечки для сакэ. А вот они на фоне храма и какого-то пруда. А это явно с банкета, тут на Нацуко уже белое свадебное платье, а на отце смокинг. Генджи вдруг понял, что никогда раньше даже не задумывался над тем, был ли вообще Хидео женат на его матери. А оказывается, все было как положено. Но все-таки пальцы Генджи немного задрожали, когда он взял те, на которых Нацуко держала его на руках. С болезненным любопытством Генджи разглядывал цветные бумажки - часть своей жизни, которой он не помнил. Что он хотел на них увидеть? Любовь, заботу, нежность? Что там еще положено матери испытывать к своему ребенку. Нацуко улыбалась так, как и положено улыбаться на фотографиях - широко и весело, но семнадцать лет назад глаза ее смотрели так же, как смотрели на Генджи сегодня, - ничего не выражая. Продолжая копаться в ворохе ярких картинок, он вдруг увидел одну, так не похожую на остальные. Видимо, она была сделана, когда Нацуко этого не ожидала, - и так же по ошибке напечатана. Он уже видел несколько таких - там она сидела у кроватки и улыбалась в объектив широкой, ничего не выражающей улыбкой. Здесь же она уткнулась подбородком в сложенные перед собой руки, и на лице ее застыла смесь усталости и раздражения. Генджи долго рассматривал эту фотографию - Нацуко опиралась о решетку детской кроватки, но смотрела не вниз, на лежавшего там ребенка, а куда-то в сторону – усталая, недовольная очень красивая молодая женщина. Он запихнул все фотографии в коробку, все, кроме одной, - этой. Здесь она была настоящей. *** - Гэн-сан, пойдем прошвырнемся, завалимся в бар, там сегодня Рука поет, - ныл в трубку Чута. - Каникулы скоро кончатся, а вспомнить нечего. Генджи прищелкнул языком: чего-чего, а уж воспоминаний ему хватало. - Подожди минуту, - Генджи, стоявший у открытого окна и пытавшийся понять, есть ли там хоть какой-то ветерок – или снова тащиться за вентилятором, потому что кондиционер, утробно погудев, кашлянул и отказался включаться, присмотрелся повнимательней: Хидео садился в машину. Садился за руль, один. Отец никуда не ходил один. Если было что-то, не предназначенное для чужих глаз и ушей, брал только Ивасаки. Интересно, куда это он намылился? - Я перезвоню, - Генджи выглянул в коридор. Из гостиной раздавались голоса. - Куда пошел господин Хидео? - сидевшие в комнате отцовские помощники переглянулись. - Мы не знаем, молодой босс, он не говорил. Да вы не волнуйтесь, господин не на стрелку пошел, - успокоил его один из них. - Я сам слышал, как Ивасаки-сан заказывал столик в «Моде де понте векье» в Умеде. Кто же в такое место на стрелку ходит. Умеда, значит. - Спасибо, - кивнул Генджи, - отдыхайте. Для верности позвонил в «Свиссотель», попросил соединить с номером Нацуко. Как он и предполагал, трубку там никто не взял. Звонить ей на мобильный он не стал. Что ж, Чута, придется тебе для сегодняшнего вечера подыскать другую компанию. Хидео вернулся поздно, когда Генджи уже решил, что у отца все-таки были дела, а потом он по своей привычке пошел по бабам, и он, Генджи, зря тут сидит и караулит его, и лучше бы пошел развлекаться с ребятами. Да и Руку тысячу лет не видел. Не то, чтобы он без нее скучал, но она уже не раз ему звонила, все спрашивала, куда пропал. Но Хидео вернулся, и Генджи теперь сидел на открытой галерее, курил и слушал его разговор с Ивасаки. Двери на улицу были раздвинуты, ночной ветерок, не приносивший прохлады, колебал тонкую штору. Генджи слышал все так, как будто сам находился в комнате. - Ей нужен развод? - Да, ведь тогда она просто сбежала, бумаги посылать было некуда, а официального разбирательства я затевать, сам помнишь, не стал. - Но зачем она приехала? Можно было прислать адвоката. - Боялась, что я не соглашусь, тогда пришлось бы идти в суд, а Науцко хочет, чтобы все было тихо. Этот ее Мацузава – большая шишка в Токио, им не нужна огласка. Бывший муж-якудза, взрослый сын, - это не то, чем хвастаются перед гостями на светском приеме. - Вы дадите ей развод, господин? - Дам, если она выполнит то, что я ей велел. Я сказал, что если хочет получить развод, то она должна навсегда исчезнуть из жизни Генджи. Забыть о нем. Генджи со всей силы ударил ногой по деревянной балясине. Хорошо, что был босиком, звук получился тихим, в комнате не услышали. - Но сначала поговорить с ним, объяснить свой отъезд, чтобы он поверил и не мучился потом неизвестностью, - продолжал старик. - Думаете, она вас послушает? - Да, ей очень нужен развод и как можно быстрее. - Почему? Ведь столько лет ее все устраивало. - Она ждет ребенка. Генджи подавился сигаретным дымом и вцепился зубами в ладонь, чтобы не закашляться. - Ребенка? – Ивасаки, кажется, был потрясен не меньше. - А что тебя так удивляет, - голос Хидео звучал насмешливо, но, казалось, он едва сдерживается, - она еще довольно молода. Не получилось с первого раза, может, выйдет со второго. - Господин, а как же Генджи? Ведь она проводила с ним столько времени, я думал, она хочет все исправить. - Тем не менее, Нацуко очень быстро согласилась на мои условия. Пообещала, что навешает Генджи лапши на уши про то, что будет скучать без него, что непреодолимые обстоятельства разлучают их, что оставить его была самой большой ошибкой в ее жизни и так далее. В фантазии и умении дурить голову ей не откажешь. - Тогда зачем она вообще с ним познакомилась? Она могла связаться только с вами. - Я не знаю, Ивасаки, я не знаю. Она сказала, что хотела увидеть Генджи, посмотреть, каким он стал. Может, это и правда. А может, хотела убедиться, что не повторяет снова ту же ошибку, может, у нее взыграли гормоны, и ее стала мучить совесть, хотела удостовериться, что с ним все в порядке, что она и дальше может жить спокойно. Я никогда не понимал эту женщину. Генджи дышал размеренно, вдох-выдох, вдох-выдох, а когда дыхание сбивалось, вновь прикусывал ладонь. - Она выставит вас негодяем, а себя невинной жертвой. - Мне все равно, - послышались тяжелые шаги, кто-то, наверное, сам Хидео ходил туда-сюда. - Я хочу, чтобы она как можно быстрей уехала. Все это зашло слишком далеко. Я боюсь, что Генджи привяжется к ней слишком сильно. Он ведь если к кому-то привязывается, то всей душой, а она снова хвостом махнет и исчезнет. Зачем я вообще позволил им встретиться! - со злостью воскликнул Хидео. - Меня это очень удивило, господин. - У нас с Генджи все так по-дурацки. Наверное, мне захотелось хорошо выглядеть на ее фоне. - Тогда почему вы не хотите, чтобы Генджи узнал, как все было на самом деле? Почему с тех пор, как она вернулась, вы не поговорили с ним, не рассказали? - Генджи тоже хотел знать ответ на этот вопрос. - А ты сам, Ивасаки, хотел бы узнать, что твоя мать не хотела тебя рожать? Генджи теперь дышал спокойно и неотрывно смотрел на тлеющий в темноте красный огонек сигареты. И повторял про себя, что все это не имеет к нему отношения. - Нет, босс, - помолчав, сказал Ивасаки. - Вот то-то и оно, - снова наступило молчание. - Ты прав, конечно, я должен был поговорить с ним, - послышались шаги, Хидео прошел куда-то вглубь комнаты, звякнул стакан. - Но у меня то ли не хватило решимости, то ли мне хотелось, чтобы он сам все увидел. Понял, чего она стоит. Чтобы он сам сделал выбор, чтобы выбрал меня. - Генджи запрокинул голову и уперся затылком в стену. В кустах отчаянно стрекотали цикады. - А в конечном итоге все только запуталось. - Нацуко права, - через некоторое время сказал Хидео. Голос его звучал совсем близко, почти над ухом у Генджи. Их разделяла только тонкая занавеска. - Я был Генджи плохим отцом, не смог позаботиться о нем. - Босс! Как вы можете такое говорить, - возмущение в голосе Ивасаки было совершенно искренним. - Вы хотели, чтобы он встал на вашу сторону, но это нормально. Ведь вы его вырастили. - Эта школа, эти его идеи о клане, эта жизнь, которую он ведет, которую я, заметь, позволяю ему вести... Когда она ушла, я взял на себя ответственность за Генджи. Не только за то, чтобы он просто вырос, но за то, чтобы стал человеком. Я должен был вырвать его из этого мира, что нас окружает, потому что никогда не хотел, чтобы он жил моей жизнью. - Но как вы могли это сделать, господин? - Как-нибудь, если бы захотел, - шаги снова удалились, заскрипела кожа кресла, Хидео сел. - Мог бы отдать его в частную школу, какой-нибудь интернат подальше отсюда, чтобы его окружали другие, нормальные люди, чтобы его учили правильным вещам. Чтобы вся эта жизнь вызывала у него отвращение. - Хидео-сан, - Ивасаки был явно растерян, - но разве это плохо, когда сын растет рядом с отцом? - Эгоизм, Ивасаки, - это дурное качество, - голос отца был отрешенным, как будто он говорил с самим собой, - оно причиняет зло ни в чем не повинным людям. Нацуко не хотела рожать, а я так любил ее, что хотел привязать к себе. Я заставил ее родить не потому, что хотел ребенка, а потому что надеялся, что после этого она уже никуда от меня не денется. Но она все-таки сбежала, - сигарета обгорела до фильтра, и Генджи машинально потянулся за следующей. - А потом точно так же я привязал к себе Генджи. Я не воспитывал его, как нужно, но и не хотел отпускать от себя. Разве это не эгоизм? Я пренебрег его будущим ради того, чтобы он был рядом со мной. Я думал только о себе, не хотел отпускать тех, кого любил, хотя знал, что для них было бы лучше оказаться как можно дальше отсюда. Нацуко смогла сбежать, а Генджи нет. И теперь его голова набита всякой дурью, и он ненавидит меня слишком сильно, чтобы услышать и понять. Генджи кинул на землю так и не прикуренную сигарету. Он не хотел в школу-интернат и не хотел, чтобы его окружали правильные люди. Ему нравился Судзуран, нравилось проводить время с ребятами, которые не тянули на приличных мальчиков, но были самыми искренними и настоящими людьми из всех, кого он встречал. Даже этот бестолковый дом, заполненный всяким старым барахлом, дом, вечно полный людей, которым вроде и нет до тебя никакого дела, но которые все время приглядывают за тобой, - и тот ему нравился. Как ни странно, даже бессчетные отцовские любовницы не слишком его раздражали. А их с Хидео пикировки про «познакомься, это твоя новая мама» были, скорее, забавной традицией, чем-то вроде ритуала. Когда-то давно Генджи не мог понять, зачем отец все время таскает в дом этих ужасных женщин. Потом они стали ему абсолютно безразличны: никакой роли в его жизни они не играли, женщины Хидео знали свое место. Только однажды, много лет назад, когда Генджи был еще ребенком, одна из них позволила себе перейти эту границу. Попыталась его воспитывать, видимо, решив, что значит что-то для Хидео. Генджи так не считал и сообщил ей об этом, как умел, - грубо, но доходчиво. Девица взбесилась и залепила ему пощечину. Было не столько больно, сколько обидно, что какая-то непонятная тетка посмела его ударить. Никто из взрослых, кроме самого Хидео, конечно, и пальцем его никогда не трогал, но тот хотя бы был его отцом, а кем была эта девица? Обида почти сразу перешла в злость, которая сменилась испугом, потому что появился Хидео. Судя по всему, он все видел и слышал. Лицо у него было мрачным, а взгляд недобрым, и Генджи не был уверен в том, что отец встанет на его сторону, а получить нагоняй за неуважение к какой-то шлюхе (маленький Генджи уже хорошо знал, как называются эти тети), да еще на ее глазах, было бы унизительно вдвойне. «Умру, но не буду извиняться», - сказал он себе тогда. Девица в первый момент тоже испугалась, но она, в отличие от Генджи, обладала все же некоторыми преимуществами: например, немаленькой грудью, которая едва ли не вываливалась из глубокого выреза. - Хидео, дорогой, - протянула она, изо всех сил прижимаясь к отцу этим самым вырезом, - ты же видел. Мне так жаль, но я не смогла удержаться, это было так грубо, - она отчаянно пыталась выдавить из себя слезы. Генджи было противно на это смотреть, но оправдываться было еще противней. - Видел, - холодно сказал Хидео, даже не взглянув в так настойчиво предлагаемый вырез. - Убирайся отсюда немедленно! - поскольку смотрел он на Генджи, тот решил, что это было сказано ему, и воспринял приказание с радостью: публичное унижение ему не грозило. Но не успел он развернуться, как услышал: - А ты куда? Тебе я уйти не разрешал. - Что?! - они с этой девицей смотрели на Хидео с одинаковым удивлением. - Убирайся сейчас же. Собирай свои вещи, и чтобы через полчаса духу твоего здесь не было, - все тем же холодным тоном повторил Хидео. Девица потрясенно захлопала густо накрашенными ресницами. - Но... Хидео, дорогой мой... неужели ты... - Полчаса, - повторил тот. - Никто не смеет воспитывать моего сына, кроме меня. Девица исчезла беззвучно, и они остались вдвоем. Взгляд Хидео не стал добрее, и Генджи понял, что теперь пришла его очередь. И действительно, Хидео отвесил сыну подзатыльник, правда, несильный. - И кто же учил тебя так разговаривать с женщинами? - спросил он. - Она первая начала, - пробубнил Генджи, исподлобья глядя на отца и не будучи уверенным в том, что так легко отделался. Хидео не был жестоким отцом, пожалуй, даже строгим его можно было бы назвать с натяжкой. Он позволял Генджи многое из того, что другие отцы никогда бы не разрешили своим сыновьям. Впрочем, он никогда не жалел и не утешал Генджи, предоставляя тому сомнительное удовольствие самому разбираться с последствиями своих поступков. «Нет лучшего учителя, чем собственный опыт», - повторял Хидео. Но при этом, если Генджи начинал делать глупость за глупостью или просто оказывался в ситуации, справиться с которой сам не мог, Хидео оказывался рядом, чтобы пусть и в своей грубоватой манере, но подсказать выход или наставить на пусть истинный: рука у него все же была тяжелой. Сейчас Генджи не был уверен в том, что изгнание очередной любовницы легко сойдет ему с рук. В то же время Хидео не выглядел слишком опечаленным: исчезновение одной женщины означало лишь появление следующей. Будь эта девица действительно важна для отца, они бы сейчас разговаривали по-другому. - А ты мужчина, - отрезал Хидео, - и должен быть выше этого. Выкинешь такое еще раз - не поздоровится. Будь тогда Генджи старше, он бы кивнул и промолчал, но все-таки он был еще ребенком, пусть и знающим чуть больше, чем полагается детям в этом возрасте, поэтому он спросил: - Эти женщины, зачем они тебе? Хидео посмотрел на него чуть, склонив голову. - Мужчинам нужны женщины, - сказал он, - когда ты повзрослеешь, поймешь сам, а пока просто поверь. - Да, но, - робко продолжил Генджи, - ты приводишь их к нам домой, они все время с тобой, когда ты не занят, тебе с ними лучше, чем... - тут он осекся, не решившись добавить «со мной», и мучительно покраснел. Он не был уверен, что может спрашивать такие вещи, не был уверен, что это не разозлит отца. Тот ответил не сразу, сел на подлокотник дивана. - Гэн, - Хидео поманил его к себе, - послушай, - сказал он, когда Генджи подошел, голос его звучал удивительно мягко, - это разные вещи, запомни хорошенько. Ты и эти женщины – это совершенно разные вещи, понимаешь? - он положил руку на плечо Генджи. Тот неуверенно кивнул. - В моей жизни, в этом доме, будет еще очень много женщин, но ты, Гэн, у меня один. В том вся разница, понимаешь? - Генджи снова кивнул. Ему очень хотелось, чтобы отец его обнял, но Хидео только потрепал его по плечу. Женщины в их доме продолжали сменять одна другую, но Генджи действительно существовал с ними в разных плоскостях. Может быть, во всем этом и было что-то нездоровое, если судить по тому, что мысли о сексе не вызывали у Генджи не волнения, ни трепета, ни особого интереса или желания. В этом процессе не было ничего, что могло бы удивить, даже наоборот, он словно старался избегать его. Эти женщины не вызывали в нем ни обиды, ни ревности. Разве что мимолетное раздражение – как от жужжащего над ухом и мешающего спать комара. Но зато теперь он отлично понимал, почему они были так неотличимы друг от друга, эти размалеванные девицы в обтягивающих кофточках и мини-юбках. Вульгарные и развязные, они были полной противоположностью элегантной, утонченной Нацуко, спокойной, даже холодной, чуть высокомерной и знающей себе цену. И год за годом, меняя их одну за другой, Хидео как будто пытался стереть из памяти образ той единственной женщины, которую действительно любил. ** - Это и есть твое любимое место? - Нацуко стояла у подножья лестницы и смотрела вверх. Ее лицо скрывали широкополая соломенная шляпа и большие темные очки. Генджи неторопливо докурил сигарету и только потом ответил. - Ага. - Необычно. Она позвонила ему рано утром, сказала, что им нужно поговорить. Предложила заехать, чтобы где-нибудь пообедать. Генджи знал, зачем она его зовет, просто не думал, что это произойдет так быстро. Наверное, ей и впрямь очень был нужен развод, если она поспешила выполнить желание Хидео. «Если ты не уверен в своих силах - дерись на своей территории. Навяжи свои правила». Впервые в жизни Генджи был не уверен в своих силах, но, как ни странно, Нацуко не возражала встретиться там, где скажет он. Генджи внимательно смотрел на нее сверху вниз, пытаясь разглядеть живот, но то ли одежда была так удачно подобрана, то ли срок был еще небольшой – он ничего не увидел. На свадебных фотографиях с Хидео тоже было незаметно, что она ждет ребенка, Генджи еще раз внимательно их пересмотрел. - Поднимайся сюда. Дорого и хорошо одетая, она смотрелась здесь, в порту, так же неуместно, как сам Генджи в тех ресторанах, в которые она пыталась его таскать. И, видимо, понимая это, выглядела неуверенной. Поколебавшись, она стала подниматься, медленно, осторожно, словно пробуя каждую ступеньку. - Почему ты так любишь это место? - спросила она, оказавшись рядом. - Здесь никого не бывает, можно спокойно подумать. Так чего ты хотела? - Ты знаешь, - Нацуко оглянулась в поисках чего-нибудь, на что можно было бы присесть, но вокруг были только голые плиты. - Это такая неожиданность для меня самой: вчера вечером мне позвонили из Токио, я должна срочно вернуться. - Твой жених? - Генджи достал новую сигарету. - Нет. Скоро начинается новый театральный сезон. Одна западная звезда, которую мы давно уговаривали, согласилась поработать с нами, и нужно быстро оформить все документы. - И никто, кроме тебя, не может этого сделать? - было одновременно как-то весело и противно оттого, что он знал, что Нацуко врет, и вместо того, чтобы остановить ее, делает вид, что верит. - К сожалению, нет. Я пыталась поговорить с моим начальником, но, боюсь, мне нужно срочно возвращаться в Токио. - Жалко. Мне понравилось проводить с тобой время. Ты же еще вернешься? - О, да, конечно, - поспешно воскликнула она. Ее не накрашенные сегодня губы тронула улыбка, глаза же были скрыты за стеклами очков, но Генджи был уверен, что они, как обычно, ничего не выражают. А еще оказалось, что до Идзаки ему далеко, потому что он не умел притворяться слишком долго. - Может быть, хватит уже врать! - сигарета полетела на землю, и он с силой раздавил ее ногой. - Генджи, - она невольно вздрогнула. - Не делай из меня идиота, ты уезжаешь, потому что так велел отец? Он тебе пригрозил, и ты тут же его послушалась? - Что? Нет, я… - что-то с ней было не так, Генджи никогда не видел Нацуко такой растерянной. - А что тогда? Думаешь, я такой идиот, что поверю в сказку про работу? Хоть раз скажи мне гребанную правду! Нацуко помолчала, потом медленно сняла очки. Под ними прятались ненакрашенные глаза, морщинки между бровями. Она выглядела усталой и несчастной и какой-то настоящей. Впервые с тех пор, как Генджи увидел ее, Нацуко выглядела, как обычная женщина, и ему вдруг стало ее жалко. В конце концов, она не виновата, что просто хотела жить и наслаждаться молодостью, не была готова стать матерью, не могла полюбить отца и его самого настолько, чтобы принести им в жертву свою жизнь. Нацуко, между тем, еще раз огляделась и, дойдя до края платформы, села и спустила вниз ноги, совсем как Серидзава вчера. Неужели это было только вчера? Положила рядом с собой шляпу. Легкий ветерок шевелил ее гладкие блестящие волосы. - Я, кажется, тебя понимаю, - медленно, как будто говорила сама с собой, начала она, - понимаю, почему тебе здесь нравится. Порт, даже такой, - это все равно особое место. Начало пути или его конец. Кто-то отправляется на поиски нового, кто-то возвращается в родную гавань после долгого отсутствия. Кого-то только ждут приключения, кто-то вернулся к тем, кого любит. Раньше, когда я была молода, я очень любила аэропорты, мне всегда казалось, что самолет увезет меня к какой-то другой, особенной жизни. - Хватит этой болтовни! - Генджи послал в дальний полет булыжник, подвернувшийся под ногу. Будь на ее месте парень, он бы уже давно врезал бы ему как следует: сколько можно слушать весь этот бред. - Ответь! - Да, ты прав, - Нацуко словно вернулась в реальность. - Твой отец попросил сказать, что у меня возникли неотложные дела и что я должна как можно быстрее уехать. - И тогда он даст тебе развод? - слова сорвались с языка, и Генджи захотелось прибить самого себя. Так спалиться! - Что? - Нацуко подняла голову, и чуть прищурившись – солнце светило ей в глаза – посмотрела на него. - Откуда ты знаешь? Впрочем, неважно, - она снова уставилась на что-то перед собой. - Да, это так. Мне действительно нужен развод, и Хидео пообещал дать его, если я сделаю, как он хочет. Но, Генджи, ты не должен злиться на отца, он лишь хочет защитить тебя. - Защитить? От чего? Нацуко не ответила, она молча смотрела на темную воду, на бетонные молы, на круглую громаду нефтехранилища. Генджи же давно успел изучить окружающий пейзаж до мелочей и теперь злился: ну, чего она молчит! - Ты вернулась, только чтобы получить развод? - сглотнув, спросил он. - Что ты, нет, конечно, - торопливо, но все тем же отсутствующим голосом сказала Нацуко. - Я очень хотела увидеть тебя, каким ты стал. - Зачем? Ведь тебя не было столько лет, - Генджи злился все больше и больше, этот разговор походил на драку, которая никак не может начаться. Противники кружат друг вокруг друга, натянутые, как струны, но никто не решается нанести первый удар. - Ты прав, - машинально повторила Нацуко, а потом вдруг решительно произнесла: - Сядь сюда, рядом, мне неудобно так с тобой говорить. От неожиданности Генджи послушался, и теперь они сидели на бетонных плитах, свесив ноги: ее – в светлых мокасинах и его – в привычных тяжелых ботинках. - Твой отец сказал, что даст мне развод быстро и тихо, если я навсегда уйду из твоей жизни, скажу, что всегда сожалела о том, что тогда ушла. Он не хотел, чтобы тебе было больно. Но я думаю, что ты уже взрослый и имеешь право знать правду. Даже если она горькая. Нацуко протянула руку, нащупала очки. Наверное, так ей было легче скрыть свои глаза, чтобы Генджи не увидел в них того, что ему видеть не полагалось. - И что же? - спросил Генджи, чувствуя, как у него пересохло в горле, и хотя вряд ли после подслушанного вчера разговора он узнал бы что-то новое, ему отчаянно захотелось оказаться как можно дальше отсюда, и он очень жалел, что не дал ей соврать, и они не разошлись навсегда, сделав вид, что он поверил в ее легенду. - Многое ты уже знаешь. Я познакомилась с твоим отцом, когда танцевала в кордебалете в одном клубе. Мечтала стать балериной, танцевать лучшие партии в Метрополитен-Опере, Ковент-Гардене. Но для начала – уехать в Европу или Америку. Здесь меня не принимали в танцевальную академию. - Из-за твоего роста? Потому что ты очень высокая? - Может быть. А может быть, я просто переоценила свой талант. Но, так или иначе, я познакомилась с Хидео. Он очень красиво за мной ухаживал и – не буду врать – вскружил мне голову. Потом я поняла, что жду ребенка, рассказала ему. Он предложил пожениться, настаивал, чтобы я родила. Мы так и сделали, но у меня все валилось из рук, я не могла смотреть на себя в зеркало, боялась подойти к тебе, мне казалось, что моя жизнь кончена. Я чувствовала себя отвратительной бессердечной дрянью за то, что не могу стать тебе матерью, я ненавидела и себя, и твоего отца. - Это называется «послеродовая депрессия», я читал в интернете. Гормоны или что-то вроде, я не очень понял. - Генджи, - Нацуко повернулась к нему и снова сняла очки. - Это не послеродовая депрессия, потому что она однажды заканчивается. Но мое состояние только ухудшалось. Я думала лишь о том, что моя жизнь кончена, я так и проведу ее сначала среди бутылок и подгузников, потом среди домашних заданий и подготовок к школьным мероприятиям. Вместо того чтобы думать, как мне постараться стать хорошей матерью, я думала о том, что никогда больше не смогу танцевать. Однажды я поняла, что так дальше продолжаться не может, я просто сойду с ума. И я сбежала. Над водой, пронзительно крича, кружили чайки, иногда они спускались совсем низко, чтобы ухватить что-нибудь из плававшего на поверхности съедобного мусора и снова взмывали вверх, Нацуко провожала их глазами. Может быть, они напоминали ей ее саму в тот момент, когда она, наконец, стала свободной. - Но к тебе, Генджи, это не имеет отношения. Ты не виноват в том, что у тебя оказалась никудышная мать. Поверь мне, если бы я осталась, было бы только хуже. Я бы взвалила на тебя груз своих несбывшихся надежд. Генджи не ответил, он смотрел на солнце, которое уже начинало клониться к закату, и думал о том, сколько пройдет времени, прежде чем его жизнь придет хоть в какое-то равновесие. - Но я хочу, чтобы ты знал, - снова заговорила Нацуко, - я не жалею о том, что родила тебя. Ни секунды. Сейчас, когда я вижу тебя, такого взрослого, такого красивого, я очень рада, что послушала твоего отца. Генджи вспомнил тот взгляд, который она метнула в зеркало за его спиной, когда официант в ресторане сказал, что они – мать и сын. Генджи покачал головой, все-таки даже в такие минуты она не могла не пытаться показаться лучше, чем была. - Ты больше никогда не вернешься? - спросил он, хотя и так знал ответ. - Так будет лучше, ты же понимаешь? Нам не стоит больше видеться, это слишком тяжело. Для нас обоих – и для твоего отца. Генджи поболтал ногами. Он не жалел, что узнал правду. Было противно, горько, но он не жалел. И, как ни странно, он совершенно не злился на Хидео за то, что тот хотел сохранить все в тайне. Будь он, Генджи, на его месте, он бы тоже так поступил. - Мне очень жаль, что я так ворвалась в вашу с Хидео жизнь, перевернула все с ног на голову, прости меня. Теперь Генджи повернулся к ней. Глаза у Нацуко вовсе не были непроницаемыми, они просто были тусклыми и усталыми. Он вспомнил фотографию, на которой она раздраженно смотрела в объектив. Несчастная, уставшая, очень красивая молодая женщина. Сейчас она была такой же, просто стала старше. - Ты не хотела ничего плохого. Со мной все будет нормально. Не волнуйся. Нацуко улыбнулась с каким-то облечением и как будто выпрямилась. Потом сделала неожиданное: наклонилась и поцеловала Генджи в щеку. Он растерянно захлопал глазами, потому что чего-чего, а этого прощального поцелуя матери уж точно не ждал. Нацуко между тем легко поднялась, подхватила шляпу, и Генджи осталось только поразиться вновь произошедшей перемене. С ее плеч словно упал какой-то тяжелый груз. Перед ним стояла прежняя Нацуко: идеально прямая спина, непроницаемые темные глаза. Холодная и чужая. - Ты всегда будешь в моем сердце. Прощай, - она пошла к лестнице. - Нацуко! - он поднялся на ноги. - Да? - чуть настороженно спросила она, полуобернувшись. - Знаешь, если ты решишь все-таки завести еще одного ребенка, - выдержка у нее была поразительная, на лице не дрогнул ни один мускул, - не стоит говорить ему всей правды. Даже если он очень сильный. Солнце сползало к воде, раскрашивая небо оранжево-розовыми пятнами, окружающий мир расплывался у Генджи перед глазами. *** В доме было темно и тихо, только из гостиной падала на пол узкая полоска тусклого света. Бесшумно ступая босыми ногами, Генджи заглянул в комнату. Отец сидел в кресле, положив ноги на стол. В круг света, отбрасываемый единственной горевшей лампой, попадала только открытая и практически полная бутылка виски, наполовину пустой стакан и пепельница, полная окурков. - Ну что? - спросил Хидео, не повернув головы. - Попрощался? - его голос звучал равнодушно, но по тому, как он сидел, как держал голову, Генджи понял, что тот напряжен до предела. Оказывается, он неплохо изучил отца. Генджи вдруг понял, что за эти несколько часов пережил его старик. И еще он понял, что тот абсолютно трезв. - С кем? - Генджи постарался, чтобы его голос звучал как можно спокойней. Отец обернулся, и теперь свет лампы падал ему на лицо, выражение которого Генджи до конца понять не мог. То ли он считал, что сын спятил, то ли что издевается. - С матерью, - наконец выдавил из себя Хидео. - Какой матерью? Старик, да у тебя маразм. Она же умерла, давно. Ты сам всегда так говорил. Генджи показалось, что отец сейчас швырнет в него бутылкой – или придушит, а потом его самого свалит инфаркт, потому что у Хидео начали как-то странно дрожать губы. Но он взял себя в руки и снова отвернулся, откинулся в кресле, и спина стала не такой напряженной. - Да, умерла. Давным-давно. Вот и поговорили. Генджи повернулся, и услышал звук отодвигаемого кресла. - Гэн... - Ну? - он не успел обернуться сам, потому что на его плечи легли руки, сильные и теплые, и развернули к себе. Генджи ударил в нос запах сигарет, очень резкий, такой, что начало чуть-чуть подташнивать, а ведь Генджи и сам курил, как паровоз. Хидео крепко прижал его к себе. От неожиданности Генджи чувствительно ткнулся носом в отцовское плечо. Хидео держал его так, что рука, которую он запустил Генджи в волосы, дрожала от напряжения. - Ты мой, - едва слышно пробормотал Хидео ему в ухо, еще сильнее обдавая запахом табака, - ты только мой. Генджи вдруг стало трудно дышать. И ему хотелось верить – это происходит с ним только потому, что его нос уткнулся в провонявшую табаком рубашку, а ком в его горле – это просто вестник будущей простуды, последствия жизни под кондиционерами, которые, кстати, ни хрена не работают, и что все слезы остались там, на пирсе. Ему хотелось сказать, что ничего подобного, что Хидео спятил, что он, Генджи, принадлежит только самому себе. Но проклятый ком мешал говорить, поэтому Генджи просто протянул руку и крепко обхватил отца за шею.