Когда тебя нет

Лисицын сидел в буфете с Димой и Валей, когда на пороге нарисовалась Соколова с отрешенным взглядом. Антонова быстро оценила ситуацию, подхватила мальчика с печеньками и защебетала: - А пойдем-ка мы с тобой сходим к Ване в лабораторию, - улыбнулась она малышу и выразительно посмотрела на Костю, - а папа тут пока все расскажет Юле. Тот лишь усмехнулся и кивнул. - Идите, я потом к вам подойду, - дождавшись, когда они останутся одни, Лисицын посмотрел на Соколову и вздохнул. – Чай, кофе? - Чай, - ответила девушка, даже не раздумывая над словами. Ей было все равно – она не за этим сюда пришла. Мужчина поставил перед ней кружку и смерил долгим взглядом. - По глазам вижу, что ты снова ищешь правду, - он чуть улыбнулся: она была такая милая, когда вот так не знала, что делать. - Я просто не понимаю… - Юля не смогла договорить конец фразы. Костя посмотрел в ее недоверчивые глаза и начал рассказ. Однажды он вернулся с работы раньше обычного и застал генерала ругающимся с Ириной. Не то чтобы он придал этому какое-то особое значение – они всегда орали друг на друга, но слова Тополева на секунду остановили его и пробудили любопытство к скандалу. Виктор Семенович заявил: «Я даже нашел тебе достойного мужа, чтобы прикрыть твой позор и дать моему внуку достойного отца!» Вроде бы не бог весть какая фраза, Лисицын давно знал, что генерал – мастер великих комбинаций, он не считался с чувствами и эмоциями, только с тем, что положено и правильно. Но что-то прозвучало странно в этой фразе. Что именно – Костя понял, когда услышал ехидный ответ Ирины, мол, скажи спасибо, что ребенок родился похожим на нее, а не на своего отца, а то бы майор сразу догадался, что его провели. Лисицын тогда замер как громом пораженный, не в силах сдвинуться с места. Генерал орал на дочь, что она не понимает, что он заботится о ней и все делает для нее и малыша, а Костя лишь думал о том, как им ловко воспользовались. И если раньше были какие-то детали, которые не укладывались в общую картину событий, то теперь все вставало на свои места. Ирина уже была беременна, когда соблазняла его. В том, что она намеренно затащила его в постель и фотографировала, теперь не оставалось сомнений – ей нужен был хороший кандидат на роль отца своего ребенка. Потом уже Лисицын узнал, что на самом деле расчет был совершенно другим. Фотографии делала подруга Ирины – они хотели посмеяться над несчастным влюбленным Чесноковым и избавиться от его навязчивого внимания, доказав, что он Ирине не нужен, что у нее есть другой. Не хлюпик старлей, а бравый майор, к тому же москвич. Когда Ирина узнала, что беременна, новость не принесла ей ничего кроме мук. Девушка хотела сделать аборт – ей не нужен был ребенок, она хотела еще гулять и кутить со своей тусовкой. Но об этом узнал отец и не позволил убить своего внука, сказав, что раз нагуляла, так теперь неси ответственность. Ирина долго не признавалась, кто папа малыша, но генерал нашел фотографии и сделал выводы самостоятельно. Дальше все было просто – Тополев сделал все, чтобы Лисицын приехал и исполнил свой отцовский долг. После подслушанного разговора Костя понял, что Димка родился в срок, но поскольку был слаб, списать на недоношенность оказалось проще простого. Мужчина тогда рвал и метал. Стоило Тополеву выйти от дочери и отправиться в свой кабинет, как туда вломился Лисицын и с порога заявил, что большей мрази он в своей жизни не видывал. Генерал опешил от такой наглости зятя, а тот, не став ходить вокруг да около, сказал, что невольно стал свидетелем разговора и теперь знает, что он не отец генеральского внука. Отрицать было бесполезно – Костя пригрозил, что может провести экспертизу ДНК, которая докажет его правоту. Если надо – отправит образцы в ФЭС, чтобы все было точно, без подтасовки. Тополев тогда сразу сник, понимая, чем грозит ему такое разоблачение, пытался воздействовать на Лисицына то уговорами, то угрозами. Виктор Семенович сказал, что сам узнал правду уже после их свадьбы – в одной из ссор Ирина не сдержалась и заявила, что Костя здесь ни при чем, что он попал под раздачу, как и она. Дочь обвиняла отца, что он никогда никого не слушал, всегда принимал решения сам, поэтому и вышло то, что вышло. Ирина сама не знала, что отец ребенка не Лисицын. Только когда на первом УЗИ ей поставили срок, и она поняла, что с Костей он никак не сходится. - Я хорошо помню, как вышел из его кабинета, в ярости хлопнув дверью, движимый желанием собрать вещи и уехать подальше от этой клоаки, забыть их всех вместе, - Костя замолчал, глядя в одну точку на кружке. – В этот момент как раз вернулся Дима с прогулки с няней, - слова давались с трудом. – С Аней. Она тогда уже работала у нас. Весь чумазый, как маленький чертенок, он подбежал ко мне с криком «папа!», протягивая кулачок. Он так светился от счастья, что даже не обращал внимания на ругань Ани, что он грязный и все здесь сейчас испачкает, что как можно было вести себя как свинья, в общем… Димка разжал свой грязный кулачок, на ладошке у него лежала какая-то то ли бусина, то ли пулька, то ли еще что-то такое. Нашел в грязи. И вот он протягивает мне свою ручонку, сам весь сияет и говорит: «Тебе, папа!» - Лисицын замолчал, отпивая из своей кружки. Соколова могла бы поклясться, что он прятал лицо, чтобы она не увидела, как блестит его взгляд. У нее у самой комок подступил к горлу, но она не решалась вставить хоть слово в его рассказ, наблюдая во все глаза за каждым его жестом и ловя каждое предложение. - Из комнаты вышла Ирина и тут же начала песочить его за грязные штаны. Из кабинета выглянул генерал, заявив, что опять в доме шумно, а ему для работы нужна тишина. Гувернантка тоже нарисовалась в дверном проеме, качая головой и цокая языком, - она тоже считала, что годовалые дети должны ходить по линеечке и всегда чистенькими, чтобы не доставлять хлопот взрослым… А он смотрел только на меня, протягивал свой подарок, как самую драгоценную вещь в мире, и улыбался… Я не смог, Юля, - выдохнул Костя. – В тот момент я понял, что если сейчас уйду, то я просто предам его. Он был единственным человеком, который любил меня в этом доме, искренне, всей душой. И, что скрывать, он был единственным, кого там любил я, - он снова отпил из кружки. – Я не могу тебе этого объяснить, но среди того кошмара, в котором нам пришлось жить, единственным светлым пятном было именно это – наши с ним отношения. Я даже не могу точно сказать, кто кому был нужнее – я ему или он мне. Мы вцепились друг в дружку, просто чтобы выжить. И я не смог. Предать его не смог. Он не виноват в том, что случилось, он не знает ни про какие ДНК, он только знает, что у него есть папа. Он никогда не ходил к Ирине, ничего ей не показывал, не приносил, не просил – он всегда приходил ко мне, - Лисицын помолчал. – И тогда я решил, что свою жизнь я уже испоганил, но я могу помочь ему вырасти нормальным человеком. Что бы с ним стало, если бы я ушел? Они бы его сожрали! Вырос бы дерганый запуганный паренек, который бы все время боялся не оправдать ожидания взрослых. А я… Что я? Куда мне было идти? Строить все с нуля на новом месте? Я уже казнил себя за то, что получилось с тобой, хотя бы с Димкой я поступил правильно. И знаешь, - он поднял на нее глаза, - я не жалею. Я быстро узнал, кто его отец. И у меня были догадки, что Тополев приложил руку к тому, чтобы избавиться от парня, но я предпочел об этом не думать. Я просто замкнул свою жизнь на работе и на Димке. Он – мой сын, чья бы кровь в нем ни текла. - За это тебе генерал подполковника дал? – Юля сама не узнала свой голос. - Практически, - вздохнул Костя. – Он предлагал еще тогда в кабинете, пытался меня купить. Я отказался. Потом уже сказал, что остаюсь, но не из-за его звездочек, а из-за Димки, но поставил условие, что мое слово будет иметь вес. Он согласился, конечно, для него это было решением всех проблем. А потом через несколько месяцев выписал мне эту чертову звездочку, якобы за раскрытие важного дела, но я знал, что это было за Димку, - он сделал паузу. – Я все думал, что когда-нибудь настанет такой момент, когда я смогу забрать сына и уехать от них далеко-далеко. - Возвращаться в Москву ты не планировал? – осторожно спросила Соколова. - А зачем? Вот скажи мне сейчас честно, ты бы простила меня, если бы я вернулся? Если бы оставил Димку Тополевым и приехал вновь свободный? - Знаешь, Костя, очень сложно простить того, кто не просит прощения, - эти слова дались Юле тяжело, но она их все-таки произнесла. – Ведь как знать, может, человек и не раскаивается вовсе… Их разговор прервала Рогозина, появившаяся в буфете с мрачным выражением лица, сообщив, что только что звонили из больницы – генерал Тополев умер, не приходя в сознание. Лисицыну предстояло заниматься похоронами и тестя, и жены. Бросив на Соколову задумчивый взгляд, Костя уехал в больницу. Воспользовавшись тем, что рабочий день закончен, Юля засобиралась домой. Она отказалась от предложения Данилова отвезти ее – сейчас девушке хотелось побыть одной, подумать, переварить услышанное, понять, как она к этому относится. Соколова шла по аллее парка, вдыхая свежий воздух и отчаянно желая, чтобы он очистил ее всю изнутри. Голова казалась чугунной после всех этих событий и открытий. С одной стороны, она пыталась представить себе состояние Лисицына: если ему там было так плохо и он вцепился в ребенка, как в спасательный круг, то неудивительно, что не пожелал оставлять его, а с другой… Что-то внутри больно кололось при мысли, что он даже не подумал разыскать ее, объяснить все, попытаться наладить отношения. Юля старалась смоделировать ситуацию по его вопросу: простила бы она? И поняла, что у нее нет ответа. В конечном счете он был чем-то прав с самого начала: извиняться можно за что-то мелкое или за то, что можно исправить, а тут… Столько жизней оказалось завязано воедино. Тем более ребенок… При воспоминании о Диме девушка поймала себя на том, что улыбка сама собой растягивала губы. Соколова не воспитывала мальчика – она знала его всего-то неделю, но что-то теплое и уютное просыпалось в ней, когда перед глазами вновь всплывал его образ. Он был похож на ангелочка – белокурый, голубоглазый… В этот момент Юле казалось, что она немножко понимает Костю, когда тот говорил о предательстве. Дети – самые чистые и честные существа на свете. Им все равно, сколько тебе лет, какой у тебя цвет глаз или кожи, сколько звездочек на погонах или денег в кошельке – они принимают тебя таким, какой ты есть. Сердцем. Как отвернуться от того, кто доверчиво протягивает тебе руку, только потому что в его жилах течет не твоя кровь? Как уйти и оставить его там одного, зная, на какую жизнь обрекаешь? Пусть и понимая, что это не твоя вина и теперь уже не твое дело, но… Всегда оставалось это пресловутое «но». Неожиданно в голове зазвучал голос генерала, говорящий, что дети любятся не по крови: «Если запал в душу, если заботишься, если сердце кровью за него обливается – значит, твой. И неважно, что у него там в документах написано». То, что у Лисицына за Диму сердце кровью обливается, было видно невооруженным глазом, а у нее? Соколова вспомнила, как она пробралась в тот домик в поселке художников, как вцепилась в маленькие плечи, молясь про себя, чтобы мальчик не выскочил из-за нее. Разве она тогда думала о том, правильно ли это и чей он сын? Разве об этом вообще можно думать, когда ребенок, любой ребенок, в опасности? Или в ней просто материнский инстинкт взыграл? Девушка невольно остановилась и осторожно приложила руку к животу. А вдруг?.. Юля почувствовала, как слезы застили взгляд. Что-то в последнее время она стала слишком сентиментальной. Нет-нет, об этом сейчас нельзя. Соколова заставила себя улыбнуться: все хорошо, они спасли ребенка. Надо радоваться. А обо всем остальном она подумает потом. И поговорит завтра с Костей. Кажется, есть о чем. Вот только на следующий день Юля узнала от Антоновой, что Лисицын с Димой улетели в Ульяновск. Сказать, что девушка была удивлена, не сказать ничего. - Ну, что ты хочешь, - вздохнула Валя. – Ему как минимум нужно похоронить жену и тестя, а также уладить все формальности. Это-то было как раз понятно, но почему он ей ничего не сказал? Опять, как и четыре года назад, все молча, все сам. Может, она снова все себе придумала? Не нужна она ему вовсе, как думала раньше. Отболело. Теперь ему никто не мешает жить спокойно с Димой, а ей снова придется привыкать к этой жестокой правде. И Юле хотелось бы поверить Вале, что Костя просто улетел улаживать формальности, и уцепиться за слова Тополева, что настоящий мужик любит лишь раз в жизни и за эту любовь держится клыками и когтями, но шли дни, а Лисицын не подавал никаких признаков жизни: не писал, не звонил и не изъявлял намерения приехать…