Когда тебя нет

Рогозина сидела на стуле возле постели генерала Тополева. Тот лежал бледный, то и дело закрывал глаза и покряхтывал, приборы жужжали, измеряя показатели жизнедеятельности. - Виктор Семенович, вам нельзя долго разговаривать, - деликатно напомнила полковник. - Да я долго и не буду, - отозвался тот. – Вы ж уже сделали экспертизу ранений? - увидев кивок, он тяжело продолжил: - Как так получается, Галя, что человек осознает все свои ошибки, только когда смерть дышит ему в лицо? Нет, не перебивай, мне сказать тебе нужно… И не только тебе… Но сначала тебе… Я ж Ирку любил. Очень. Думал, что воспитываю правильно, что буду строг – приличная девушка получится… А оно вон как… Прям как у классика: я тебя породил… - одинокая слеза покатилась по виску Тополева. - Вы защищали своего внука, - Рогозина пыталась придать голосу убедительности. - Как он, кстати? Жив? Все с ним хорошо? - Да, Дима в порядке, за него можете не волноваться, - Галина Николаевна помолчала. – Лисицын очень любит его. - Константин – мужик! – в его интонациях послышалась гордость. – Настоящий мужик. Дорого бы я дал, чтобы он по-настоящему был моим зятем. - То есть? – напряглась женщина. - Не смотри так. Я же понимаю, что ты знаешь, как он женился на Ирочке… - Знаю, - коротко ответила она. - Осуждаешь, да? – Рогозина молчала, Тополев тоже не стал развивать тему. - А девочка ваша как? Я же как выстрелил, так и отключился сразу. На большее меня не хватило. - Юля? - Она. Ты скажи, она приехала? - Да, ждет за дверью. - Хорошо, очень хорошо, - жалкое подобие улыбки появилось на губах мужчины. – Я тебе сейчас только последнее скажу, а потом ты мне ее позови… Через несколько минут Рогозина вышла из палаты в коридор, где ее ждали Лисицын и Соколова. - Юля, он зовет тебя, - оставила полковник дверь приоткрытой. Бросив быстрый взгляд сначала на Костю потом на начальство, девушка осторожно вошла в палату и неуверенной походкой направилась к постели больного. Она-то ему зачем понадобилась? - Присядь поближе сюда, я громко говорить уже не силен, а сказать мне надо, - встретил ее полуживой улыбкой Тополев. - Может, лучше врача позвать или… священника, - ляпнула она, не подумав. Господи, Соколова, что ты несешь! К ее удивлению генерал лишь слегка усмехнулся. - Да не нужны мне эти попы, в сутану ряженные, с их словами бестолковыми о всевышнем, с их проповедями, которые мне уже ни к чему – мне там уже назначено. Да и не поймут они того, что сказать должен. А ты поймешь, я по глазам вижу, что поймешь. И тебе оно нужнее будет. Поэтому ты выслушай старика, как исповедь, и не перебивай. Юля вся обратилась в слух, сжав пальцы на коленях. Как-то тревожно стало сразу на душе, предчувствие дурного как стервятник кружилось над ее головой. Виктор Семенович помолчал, запасая силы, затем начал: - Мужику в этой жизни нужна женщина. Когда мужик живет один, он живет вхолостую. Как патрон – стрелять стреляет, а толку – ноль, - он поморщился от болевых ощущений в области груди, но не отступился от задуманного: - Мужик же сам по себе слабый, его сила в женщине. Сначала в матери, потом в жене. С женщиной он становится сильным, понимаешь? Потому что есть, кого любить, кого беречь, защищать, для кого стараться. Звездочки и награды – это, конечно, хорошо, но если тебе некому их показать, не перед кем сложить в дар, то зачем они? Чтобы другие слабаки пред тобой пресмыкались, потому что ты генерал? Это дает власть, осознание собственной значимости, но не приносит счастья. Вот ты знаешь, что такое счастье для мужика? – Тополев посмотрел ей в глаза, и Юля смущенно опустила взгляд, а Виктор Семенович меж тем продолжал: - Глаза, улыбка и руки. Ласковые. Любой мужик, хоть лейтенант, хоть генерал, жизнь за такое отдаст, если оно настоящее. Ведь его, настоящего, так мало осталось, - он неловко крякнул, на лбу выступила испарина. – Это молодое поколение из вертихвосток и жиголо, поколение нахлебников и потребителей, они ж не живут – прожигают жизнь. А когда опомнятся, так то поздно уже будет. Я вот видишь, когда опомнился. Всю жизнь служил, воевал, командовал, вот и… возомнил себя богом, судьбы людские в свои руки взять посмел. Видеть не хотел, что неправ был. А теперь… дочки нет, дни сосчитаны, и мужики мои одни остались. А им женщина нужна, одному – жена, другому – мать, - Тополев вздохнул, поймав пристальный взгляд пронзительных голубых глаз. – Не смотри на меня так, я тебя ни о чем просить не буду, это ты сама решай, я за других уже нарешался. Я тебе только вот что скажу: дети, они же не по крови любятся. Я, пока служил, знаешь, сколько раз кровь сдавал на пункте, донором был? Вот и я уже не считаю – много. В десятках течет моя кровь, я и имен-то их не знаю. Мне детьми мои солдатики были, родные все как один. Я им и мамка ласковая, и батька строгий. В гарнизоне по-другому никак. Там сложно, там нужно быть внимательным к своим хлопчикам, - он перевел дух, помолчал несколько секунд и продолжил: - Дети, они по сердцу. Если запал в душу, если заботишься, если сердце кровью за него обливается – значит, твой. И неважно, что у него там в документах написано. Генерал закряхтел, закашлялся, и Юля хотела уже вызвать врача, но тот жестом остановил ее. Девушка чувствовала, как дрожь потихоньку завладевает всем ее телом. От слов умирающего комок подкатился к горлу, а Тополев все продолжал: - Все мы смертные, все мы грешные, ошибается каждый. И не любую ошибку исправить можно. Что сделано, то прошло – все, вошло в историю. Не сотрешь ластиком, не перепишешь начисто. Тут либо принимаешь и пытаешься построить заново на том, что есть, либо стреляешься сразу, потому что не выживешь… - его взгляд заблестел. – Когда деревни в пепел сжигали, когда огонь столбом стоял – неба не видно было, знаешь, сколько людей полегло только потому, что вынести этого не смогли? Много, дочка, много. Сам видел, как ломались, сходили с ума, с моста в реку кидались, - мужчина постарался сделать глубокий вдох. – Но были и другие. Они себя в кулак зажимали и строили свои дома заново. Да, это были другие дома, не такие ладные, пустые и бездушные, ведь дома – это не кучка бревен с крышей, это целая жизнь… иногда нескольких поколений. Не дерево горит – вся твоя история в прах обращается. И хорошо, если еще никого из родни внутри не было. И вот они сжимают зубы и строят заново. Расчищают пепелище, глотают слезы, тащат доски, кирпичи. Вместе, понимаешь? Помогает каждый, даже самый мелкий и сопливый, что под стол пешком ходит. Кто чем может. Потому что надо выстоять, потому что иного пути нет… - он перевел дух, а Юля ощущала, как слезы катятся по ее щекам, и попыталась смахнуть их украдкой. – Ты подумай, дочка, подумай. Такие ж мысли, они под конец приходят, когда оглянуться назад можешь, когда впереди уже высматривать нечего. Когда старуха с косой у твоей постели дежурит, жизнь, она как-то сразу вся перед глазами пробегает. Только тогда начинаешь понимать... – Виктор Семенович усилием воли положил свою руку на ее ладонь и сжал ее. – Я тебе так скажу: настоящий мужик любит лишь раз в жизни, и за эту любовь держится клыками и когтями, остальное не в счет. Остальное – препятствия, ловушки, мины на его пути. Не каждый сапер. Вот и выходит в итоге покалеченный, израненный и никому не нужный. Только той, что любит по-настоящему. И так редко бывает, что любящая, она и любимая одновременно. Такое беречь надо, такого больше нигде не найдешь, не купишь, не заработаешь никакими звездочками… - голос его звучал ласково, по-отечески. – И никакие погоны этого не заменят – это тебе я говорю, генерал Тополев, - он на секунду задумался, словно решая, стоит ли говорить, но потом все же выдохнул: - Он тебе этого не скажет, его гложет вина, сжирает изнутри. Он у тебя настоящий – не дрогнул, не сломался, мне – генералу! – оплеух понадавал в свое время… Подумай, дочка, подумай… - его бледные губы тронула улыбка. – А теперь позови мне его, мне ему тоже сказать кое-что надо. Да ты не бойся, этот разговор между нами останется, ничего ему не скажу… Давай, капитан, выполняй последний приказ начальства. - Слушаюсь, товарищ генерал, - со слабой улыбкой прошептала Соколова, уже не стесняясь своих слез, затем встала со стула и вышла из палаты. – Костя, он зовет тебя, - передала она, вытирая щеки. Тот хотел что-то сказать, но махнул рукой и вошел в палату – он с ней потом поговорит. Проводив его взглядом, Юля повернулась к Рогозиной. - Галина Николаевна, можно я отлучусь на часик? - она помолчала. – Мне подумать надо. - Конечно, - понимающе улыбнулась та, после чего строго добавила: - Но через час жду вас в ФЭС, капитан Соколова! - Так точно, товарищ полковник, - отрапортовала Юля тихим голосом, улыбнулась и зашагала прочь по коридору.