Когда тебя нет

«Ты не звони и не пиши, Чтоб раны рваные души Скорей зажили…»

Соколова с криком подскочила на кровати, шумно выдохнула и разрыдалась. Рука потянулась к лампе, стоящей на тумбе, дрожащие пальцы щелкнули кнопкой. Глубже, дыши глубже, это просто сон. Она пыталась сосредоточиться на узоре обоев в спальне, но лишь больше проваливалась в приснившийся кошмар. И можно было бы махнуть рукой и пойти освежиться в душе или попить крепкий кофе, чтобы взбодриться, вот только ночная страшилка была реальностью, от которой давно уже не спасала ни холодная вода, ни горький напиток. Давно… Юля сильнее закуталась в одеяло, подтянув к себе колени, чтобы унять дрожь в теле. Она знала, что нужно просто подождать, еще буквально минут десять или пятнадцать, и все пройдет. Так уже было неоднократно, схема была давно известна, но каждый раз она видела этот сон словно впервые. И проживала все его эмоции снова и снова, будто шла по кругу или, что вернее, по ленте Мебиуса: кажется, что поворачиваешь, спускаешься или поднимаешься, а на самом деле – путь один и тот же и замкнут в неразрывную цепочку. Сейчас даже сложно было поверить, что существовало то время, когда она была счастлива. Любимый начальник и напарник по совместительству, майор Лисицын, сумел-таки завоевать ее расположение, хотя, зачем скрывать, это ему удалось быстро. Долго она собиралась с мыслями, раскладывала по полочкам свои принципы, чтобы понять, чего именно ей хочется в этой жизни конкретно с этим мужчиной – легкого флирта, чтобы разбавить тяжелый груз работы, или крепкой и надежной семьи. Кажется, она так и не успела решить это для себя окончательно, когда очутилась в его квартире в его объятиях. Опомнилась девушка, когда переехала к нему со всеми вещами. Он просто в один из выходных явился пред ее очи с утра пораньше, сказал «собирайся», и она почему-то не нашла, что ему возразить. Сколько месяцев они жили вместе? Пять, шесть, больше? Теперь уже неважно. В какой-то момент Соколова заметила, что он начал меняться – стал более хмурым, замкнутым. Она пыталась выяснить, что случилось – работа, семья, она сама в конце концов, – но он лишь вымучивал улыбку, говорил, что все нормально, хандра, пройдет, и дарил ей цветы. Только каждая роза в этом букете впивалась шипами в ее сердце. Юля видела, что что-то происходит, но Лисицын упорно не желал с ней делиться вплоть до того злополучного вечера, когда он со вздохом сказал ей, что надо поговорить. Девушка тогда сумела прийти с работы раньше, машинально провела рукой в недрах почтового ящика, готовясь вытащить и выкинуть рекламную макулатуру, но пальцы нащупали конверт. На ее имя. Вскрыла она его уже дома. Вскрыла и обомлела: внутри оказалась пачка фотографий, где оператор последовательно и добросовестно запечатлевал Костю рядом с эффектной блондинкой, на вид которой едва ли можно было дать двадцать лет. Вот они за стойкой бара – пьют какие-то коктейли и о чем-то разговаривают, вот они танцуют в разноцветных лучах светомузыки, а тут обстановка еще более интимная – оба уже без одежды. Перед глазами тогда все поплыло. Именно в этот момент вернулся Лисицын, увидел ее лицо цвета мела, потом снимки, выпадающие один за другим из ее трясущихся рук, и тяжело вздохнул. Он не произнес ни слова, молча собрал фотографии, положил их обратно в конверт и швырнул его на стол. Он знал, что на этих снимках, это было очевидно. Юля ждала. Эта звенящая тишина больно резала слух, из глаз текли непослушные слезы, но она ждала. Ждала, что он скажет, что это подстава, что кто-то намутил в фотошопе, чтобы их рассорить, кто-то из его врагов. Или что это дурная шутка: на этот раз кто-то из придурков-друзей решил устроить такой розыгрыш. Что угодно – она бы поверила всему в тот момент, просто потому что ей очень хотелось в это поверить, потому что ей как воздух нужно было услышать, что эти фотографии отражают то, чего на самом деле не было, потому что внутри холодным мерзким туманом разливался яд от взорвавшейся бомбы, чьи осколки теперь вонзались в ее сердце, раскраивали ее душу на тысячу кусочков, перерезали вены и застревали под кожей. Но Лисицын молчал. Смотрел угрюмо в окно и молчал. Соколова не помнила, сколько времени длилась эта игра в молчанку, ей вообще казалось, что она в тот момент потеряла если не сознание, то связь с действительностью точно. А потом Костя повернулся и как-то зло бросил: - Просить прощения не буду – знаю, что не простишь. Я и сам не могу. Она подняла на него глаза. Что он не может? Простить себя или попросить прощения у нее? В голове вертелся лишь один вопрос: зачем? Зачем было столько лет пытаться покорить ее с такой настойчивостью и упорством, чтобы потом, всего через несколько месяцев, все разрушить? Но спрашивать она, понятное дело, не стала – какой в этом теперь был смысл? Юля уткнулась носом в колени и дала волю слезам. Она до сих пор не помнила, как она пережила ту ночь и доехала утром до офиса. В памяти лишь осела ее встреча с ним там. Лисицын увидел ее на пути к Рогозиной с листом в руках и быстро подошел, выхватив бумагу. - Что это? – мужчина пробежался глазами по написанному, затем без тени сомнения разорвал на четыре части. Она даже рот открыть не успела. – Не нужно. Ухожу я. Рогозина уже подписала, - Костя избегал смотреть ей в глаза. – Так будет честнее. Честнее? Это он ей сейчас о честности говорит? Лисицын вздохнул, потом вдруг резко притянул ее к себе и поцеловал, жадно и коротко. В последний раз. Он ничего не сказал, молча ушел, но она знала, что это было в последний раз, что она его больше не увидит, не услышит и не наткнется на информацию о нем в коридорах конторы. Как бы ей ни было больно в тот момент, Юля понимала, что его съедает чувство вины, и правда заключалась в том, что она действительно не смогла бы с этим жить. С осознанием, что он ей изменил. Но обратно отмотать уже было нельзя – что случилось, то случилось. Наверное, поэтому Соколова ничего не сказала и не сделала в ответ. Она вообще тогда плохо соображала, ей казалось, что ее убили одним четким снайперским выстрелом, но по какой-то иронии судьбы тело продолжало функционировать. Девушка вытерла слезы тыльной стороной ладони. Она и сейчас не может сказать, что жива. Да, не вскрыла себе вены, да, выжила, да, работает, но внутри с того самого дня поселился этот гадкий обволакивающий туман, который не дает ей даже просто сделать глубокий вдох, как бы она ни пыталась. Но почему, черт возьми, с такой дьявольской регулярностью ей снится этот ужасный сон, в котором она снова и снова получает эти проклятые фотографии? Соколова осторожно выбралась из постели и, как была в коконе одеяла, так и поплелась на кухню. Она знала, что на часах было около шести утра, что она больше не уснет, что сегодня она снова приедет на работу раньше всех, уже даже не удивляя этим охранников, как в первое время. Девушка так же была в курсе, что Лисицын тогда перевелся в Ульяновск, подальше от нее, чтобы даже в таком огромном городе как Москва случайно не пересечься на улице или в переходах метро. Так будет лучше. Для обоих. Наверное. Никто не знал точно, но каждый понадеялся, что именно так и будет.