По-волчьи жить

Мне снится старый друг, Который стал врагом, Но снится не врагом, А тем же самым другом. Со мною нет его, Но он теперь кругом, и голова идет От сновидений кругом. Мне пять: меня недавно перевели в детский дом, и я с трудом отвыкаю от улицы. Старших детей отпускают гулять по городу, но я еще слишком маленькая, и мне не разрешают выходить за ворота, а так нужно! Там за перевалом собираются ребята из моей прошлой компании. Они старше меня: Лулу одиннадцать, а Большому Бену четырнадцать, они брат и сестра. Раньше они тоже жили в детдоме, но приемные родители хотели их разлучить, и они сбежали — теперь живут на улице. Мне нужно выйти скорее за ворота, чтобы принести им еду, которую я тайком завернула в салфетку за завтраком, но Анхелика не пускает. Анхелика — воспитательница младшей группы; она хорошая, меня не обижает. Только бывает, засыпает в странных местах: иногда нахожу ее в кабинке, когда ночью хожу в туалет, а один раз слышала ее вопли из прачечной, и всегда от нее противно пахнет. Но это ничего, у всех свои недостатки, зато она меня не бьет. В детдоме меня вообще никто не бьет: здесь очень строгая директор. Я слышала от тех, с кем жила на улице, что меня нашли в кустах бездомные, когда мне был всего годик. Они выходили меня, научили говорить и называли в шутку Маугли — потому что не знали, как назвала меня мать. Им самим кушать было нечего, но они делились со мной, чем могли, и я выжила. Раньше мы все время путешествовали по городу, искали, что поесть, и меня научили, как еду добывать. Я люблю гулять, люблю спать на улице, поэтому теперь мне трудно привыкнуть жить за решеткой. Но ничего не сделать, недавно ко мне пришли строгие тетенька с дяденькой и сказали, что я больше не буду жить на улице, а буду жить в теплом доме с другими детьми. Я плакала, вырывалась, но моим друзьям пришлось отпустить меня, потому что они боялись полицейских. Они сказали, что полицейские могут посадить их в какую-то тюрьму, и что они не смогут меня защитить. Вижу ребят из средней группы и прошусь с ними — они смотрят на меня, как на мелюзгу. Хочется дать им хорошего пинка за это, но они выше меня на голову — могут и сдачи дать, да и помогать тогда не станут. Я шепчу им, что у меня есть деньги, — они не верят. Открываю кулак, а там монетки. В детдоме мне каждую неделю дают «карманные деньги». Название смешное, я на этих монетках никаких карманов не нашла — но действует. Не знаю уж, сколько там, однако мальчишки быстро оглядываются и забирают деньги. Подходим к Анхелике. Она смотрит на них подозрительно, но махает рукой, мол, нечего по пустякам отвлекать — значит, отпускает. У ворот мы расходимся: встречаемся в парке возле памятника через полчаса. Я не знаю, много ли это полчаса, но в крайнем случае, подождут — не хочу вести их на перевал, чтобы не выдать Лулу и Большого Бена. Добегаю до условленного места, но друзей не нахожу. Зову их — никто не отзывается. В какой-то момент мне слышится шорох сзади, но, обернувшись, никого не вижу. Расстроена, конечно, — итак с трудом вырвалась, — но оставляю завтрак на камне: когда-то же они должны прийти. Бегу в парк, а парни уже там. Они какие-то странные: от них пахнет так же, как от Анхелики, и они очень громко смеются. Я хватаю одного из них за руку, чтобы отвел меня, но он отмахивается, а второй спрашивает, есть ли у меня еще деньги. У меня есть — я отложила, чтобы пойти на перевал завтра, — но я молчу, и парень начинает цепляться ко мне, пытается залезть в карман. Я со всей силы пинаю его под коленкой — так научил меня делать Большой Бен, когда обижают. Говорит, это очень больно, а я и сама знаю: на мне твердые туфли. Мальчик морщится и говорит очень нехорошие слова. Второй тоже тянется, чтобы залезть ко мне в карман, но в этот момент откуда-то из кустов вылетает камень и попадает ему прямо в макушку. Он поворачивается, обозленный, но никого не видит и угрожающе двигается к кустам. В то же время первый снова пытается меня достать, но и ему достается камнем по голове. Пока я в изумлении смотрю на это странное растение, которое вместо семян выбрасывает камни, из кустов вылетает мальчик и со всей дури бьет одного их парней кирпичом по голове. Сначала мне кажется, что это Большой Бен за меня вступился, но присмотревшись, понимаю, что они нисколечко не похожи. У Большого Бена прямые светлые волосы, а этот смуглый и черноволосый: его густые вихры торчат во все стороны. Один из парней сначала ошалело смотрит на друга, затем пытается наброситься на мальчишку, но тот сильно бьет его коленкой пониже живота, и мой проводник сгибается пополам. Тоже хороший прием — надо будет запомнить. Прежде чем успеваю опомниться, незнакомый мальчик хватает меня за руку и тащит куда-то. Я сначала сопротивляюсь, но затем он шепчет «Бежим», и я понимаю, что он хочет защитить меня от них. Пытаюсь за ним поспеть, но ноги у него в два раза длиннее. Он злится, тащит меня почти волоком и все время оглядывается, но когда видит, что мы оторвались, замедляет ход и, тяжело дыша, оглядывается на меня. — Зачем ты с ними пошла, дура? — зло выплевывает он. Замираю от неожиданности. Конечно, не первый раз меня дурой обзывают, но все мои обидчики всегда получают сдачи. А этого я тронуть не могу: он защитил меня от тех парней. Так чего он теперь ругается? — Меня не отпускают без старших, — обиженно буркаю я. — А мне надо было в город. Он пристально смотрит на меня. Я тоже с любопытством его разглядываю. На вид ему лет пятнадцать, хотя может, так кажется, потому что он очень рослый. Его лицо словно в какой-то дымке, я не могу разглядеть черты. Только знаю, что глаза светлые. — Зачем тебе в город? — Не скажу, — буркаю я. Сужает глаза, но не отвечает. Неожиданно он протягивает мне свою большую грязноватую ладонь и хмуро бросает: — Пошли, я провожу тебя обратно. Я недоверчиво смотрю на его руку. — Зачем это? — обижаюсь. — Сама дорогу знаю. Мальчишка снова щурится и убирает ладонь. — Вижу я, как ты знаешь! — фыркает он. — Того и гляди оберут по дороге! Ты зачем деньги с собой носишь? Настораживаюсь и инстинктивно касаюсь карманов. — Откуда знаешь про деньги? — подозрительно спрашиваю я. Мальчик медлит, но затем ухмыляется и бросает небрежно: — Да вы орали как резаные. Я слышал. — И себе забрать решил? — все еще недоверчиво смотрю я на него. Мальчик снова вскипает и выплевывает: — Да пошла ты! Добирайся сама как хочешь! — он делает рывок, чтобы уйти, но я хватаю его за край свитера. — Да стой ты! — останавливаю я его и и доверчиво вкладываю свою ладошку в его. Она у него грубая и шершавая, но теплая. — Что ты сердитый такой? — примирительно заглядываю я ему в глаза. Он встречает мой взгляд и на секунду меняется в лице, но тут же снова становится хмурым и неприветливым. Мы молча двигаемся в сторону приюта. Мне приходится быстро семенить, чтобы поспеть за его торопливым шагом. — Как тебя зовут? — решаю познакомиться я. Мне не нравится идти и молчать. — Не твое дело, — огрызается мальчик. Я обижаюсь, и моя нижняя губа непроизвольно выпячивается вперед. Мальчик хмуро косится на меня и буркает под нос: — Запомни, уличные никогда не называют своего настоящего имени. Иначе их поймают и посадят в тюрьму. Я широко раскрываю глаза. — В тюрьму? — охаю я. — За что? Он передергивает плечами и важно заявляет: — А ни за что. У нас прав нет — на нас можно что угодно повесить. Я не очень понимаю, что на нас можно повесить и почему за это сажают в тюрьму, но слово «нас» настораживает. — А ты тоже живешь на улице? — с любопытством смотрю я на него. Мальчик мрачнеет, и я уже пугаюсь, что снова его обидела, но он отвечает. — Я живу в детдоме, — коротко бросает он. — В нашем? — наивно предполагаю я. Мотает головой. — Нет, в другом. — Жалко, — вздыхаю. Мальчик бросает на меня быстрый неуверенный взгляд. — Чего это тебе жалко? — недоверчиво спрашивает он. — Жил бы ты в моем приюте, мы бы дружили, — поясняю я. Мальчик усмехается. — Это вряд ли, — бормочет он себе под нос. — Чего это вряд ли? — обижаюсь. — Ты стал бы моим старшим братом. У меня никогда не было старшего брата, а я бы хотела… — мечтательно продолжала я. — У Лулу есть Большой Бен, а у меня никого нет. — Большой Бен? — переспрашивает мальчик. Я понимаю, что сболтнула лишнее, и испуганно замолкаю. Еще не хватало выдать ему секрет своих друзей. Мальчик смотрит на меня долгим взглядом, затем передергивает плечами и лениво бросает: — Все равно мне жить в детдоме недолго осталось. Скоро меня заберут родственники. — У тебя есть родственники! — восхищенно выдыхаю я. — А то, — важно кивает он. — Они узнали, в каком я детдоме, и скоро заберут меня. Но я не хочу, — мрачнеет он. — Почему? — удивляюсь я. Как бы я радовалась, если бы меня забрали какие-нибудь родственники! — Сейчас я свободен, — вскидывает голову он. — Что хочу, то и делаю. А они начнут указывать. Я понимающе киваю. Мне тоже не нравится, что в детдоме мне вечно спуску не дают. — А где твои мама с папой? — спрашиваю я. Лицо его остается невозмутимым, но я вижу, что челюсти у него плотно сжимаются. — Мать умерла, отец — в тюрьме. — В тюрьме? — снова в ужасе восклицаю. — На него тоже что-то повесили? — Нет, — отрезает мальчик. — Его за дело. И лицо у него такое злое, что мне невольно становится страшно. — Ты не любишь его? — удивляюсь я. — Он плохой? Он оглядывается и смотрит на меня с ненавистью. Мгновение — и его рука выпускает мою. «Ему плевать на меня. Я каждые выходные жду от него писем, а он только и пишет мне о том, какой я жалкий червяк». Я сочувственно глажу его по плечу. «По крайней мере, твой отец не выкинул тебя на улицу», — замечаю я совсем по-взрослому. — Он поднимает на меня быстрый взгляд и скидывает мою руку. — «Не защищай его», — цедит он сквозь зубы. — «Я не сделала ничего плохого, — возражаю я. — Я хотела помочь тебе». — «Так я и поверил! — фыркает он. — Ты вечно мне пакостишь! В этом цель твоей жизни!». Я замираю от неожиданности. — «Неправда! Я не стала бы тебе пакостить! У тебя ведь ничего нет, как и у меня!». Миг, и он дает мне пощечину, от которой я падаю на асфальт. «Ошибаешься! У меня все есть: и деньги, и власть! И я тебе это докажу!». Он круто поворачивается и уходит. Я плачу от обиды и боли в ободранных коленках, но пытаюсь подняться и кричу ему что-то вслед. Он не оборачивается. Тогда я с трудом поднимаюсь и нагоняю его. Кричу, чтобы не уходил, обещаю, что больше не буду. Он сердито фыркает, говорит, что мне не верит, что я буду ему мстить, а я отвечаю, что очень зря он мне не верит. Я не собираюсь мстить, потому что он очень много сделал для меня. Плачу и снова умоляю не уходить, но он лишь ускоряет шаг. Я бегу за ним, и он тоже переходит на бег, и вот он уже убегает от меня на полной скорости, а я все пытаюсь его догнать, хотя легкие рвутся от напряжения. Он выбегает на дорогу, а я из последних сил окликаю его: — Блас! Бла-а-ас! Он вдруг резко останавливается посреди дороги и оборачивается, и я вдруг вижу его лицо очень четко. Густые черные кудри спадают на высокий лоб, красивые, словно выточенные черты лица: изящная линия черных бровей, губы идеальной формы и огромные выразительные голубые глаза, в которых смешано удивление и ужас от того, что я назвала его по имени. Я уже почти выбегаю к нему на дорогу, когда внезапно непонятно откуда возникает огромный грузовик с надписью «Раоlino». Следует скрежет колес, я в последний раз вижу испуганное лицо мальчишки, и его на полной скорости сбивает самосвал. Я проснулась в поту от собственного истошного крика. Возле меня обеспокоенно склонялись девочки, нашептывая какие-то утешения. Я плакала навзрыд и бормотала какую-то бессмыслицу, пока, наконец, не успокоилась и не отправила подруг спать. Я так и не рассказала им свой сон, хотя помнила его в подробностях, потому что однажды я уже видела этого мальчика наяву. Мне было лет пять, и детали я давно забыла, но сегодня во сне каким-то странным образом события ожили в памяти в строгой и точной последовательности. Кроме финала, конечно, — на самом деле, расстались мы с тем мальчишкой иначе. Он не ответил на вопрос о родителях, и мы в молчании преодолели остаток пути до калитки. Там он посмотрел на меня, чуть прищурив глаза, и пообещал, что вернется. Я поверила и все ждала, когда же он появится, но так и не дождалась. Поначалу я на него злилась, но, повзрослев, решила, что он, наверно, не так уж и виноват. Скорее всего, его забрали родственники, как собирались, и увезли куда-нибудь далеко. Жизнь текла своим чередом и вскоре я вовсе забыла о происшествии — разве что стала осторожнее в выборе провожатых. Платить, правда, с тех пор все равно стало нечем: мне вдруг резко перестали выдавать карманные деньги. С тех пор я больше не видела того мальчишку и ни разу не вспоминала о нем. За прошедшие годы его лицо стерлось у меня из памяти, остались лишь смутные очертания. С чего вдруг сознание сыграло со мной злую шутку, смешав воспоминания о нем и о Бласе, я не знала. Мысль была абсурдной: тот мальчик и Блас не могли быть одним и тем же лицом. Тот хмурый мальчик с грустными глазами не мог вернуться, чтобы мстить мне за то, что мое детство было счастливее его. Если бы тот мальчик вернулся, он бы непременно остался рядом, чтобы помогать мне и защищать. Он бы не сбежал, как Блас, испугавшись разоблачения. *** «Уважаемый синьор опекун № 3, Рикардо Фара — младший глубоко ошибался, если думал, что может бесконечно передавать меня в хорошие руки, как ненужную вещь. Вы для меня чужой человек, и, хотя, наверно, ни в чем не виноваты, я не хочу иметь с вами ничего общего. Тем не менее, если вы все-таки на этом настаиваете, учтите, что я выполню ваши условия только тогда, когда познакомлюсь с вами лично. До тех пор вы можете хоть из штанов выпрыгивать — это ничего не даст. Я не напишу вам ни строчки». — Может убрать про штаны? — неуверенно предложила Марисса, прочитав мое письмо. Я зло фыркнула. — С каких пор ты стала таким дипломатом? Он еще хуже Бласа — нечего с него пылинки сдувать! — Каким бы он ни был, лучше не портить с ним отношения. Требование разумное — он может согласиться. А вот если ты будешь хамить, он станет делать тебе назло. Я фыркнула и демонстративно нажала на Enter. Маленькое изображение письма в углу экрана полетело в почтовый ящик. — Да мне плевать, что он станет делать, — выпалила я, поворачиваясь к Мариссе. — Ничего он мне сделать не может! — Он уже сделал — запретил тебе выходить из колледжа! — А мне никуда и не надо! — Это пока! Сколько это наказание продлится? У нас с Мией день рождения скоро, не забыла? — Марисса встала и подбоченилась. — Я там повешусь со скуки, если тебя не будет. Я закусила губу. На день рождения Мариссы я попасть планировала. — Ой, для этого необязательно лизать зад моему опекуну! — сдалась я, наконец. — Я договорюсь с Мирандой, он выпишет мне пропуск! — Для этого надо, чтобы Миранда согласился! — Куда он денется! — Действительно, он же у нас известный душка! — усмехнулась Марисса. — Выпишет пропуск и ничего не спросит. — Да пусть спросит — я итак ему все рассказываю! — Послышался звук сообщения. — Все, Марисса, я сама решу этот вопрос, — отмахнулась я и снова повернулась к ноутбуку. — Смотри, опекун написал. Марисса тут же приблизилась к экрану. «Приехать не могу, встретиться не получится. Но мы можем все обсудить по электронной почте». Два скупых предложения. Мариссе стоило огромных трудов успокоить меня, потому что я впервые ощутила на себе меткость выражения «рвет и мечет». Теперь я его не просто ненавидела — теперь он представлял для меня реальную угрозу, потому что был абсолютно неуязвим, и я не могла повлиять на его решения. — Все еще хуже, чем раньше, — бормотала я, теребя края подушки. — У меня нет ни единой зацепки, я не знаю, как его вычислить. — Успокойся, Лухи, мы найдем его. Я все-таки по-прежнему уверена, что тебе стоит поговорить с ним начистоту. — Это исключено, Марисса, слышишь? Я не напишу ему больше и строчки, как обещала. И мне наплевать на его угрозы! В конце концов, сбегу из колледжа — и поминай как звали. — Лухан, ты с ума сошла? — встрепенулась Марисса. — Будешь болтать глупости, я сама ему напишу! — Только попробуй! — взвилась я и осеклась. Марисса выглядела оскорбленной и удивленной. — Или что? — едко поинтересовалась она. Я скрыла лицо в ладонях. — Марисса, ну прости меня. Ты тоже не говори такие вещи, зачем ты меня провоцируешь? Не видишь, я итак на взводе? Марисса чуть помолчала и погладила меня по плечу. — Это меня и беспокоит, Лухи. Ты сама не своя. — Потому что я не знаю, что мне делать! — мотнула головой я. — Я уже предложила: попробуй поговорить с ним. — Нет, — резко перебила я. — Я больше не хочу с ним говорить, я буду действовать. Марисса вздохнула и вскинула на меня усталый взгляд. — И как ты собираешься действовать? — Я должна найти его! Если гора не идет к Магомеду… — И как ты собираешься его найти, если он даже встретиться не желает? — скептически покосилась на меня Марисса. — Не знаю, — в отчаянии отозвалась я и, сникла. — В этой деревяшке столько мыслей, что ни один план туда уже не вмещается, — с досадой постучала я себя по лбу. Марисса в задумчивости покусывала губу. Внезапно она оживилась и потеребила меня за плечо. — Ладно, не дрейфь, у меня идея! — Ну! — Я взволнованно заглянула ей в лицо. — Надо придерживаться прежней тактики, — важно заявила Марисса. — Тебе ведь уже удалось однажды найти своего опекуна! Найдешь и на этот раз. — Ну как, Марисса, не томи! — потеребила я ее. Марисса уселась поудобнее на кровати. — В прошлый раз ты нашла опекуна через Бласа, так? Я скептически хмыкнула. — Ну, так, — кивнула. — И мне это удалось, потому что Блас и был моим опекуном. — Нет, — покачала головой Марисса. — Имя своего опекуна ты узнала почти сразу. О Рикардо Фара мы знали с самого начала, только не догадались, что это и есть твой опекун. Блас сбил нас со следа, заявив, что «знаком» с ним. — Так, — осторожно кивнула я, по-прежнему ничего не понимая. — И что? — А то, что твой новый опекун тоже знаком с Бласом, понимаешь? — глаза Мариссы горели азартом. — Нет, — честно призналась я. — Блас мне уже точно ничего не расскажет. — Он и тогда был не слишком разговорчив, — хмыкнула Марисса. — Ты до всего докопалась сама. — Я выкрала ноутбук Бласа, — кивнула я. — Но что я могу теперь? — Теперь труднее, — подтвердила Марисса, — но все-таки у нас остается зацепка. Я продолжала недоумевать, перебирая в уме всевозможные варианты, и в комнате надолго повисла звенящая тишина, пока меня вдруг не осенило. — Ты имеешь в виду… Нет, Марисса, я не могу, — растерянно покачала головой я. — Ты что, смеешься? Нет! Об этом не может быть и речи! Я не могу снова туда вернуться. Марисса понимающе кивнула и осторожно предложила: — Да я понимаю, Лухи… Я могу сходить туда одна. — Нет, — резко перебила я ее. — Ты не все знаешь, Марисса, я не могу вернуться в его квартиру. Я не могу! Не могу! — в отчаянии покачала я головой. — Да и что нам это даст? Он же собирался уехать, неужели ты думаешь, он оставил в квартире важные документы? — Он уезжал в спешке, — пожала плечами Марисса. — И нечаянно оставил документы на мое опекунство, — съязвила я. — А мой новый опекун случайно нашел и подобрал. — Лухи, ну что ты опять! Я просто предлагаю варианты, — возмутилась Марисса. — Ты же сама не хочешь с ним говорить! — Разговоры не помогут, — согласилась я и примирительно добавила: — Это хорошая идея, я подумаю. Мне теперь не так-то просто выбраться из колледжа… Конечно, это была лишь отговорка. Я действительно не могла вернуться в его квартиру, но не потому что боялась наказания за побег. Я не могла пойти туда физически — слишком рано. До сих пор мне удавалось запихнуть тоску поглубже и вспоминать о Бласе как можно меньше, но я знала наверняка: как только ступлю за порог его квартиры, воспоминания снова хлынут в голову, и я переживу разлуку заново. Это была палка о двух концах: с одной стороны, я боялась, что моя маленькая, хрупкая крепость, которую я так старательно возводила, может пошатнуться и рухнуть в одно мгновение. Боялась, что в очередной раз прощу ему все и снова начну выдумывать мир, которого никогда не было. Мне снова станет его мучительно не хватать, и захочется возвращаться в квартиру снова и снова, чтобы вновь ощутить его присутствие. Но еще больше я боялась, наоборот, не найти его там. Наверно, это означало, что я до сих пор не осознала до конца, что его больше нет. Нигде нет. Я скучала по нему, подавляла тоску, но все-таки подсознательно ощущала, будто он живет в другом городе или где-то, куда я пока не собираюсь, но теоретически могла бы добраться. И мне было страшно, по-настоящему страшно. Что со мной будет, когда я пойму, что его нет и там, где я его оставила, там, где он до сих пор жил в моих воспоминаниях? Что будет со мной, когда я пойму, что его действительно нет нигде? *** Крутой лоб, обрамленный жесткими черными волосами, покрыт испариной. Зрачки быстро двигаются под сомкнутыми веками, опушенными длинными черными ресницами. «И напрасно ты не веришь! Ты очень много для меня сделал! Больше, чем кто бы то ни было! И я твоя должница… Это ты обо мне заботился — за это я тебе благодарна. Честное слово». Человек мечется во сне: навстречу на полной скорости несется самосвал. Нужно нажать на тормоз, но нога проходит сквозь воздух. Следует оглушительный скрежет металла и голос, зовущий вдали: «Блас! Бла-а-ас!». И тишина. Абсолютная темнота — хоть глаз выколи. Человек пытается встать, но не может шевельнуть ни рукой, ни ногой. На секунду приходит в голову дикая мысль, что он погребен заживо, но внезапно где-то вдали раздаются приглушенные голоса: — Давай расскажем директору? — Нет, никто не должен знать! — Почему? — Блас хочет сохранить это в тайне. Голос приближается, теперь раздается совсем рядом. Ее голос.  — Мы никому не скажем! Никому. «Линарес», — хочет выдавить он, но язык не слушается. — Лухан, он тебя не слышит. «Слышу, идиот!». — Слышит! — снова она. — Слышит! Я его знаю — он все прекрасно понял. И голоса смолкают. Человек не ощущает времени и, кажется, совсем скоро он вновь слышит ее голос. Она рассказывает ему что-то бодрым и будничным тоном. Делится с ним, как если бы они всю жизнь прожили вместе. Как если бы были одной семьей. — Ты бы нас осудил, если бы узнал. Но меня тебя не за что ругать — я не играла. Хотя ты все равно бы придрался… «Не сомневайся». — Это не все, девчонки играли за деньги. И мне тоже досталась моя доля. Угадай, что я с ней сделала? Я купила тебе подарок. Цветы, чтобы украсить твою палату. Тебе понравится! «Вряд ли». — Так веселее. Ну что? Красиво? Я знаю, ты злишься из-за пари. Ты можешь отругать меня, если хочешь. Ее голос дрожит. Человек не может двигаться, но от ее слов хочется снова сбежать или броситься под самосвал. — Ну же! Ругайся! — требует она с надрывом. Он представляет себе ее решительное лицо в больничной шапочке. — Можешь даже наказать! Я на тебя не в обиде! — кричит она, и кажется, еще чуть-чуть — и ее звонкий пронзительный голос разорвет цепи, сковывающие тело. Она еще что-то говорит, но голос исчезает в странном тумане. Человек снова слышит ее лишь спустя какое-то время:  — Чуть не забыла, я принесла тебе шоколад! Когда проснешься и почувствуешь голод, возьми, я оставлю на столе. «Линарес, я не проснусь…». — Если меня рядом не будет, ты сам встанешь и возьмешь. Знаешь, сегодня на литературе я читала статьи, скачанные из интернета. Есть немало случаев, когда люди выходят из комы. Ты представляешь? «Кома…». — Потом Кармен забрала у меня листок. Ну и что? Я точно знаю, что не ошибаюсь. Ты поправишься. Я в этом уверена. Я спрошу врача, который тебя ведет. Сбегаю, поговорю с врачом. А вы откуда? Человек слышит тревогу в ее голосе, но не может помочь ей. Он больше не может ее защитить. — Что ты здесь делаешь, и кто это? Голос смутно знакомый, но человек не может понять, где слышал его прежде. — Это мое дело! — Мое тоже — я твой классный руководитель. «Классный руководитель…». — Скажите, чего вы добиваетесь? Она хочет, чтобы он ушел. «Проваливай!». «Ты уже взрослый, а она маленькая», — говорил когда-то отец. — «Ты должен защищать ее». — Я о тебе забочусь, а ты ерничаешь! «Ей не нужна твоя забота!» — Человек снова пытается разлепить пересохшие губы, но ничего не выходит. — «Она сильная. Ей теперь никто не нужен!». — Зачем ты подослала ко мне твоего приятеля, будто это твой опекун? «Это я ее опекун! Ты ей никто!» — Мы не в колледже, и вы мне никто! — вторит ее решительный голос. Человек снова прикладывает все усилия, чтобы пошевелиться, и его внезапно резко подкидывает на кровати. Следует резкий писклявый звук аппарата. Затем снова ее безумный крик — крик, поднимающий из могилы: — Бла-а-ас! Бла-а-ас, только не умирай, Блас! — Сквозь бешеный стук сердца в уши прорываются звуки возни. Это он не подпускает ее к нему. Это он мешает ей приблизиться….  — Держись, Блас, не бросай меня одну! — кричит она. — Блас! Человек должен выжить… Он не может бросить ее одну. — Нет, ты не можешь умереть! — Сквозь вязкую пелену снова прорывается ее истошный крик и мешает уйти в небытие. — Не умирай! Все прекратилось в одно мгновение. Снова наступила темнота, и исчезли все звуки. Внезапно сквозь тело прошла тысяча мелких острых песчинок, сердце пронзила резкая невыносимая боль — и человек проснулся. Огромные волчьи глаза, полные слез, распахнулись и растерянно заметались под полуприкрытыми веками. По щеке скатилась робкая слеза. Резко поднявшись на кровати, Человек провел рукой по влажным от испарины волосам и уставился невидящим взглядом в окно, за которым начинал заниматься рассвет. Осторожно спустив ноги с кровати, подошел к окну и сделал глубокий вдох. Холодный воздух обдал легкие свежей живительной волной. Над лесом лежала густая тьма: лишь крупные звезды и растущая луна серебрили верхушки сосен и рассеивали немного сумрак комнаты, в которой находился человек. «У него есть шанс поправиться?» «Никакого. Я больше не верю в чудеса. То, что случилось, естественно для его состояния. Жизненно-важные органы постепенно отключаются». «Понимаю». «Не обижайтесь, я хочу дать вам совет. Кто-то должен объяснить девочке, что она заблуждается. Мне бы очень хотелось ее обнадежить, но увы я не могу. Нужно смириться и ждать конца». «Спасибо за откровенность. Я об этом позабочусь». Когда доктор снова зашел в палату, совершая вечерний обход, он, наверно, снова начал верить в чудеса. Говорят, он застал человека в полузабытьи: тот метался на кровати и хрипло повторял чье-то имя. Ее к тому времени уже увели: она не слышала, как вокруг Бласа Эредиа суетился весь медицинский персонал. Невероятная сенсация: потребовалось очень много денег, чтобы заставить их молчать. Человек вышел из комы. На следующий день ей сказали, что он умер, а человека перевели в лучшую больницу Буэнос-Айреса. Никто так и не узнал, что это ее тревожный шепот день за днем вытаскивал его из могилы: — Блас, послушай, ты должен бороться… Не сдавайся! Иногда ты думаешь, что сил уже не осталось, но всегда есть еще шанс, Блас. Ты не должен уходить, ты должен остаться, пожалуйста, не уходи! Я не сдвинусь с места, пока ты не очнешься! Я останусь здесь. Я останусь с тобой… Я останусь с тобой…