По-волчьи жить

Y aquí estamos tan sin rumbo Tan dormidos y tan mudos Hasta despertar Hasta despertar Erreway Беда не приходит одна, и каждый день я получала удар за ударом. Все глубже я погружалась в отчаяние, и все чаще в голове билась мысль: если бы Блас был жив, ничего из этого не случилось бы со мной. Блас ушел, и я ощутила в полной мере, от чего он все это время ограждал меня. Когда-то я изнывала под его гнетом — теперь понятия не имела, что делать с навалившейся на меня свободой. На меня свалилось все сразу, и я больше не справлялась. Я привыкла думать, что всегда всего добиваюсь сама, и даже не замечала, что сама я ни разу ничего не сделала. Все это время моей жизнью незримой рукой управлял Блас. *** Я едва дождалась выходных. Утром, вскочив с постели, махнула щеткой по волосам, наскоро умылась и принялась бесшумно одеваться, чтобы не столкнуться с Мариссой. Последние дни я избегала ее, а ей, видимо, хватало совести не лезть ко мне с оправданиями. Что нового она могла сказать? Предавший однажды — предаст и дважды. Сегодня, однако, мне не удалось ускользнуть незамеченной. Руки дрожали, и я нечаянно смахнула зеркало с туалетного столика. Зеркало раскололось надвое, и я громко выругалась. Не знаю, от чего именно проснулась Марисса, но она тут же приподнялась на кровати и тупо уставилась на меня. Видимо, со сна она еще не успела вспомнить о нашей ссоре, поэтому как ни в чем не бывало заворчала: — Лухи, ну ты вечно как слон в посудной лавке… Единственный выходной… Она замерла на полуслове, видимо, вспомнив о нашей размолвке, а я не могла отвести взгляд от нее. В сердце защемило от воспоминания, как весело и беззаботно мы друг над другом подтрунивали до нашей ссоры. Она была единственным близким человеком, который у меня остался. Но я потеряла и ее. — Куда ты в такую рань? — осторожно поинтересовалась Марисса. — Не твое дело, — отрезала я и выскочила из комнаты. Кажется, Марисса что-то кричала мне вслед, но я не стала слушать. У выхода меня словно караулил Миранда. Похоже, он был не в духе. — Куда это мы? — смерил меня подозрительным взглядом. — На кладбище. Я говорила неправду. План был прост. Я покидаю Буэнос-Айрес, прихватив с собой лишь сменную одежду и много наличных. Этот город я знаю, как свои пять пальцев, но и у моих врагов возможности неограниченные. Если останусь здесь, они рано или поздно найдут меня и вернут обратно в колледж, или упекут в колонию. Единственный выход — покинуть город и устроиться в какое-нибудь придорожное кафе официанткой. В конце концов, мне уже исполнилось семнадцать, и хотя официально без специальных документов меня принять на работу права не имели, я знала, что многие частники легко идут на неофициальную сделку, чтобы избежать лишних налогов. Памятуя о предыдущих проколах, я не собиралась сразу же бежать на рейсовый автобус. Я знала, что первые дни полиция будет усердно прочесывать транспорт — так же усердно, как улицы Буэнос-Айреса. Говорят, если хочешь хорошо спрятаться, надо оставаться у всех на виду. Мне пришло в голову, что последнее место, где меня станут искать, — это загородный домик Колуччи. По счастливой случайности, у меня все еще оставались ключи от него вместе с любезно предоставленным кодом, позволявшим отключить сигнализацию. Мне оставалось только переждать там несколько дней, пока страсти улягутся, и спокойно отправиться на заработки куда-нибудь подальше от столицы. Я едва дождалась субботы, чтобы получить возможность беспрепятственно покинуть колледж. Конечно, я могла бы сбежать и на буднях — но тогда потеряла бы фору. В выходной, по моим расчетам, меня должны были не скоро хватиться, и у меня было полно времени, чтобы добраться до домика Колуччи и затаиться. — Мне что, нельзя на кладбище? — я с вызовом взглянула на Миранду. Он пожал плечами, продолжая сканировать меня взглядом. — Одной на кладбище небезопасно. Возьми с собой Мариссу. — Не знаешь ничего, так не говори, — буркнула я. — Ты не забыла, что я твой преподаватель? — удивленно вскинул брови Миранда. — Извините, сеньор Миранда! Могу я пройти или мне надо прежде отчитаться, что мы с Мариссой больше не подруги? — Что случилось?  — Вранье случилось, — мрачно отозвалась я. — Вся моя жизнь — сплошное вранье, Миранда. И, отодвинув его, я как ни в чем не бывало покинула здание колледжа. На сердце было так спокойно, будто я уходила на пару часов, а не собиралась сбежать из города. Впрочем, так и должно было быть. В колледже меня больше ничего не держало. *** Поместье Колуччи находилось в пригороде, так что мне понадобилась всего пара часов, чтобы добраться на попутке до ближайшей остановки. Дальше предстояло идти пешком через лес. Я не слишком хорошо помнила дорогу, так как Колуччи все лето продержал нас взаперти, но при мне была карта, на которой было размечено озеро, расположенное неподалеку от поместья. Я шла по лесу, вдыхая теплый душистый воздух и восхищенно оглядываясь по сторонам. После душных стен колледжа нынешнее убежище казалось мне самым уютным и просторным дворцом с высокими зелеными куполами, уходящими в небо, таким же ковром из молодой травы и зеленью листвы, которая то и дело вставала передо мной стеной. Солнце кое-где пробивалось сквозь густую хвою, и там земля и трава золотились под его заходящими, чуть розоватыми лучами. В лесу было тихо, лишь негромко щебетали птицы где-то высоко да время от времени раздавался настойчивый стук дятла. Я прислушалась. Наверно, здесь по-прежнему водились волки, но почему-то сейчас при свете дня меня мало это волновало. По-весеннему нежное солнце внушало беспричинную радость и беспечность — мне казалось, что дорога до домика слишком коротка, чтобы я преодолевала ее с гнетущими мыслями об опасности. Однако вскоре мне пришлось встревожиться. Минуты сменяли часы, а я все еще блуждала по лесу и понятия не имела, куда идти дальше. Я прислушивалась, пытаясь определить, с какой стороны дорога, но в лесу стояла тишина — видимо, ушла слишком далеко от трассы. Периодически я доставала карту, но она была бесполезной, если не знать, где дорога. Я потеряла ориентир. Если судьба хотела так подшутить надо мной, то я явно не понимала, в каком месте смеяться. Каждый раз, когда мне казалось, что я иду в правильном направлении, я лишь углублялась в чащу, и вскоре оптимизм мне изменил. На землю опускались густые сумерки, и еще недавно умиротворенный лес наполнила какофония звуков: в кустах то и дело раздавались какие-то шорохи, деревья шумели где-то вверху, а из кустов доносились истошные крики какой-то неизвестной мне птицы. Становилось жутко. Ночь была темной, луна и звезды были скрыты за облаками, так что дальше своего носа я не видела. Разжечь костер тоже не решалась, опасаясь незваных гостей. Вдруг подумала, что будет жаль, если это моя последняя прогулка. Впрочем, волки и прочая живность вызывали куда меньше опасений, чем люди. По крайней мере, я могла надеяться, что в такой глуши мне не встретится какой-нибудь маньяк. Наконец, мне стало казаться, что я вижу впереди какой-то просвет. Я не ошиблась: вскоре показался свет тусклого фонаря, пронизывавший густую листву, а за ней — дорога, уходившая вверх. Решив, что на дороге мне будет проще сориентироваться, я двинулась вдоль шоссе, то и дело нервно оглядываясь по сторонам. Вскоре, впрочем, я ослабила бдительность и уже увереннее двигалась вперед в надежде, что мне все-таки удастся набрести на какой-нибудь населенный пункт. Идти по дороге было гораздо комфортнее, чем пробираться по лесу, но фонари попадались все реже, так что вскоре я перестала видеть разницу. Если быть точной, я перестала видеть вообще что-либо. Мое увлекательное путешествие продлилось бы, наверно, до утра, если бы в один прекрасный момент я с ужасом не ощутила чью-то руку на своих губах. Я дернулась, пытаясь вырваться, однако другая рука тут же сжала мои запястья в тиски за спиной. Меня одолела досада. Случилось то, чего я опасалась больше всего! Я уже готова была встретить смерть от лап и зубов какого-нибудь дикого зверя, но встретить в такой глуши маньяка казалось мне верхом несправедливости. Я принялась вырываться с удвоенной силой, яростно пиналась и усердно отплясывала ламбаду на ногах моего похитителя до тех пор, пока ему не надоело, и он не перекинул меня через плечо, как тряпичную куклу и не понес в неизвестном направлении. Воспользовавшись тем, что мне дали хотя бы право голоса, я стала орать во всю глотку, хотя смутно догадывалась, что единственными, кто меня услышит, будут волки. От этой мысли мне резко расхотелось звать на помощь, и я стала вырываться с удвоенной энергией, пытаясь дотянуться до головы моего преследователя, однако каждый раз он так резко встряхивал меня, что я вновь обвисала безвольной куклой. Я могла, конечно, позволить себе больше вольностей — и кто знает, может, будь я смелее, мне удалось бы убежать, однако мне что-то не хотелось злить его. Он был в два раза крупнее меня, да и лес знал наверняка получше моего. По крайней мере, ступал мягко и осторожно — так двигаются люди, привыкшие к лесу. Я попыталась разглядеть его, но на дороге, как назло, не попадалось ни одного фонаря, да и едва ли я могла увидеть много интересного, болтаясь, у него за спиной. Я попыталась увещевать его, но вскоре смолкла, решив, что это тоже может вызвать у него раздражение. Наконец, он опустил меня на ноги и, удерживая стальной рукой, открыл какую-то дверцу. Я тут же поняла, что он притащил меня к машине, оставленной неподалеку. Вот теперь мне стало по-настоящему страшно. Сто раз читала подобные истории про неосторожных девчонок, а теперь, похоже, сама влипла. Даже как-то не верилось, что и со мной может такое произойти, я ведь столько лет провела на улице — и ничего. Я не успела как следует прочувствовать трагичность ситуации, так как меня грубо впихнули на заднее сидение. Я тут же бросилась к другой дверце, чтобы выпрыгнуть из машины, однако дверца, как и следовало ожидать, была заблокирована. Маньяк сел на место водителя и завел мотор. Ага, выходит, он меня еще и везти куда-то собрался. Решил затащить поглубже в лес — там и труп никто не обнаружит. При мысли о трупах мне стало дурно, и я с удвоенной энергией принялась увещевать своего маньяка. Он, однако, оставался безмолвен, и невозмутимо увозил меня все дальше от места, где я была схвачена. И тогда я рискнула. Резко подавшись вперед, я попыталась крутнуть руль резко вправо, чтобы отправить машину в кювет, но мой противник оказался быстрее. Он с силой отпихнул меня обратно в салон и вывернул руль, выравнивая машину. Я не сдавалась. Мне уже было все равно, выживу я или нет. Точнее, выжить я уже не надеялась, а вот доставаться тепленькой какому-то насильнику не собиралась. Вновь перегнувшись через сиденье, я снова мотнула руль. Мой похититель, видимо, не ожидал, что вторая попытка последует так скоро и не успел удержать его. Машина резко затормозила перед каким-то внушительным деревом, а меня откинуло обратно на сидение. Мой похититель резко обернулся, и мне показалось, он готов убить меня на месте, — хотя в темноте я не могла видеть его лица, мне подсказывала природная интуиция. Видимо, на сей раз она меня обманула, так как мой маньяк снова повернулся лицом к дороге и, не вымолвив ни единого слова, невозмутимо продолжил путь. Тогда я предприняла еще одну попытку, но на сей раз он был готов. Он резко затормозил и вновь обернулся, пытаясь усадить меня. Это было не так-то просто, я не собиралась сдаваться без боя. Я боролась, кусалась, сняла кед и стала лупить его по лицу. Так мы боролись минуту или две, пока, наконец, он не заорал на меня: — Да уймись, Линарес, это же я! Я вздрогнула при звуке этого голоса и медленно отпрянула. Сперва даже не поняла, слышу ли наяву или это снова голос в моей голове. Так или иначе, я знала этот голос. Я бы узнала его даже сто лет спустя, различила бы даже в толпе. Мужчина включил лампочку в машине и повернулся ко мне. С секунду я изучала его лицо невидящим взглядом, затем почувствовала, как меня затягивает в какую-то черную воронку и в следующую минуту потеряла сознание. *** Я стал душой. Я выскользнул из тела, я выбрался из крошева костей, но в призраках мне быть осточертело, и снова тянет в столько пропастей. Я — призрак. Я уже не разобьюсь. Но ты — живая. За тебя боюсь. Я очнулась от резкого запаха, ударившего в нос. С трудом разлепив веки, обвела затуманенным взглядом комнату. Услышав вздох где-то справа, повернула голову и поняла, что все еще сплю, потому что у кровати сидел на корточках Блас. В руках он почему-то держал клочок ваты, но я не придала этой детали значения — мне вечно снилась какая-то нелепица. Хотелось просто смотреть на Бласа и радоваться, что он снова мне приснился. Я почувствовала, как к горлу подкатывают слезы. Столько времени не видела его так близко — он больше не был туманно-расплывчатым, как в других моих снах, теперь я могла его видеть совсем близко: крупный нос, чувственные губы, аккуратно выбритая бородка и глаза — прозрачные светлые глаза, в которых сквозила тревога и недоумение. Столько времени я не видела его так ясно! Лицо теперь казалось каким-то другим, почти незнакомым — и в то же время до боли знакомым, таким родным, что сердце сжималось от горечи при мысли, что это всего лишь сон. И тогда я сделала то, что еще давно пообещала себе сделать, если он вдруг приснится мне снова. Раньше во сне я все время об этом забывала или не умела контролировать свой сон, но теперь мне удалось выполнить задуманное неожиданно легко. Всхлипнув, я приподнялась на подушке и обхватила его шею. Уткнулась лицом в его плечо, и только несколько мгновений спустя ко мне стало приходить осознание, что я слишком явственно ощущаю ткань его джемпера, и тело под ним кажется плотным и теплым — слишком явственным для сна. В ту же секунду в голове что-то щелкнуло, и мысли разом прояснились. Я медленно отстранилась и снова молча уставилась на него, пытаясь понять, не сошла ли я часом с ума. Я вглядывалась в его лицо до рези в глазах, так что все вокруг словно подернулось расплывчатой дымкой. Он смотрел на меня скорбно и строго, вглядываясь в самую душу, а у меня на сердце не было ни удивления, ни ужаса. Только радостное волнение и несмелое торжество. «Я столько времени искала тебя — и вот ты здесь. Я столько времени ждала тебя — и ты вернулся». Так мы и смотрели друг на друга, не отрываясь, в упор — и, казалось, прошла не одна минута, прежде чем я отмерла и медленно протянула руку, чтобы коснуться его лица. Он не шелохнулся, продолжая не сводить с меня настороженного взгляда, и со стороны это, наверно, напоминало попытку дрессировщика приручить какого-то дикого неуправляемого зверя. Я приближала дрожащие пальцы к его щеке, пока, наконец, не уткнулась в нее, и, ощутив под кожей колючую щетину, вдруг резко отдернула руку, словно обжегшись. Я испуганно охнула, и снова впилась в него неотрывным взглядом. Я не сошла с ума, мне ничего не снилось. Это действительно был Блас — из плоти и крови, живой и невредимый. Мой взгляд заметался по ковру, прежде чем я снова подняла глаза на Бласа и, нервно облизнув губы, растерянно выдохнула: — Блас? Я пребывала в состоянии эйфории. Как тогда, когда мне удавалось спасти его во сне и увести от него грузовик. Я испытывала это чувство много раз, когда просыпалась со слезами облегчения на щеках в полной уверенности, что видела это наяву. Сердце рвалось от неожиданного восторга, заглушаемого невыносимой болью. Только теперь, похоже, все это действительно происходило на самом деле. Лицо Бласа приняло знакомое самоуверенное выражение, и его губы сложились в подобие усмешки. — Привет, Линарес, — буднично отозвался он и поднялся на ноги. Теперь мне приходилось задирать голову, чтобы видеть его лицо. Я продолжала пялиться, открыв рот, окидывая взглядом его фигуру, знакомо сложенные на груди руки и насмешливое лицо, по которому бродила уверенная ухмылка. И в тот момент туманная пелена, окутывавшая меня и его, вдруг спала. Дыхание вечности, которое на миг словно подняло нас над землей, медленно рассеивалось, и, наконец, я почти физически ощутила толчок как от падения на землю. Не вполне еще осознавая, что происходит, и не решаясь снова поверить своим глазам, я осторожно спустила ноги с дивана и медленно поднялась, чуть пошатнувшись. Блас проследил взглядом за моими действиями, но ничего не сказал и не попытался удержать меня. — Ты жив, — выдавила я, не сводя с него затравленного взгляда. Блас склонил голову, изучая меня. — Как видишь, — развел он руками с выражением какого-то садистского торжества на лице. Я смотрела на него, не отрывая взгляд, и не могла придумать, что сказать. Священный восторг улетучился, теперь меня охватило знакомое оцепенение, которое всегда возникало, когда со мной происходило что-то, что требовало от меня большой эмоциональной затрат. Механизм просто отключался и отказывался работать, и теперь я наблюдала за Бласом почти равнодушно, словно это было в порядке вещей воскресать из мертвых. Или, точнее, словно он никогда и не умирал, и мы виделись с ним в последний раз всего-то на прошлой неделе в коридоре колледжа. — С каких пор ты стала такой рафинированной барышней, Линарес? Раньше мне, по крайней мере, не приходилось приводить тебя в чувство. Ничего не случилось, все штатно. Блас живой, стоит передо мной, здоровый и невредимый. Ни радости встречи, ни отчаяния, ни растерянности, ни обиды на его язвительные слова. Мысли тревожно копошатся в голове, перебивая одну другую, а на сердце ничего. Я не отвечала, и он был явно смущен этой неловкой паузой. — Может, закончим нашу веселую игру в молчанку? — чуть раздраженно предложил он. — У меня мало времени — ты и так оторвала меня от дел своим так называемым побегом. Его голос отдавался в ушах как-то приглушенно, словно через толстый слой поролона или из другой комнаты. Мыслей было настолько много, что я долго переваривала его слова, но когда до меня дошел их смысл, я вдруг резко вскинула голову и посмотрела на него в упор. — Линарес, ты меня слышишь? — пощелкал пальцами Блас перед моим носом. Как в тех снах, что мне снились все эти полгода. Пришел — и щелкает пальцами: «Проснись, Линарес, это был страшный сон». Очень длинный и очень правдоподобный сон. Сон, за который я успела потерять рассудок, тщетно пытаясь проснуться. Я продолжала смотреть на него и все же не видела его. Зрение застилали образы, сменявшие друг друга: разбитая вдребезги машина, окровавленное тело Бласа, капельница в госпитале, пустая постель, закрытый гроб, черная машина, охапка жасмина на окне, старик с синими грустными глазами, искры льда на катке, ноутбук в коробке из-под обуви, траурная свеча на подоконнике, платье, небрежно брошенное в школьном коридоре, осколки бокала на сцене, старомодный будильник с замерзшими стрелками. С минуту я взирала на него бессмысленным взглядом, когда меня, наконец, прорвало. Я вскочила на ноги и набросилась на него с кулаками, пытаясь пробить броню, которую он надевал на себя снова и снова при встрече со мной. Однажды я уже побила его, и он в наказание отстранил меня от занятий. А теперь он уже ничего не мог сделать, потому что я уже была наказана. Полгода. Полгода я хоронила и воскрешала его в памяти. — Ненавижу тебя, — всхлипывала я, продолжая колотить его кулаками по груди. Он не пытался отбиваться, лишь инстинктивно защищался руками, глядя на меня с насмешкой и даже как будто с облегчением. Тогда я стала бить его с удвоенной силой, вкладывая всю силу эмоций, которые вдруг нахлынули на меня. Я начинала выбиваться из сил, но с ожесточенным рвением продолжала оттеснять его к стене, однако в какой-то момент вдруг обессиленно повисла на нем, вцепилась пальцами в его джемпер и уткнувшись лицом ему в грудь, зарыдала. — За что? — кричала я, задыхаясь и судорожно всхлипывая. — За что, Блас? Почему ты не сказал, что жив? Почему? — я снова била его по груди, не разжимая, впрочем, второй руки. Блас стоял, не шелохнувшись, не пытаясь успокоить меня, но и не отталкивая. — Я сходила с ума, думая, что ты мертв — я думала, что ты мертв! — орала я сквозь слезы. — Как ты мог так поступить, Блас, как? Должно быть, даже Блас оторопел настолько, что не сразу сообразил оторвать меня от себя. Но вскоре он все же это сделал. Неожиданно мягко и бережно он отстранил меня, и я, обессиленная, упала на диван и, подобрав колени, мрачно взглянула на него исподлобья. Блас посерьезнел и растерял свой уверенный невозмутимый вид. Последовала минутная пауза, в течение которой мы молча буравили друг друга глазами. Наконец, Блас провел ладонью по лицу, и, присев рядом со мной на диван, неожиданно мягко произнес: — Я не планировал объявляться. Ты меня вынудила. Я медленно повернула голову и оторопело взглянула на него. — Не планировал? — выдавила я и, опустив ноги на пол, развернулась к нему. — То есть, ты вообще не собирался сообщить мне, что выжил? Блас не ответил, продолжая пронизывать меня долгим, как будто даже виноватым взглядом. Я недоверчиво качала головой, чувствуя, что слезы вот-вот снова хлынут из глаз. Я могла даже не узнать, что он жив. Прожила бы долгую жизнь, вышла бы замуж, нашла работу, родила детей, состарилась бы и умерла. Но так и не узнала бы, что Блас жив. — Так было бы лучше, — коротко пояснил он, но яснее не стало. Я хмурилась и морщила лоб, силясь понять, кому и каким образом от этого должно было стать лучше. — Кому лучше? Блас вздрогнул и, снова резко поднявшись на ноги, отвернулся к окну. — Сначала я думала, что ты умер, — безжизненно уронила я, глядя куда-то прямо перед собой. — Потом что ты меня предал. Я переживала твою смерть и предательство одновременно, а ты молча наблюдал, — невесело усмехнулась я. — И получал удовольствие! Он молчал, по-прежнему стоя лицом к окну. — Это жестоко. И подло… И комната снова погрузилась в тишину. Прошло несколько мгновений, прежде чем Блас обернулся. — Подло? — он удивленно вскинул брови. — А что, собственно, подлого я совершил? Я ничем тебе не обязан. Захотел — и уехал. Почему я должен тебе докладываться? Я опешила. — Что? — Ничего. Жив я или нет, тебе до этого не должно быть дела. Я ясно дал понять, что в твоей заботе не нуждаюсь. Я ответила не сразу. Не знала, что ответить. — Но я… Я думала, что ты погиб, Блас. Думала, что больше никогда тебя не увижу… — Так бы и вышло, — Блас равнодушно передернул плечами. — Мы бы больше не увиделись, если бы тебе не пришла в голову идиотская идея снова сбежать из колледжа. Так какая разница, умер я или нет? Я не сводила с него изучающего взгляда, словно не узнавала. Это был прежний Блас с неизменной усмешкой на губах и жестким взглядом, но в то же время он был так не похож на Бласа из моих снов, к которому я успела привыкнуть за последние полгода. Его жестокие слова достигали моего слуха, но не доходили до сердца. Я пыталась разглядеть сквозь броню самоуверенности то сокровенное, что Блас так старательно прятал от меня за небрежными фразами. — Все говорили мне, что ты умер, — невпопад ответила я, словно и не слышала его слов. — Но я знала, что найду тебя. И нашла, — я поднялась на ноги, спокойно подошла к нему и встала напротив. — Я думала, что ты умер, Блас, — повторила я, смело глядя ему прямо в глаза, которые находились теперь от меня совсем близко, и я могла заметить в них некоторое замешательство. — Неужели ты думаешь, я отпущу тебя теперь так просто? Обижусь на твои слова и уйду? Блас застыл на мгновение. Затем отпрянул и устало провел рукой по лицу. — Линарес, до тебя, похоже, плохо доходит, — вкрадчиво произнес он, невозмутимо отвечая на мой прямой взгляд. — Я отвезу тебя обратно в колледж — и мы никогда не увидимся. Я больше не имею никакого отношения к твоей жизни. — Правда? — усмехнулась я. Сама не понимала, откуда во мне бралась эта уверенность. — Никакого? А как ты тогда узнал, что я сбежала из колледжа? И почему поехал за мной? Блас хмыкнул. — Ты много о себе возомнила — никто за тобой не ехал. Я просто проезжал по той же дороге. — Какое совпадение! — Случается. Я покачала головой. — Ты совсем, что ли, за дуру меня держишь? — Ты уверена, что хочешь услышать ответ? — Не хочу. Потому что ты соврешь. Блас устало вздохнул и обратился ко мне снисходительно, как к маленькой девочке: — Хорошо, к чему ты ведешь? Я ответила не сразу, пристально вглядываясь в его лицо. — Я думаю, ты и есть мой новый опекун! На миг Блас изменился в лице, но тут же оно превратилось в невозмутимую маску. — Твой опекун? — насмешливо переспросил он. — Серьезно? Кажется, мы это уже проходили. — И в прошлый раз я оказалась права. — Но не в этот раз. С твоим новым опекуном я даже не знаком… — Брось, Блас, — перебила я его. — Я больше не верю в совпадения. Ты слишком много обо мне знаешь для человека, который решил навсегда исчезнуть из моей жизни! Ты по-прежнему мой опекун, так ведь? Блас смерил меня долгим внимательным взглядом. Наконец, он отвел глаза и медленно подошел к двери. — Иди умойся и приведи себя в человеческий вид, — сухо бросил он вместо ответа, — я отвезу тебя обратно в колледж. С этими словами он покинул комнату. Он никак не прокомментировал мое предположение, и его молчание говорило красноречивее всяких слов. Никого я так ненавидела, как своего нового опекуна. Никого я так не желала вернуть, как Бласа. И вот теперь оказалось, что тот, кого я с такой яростью отвергала, и тот, к кому стремилась, был одним и тем же лицом. Как щенок, я все это время гналась за своим собственным хвостом. *** — Кто мой новый опекун тогда? — резко спросила я, застегивая ремень безопасности. Блас сел в машину и завел мотор. — Я, — ответил он так буднично, словно я спросила его, кто поведет машину. Я замерла. Только что он ломал комедию, а теперь … Что у него в голове? — Ты? Но зачем? Ты же так хотел избавиться от меня! — с торжеством воскликнула я. Блас переключил скорость и нажал на газ. Машина бесшумно тронулась с места. — Я был бы крайне рад от тебя избавиться, но не могу, — процедил он, не отрывая взгляд от дороги. — Почему? Почему ты остался моим опекуном? Сердце замерло. На секунду в голову пришла сумасшедшая мысль, что он просто не смог. Как бы я хотела, чтобы он признал это и разрешил все мои сомнения раз и навсегда. Но он хранил молчание, продолжая следить за дорогой. — Хорошо, ответить на другой вопрос. Он медленно обернулся и смерил меня спокойным вопросительным взглядом. — Блас и мой опекун — два противоположных человека. Ты меня ненавидишь, опекун заботится, ты бежишь от меня, опекун преследует. Скажи, где настоящий Блас? — повысила я голос, не сводя с него упрямого взгляда, под которым, ему, казалось, было не по себе. — Я просто не понимаю, действительно не понимаю! С ума схожу, веришь? — Я сжала голову руками. — Сравниваю письма опекуна и твое поведение в жизни. Зачем я тебе, если ты меня ненавидишь, а если я тебе нужна, почему делаешь вид, что ненавидишь? — Я тебя ненавижу. И никогда не вводил в заблуждение. Ты сама не хочешь принять ответ. Лучше бы он меня ударил. Внутри все оборвалась, но я пыталась казаться невозмутимой. — Тогда к чему это письмо? — с вызовом спросила я, доставая из кармана джинсов смятый конверт. — Узнаешь? — я помахала письмом у него перед носом. Блас скользнул взглядом по конверту и закатил глаза. — Неужели не ясно, что я написал это, чтобы сбить тебя со следа? — лениво произнес он. — Или ты думаешь, я действительно настолько сентиментален? В принципе, у меня уже мелькала мысль, что письмо — фикция. Но мне все еще трудно было поверить, что все, что в нем написано — ложь. — Хорошо, — кивнула я. — Ты хотел сбить меня со следа. Тогда объясни, почему ты здесь? Зачем поехал меня искать? — Я твой опекун. На мне юридическая ответственность. — Ты мертв! — не выдержала я. — Юридически ты мертв! — Зато твой новый опекун жив. — Я не верю! Ты мог не выдумывать историю с новым опекуном. Мог просто уехать и забыть обо мне. Как собирался. Блас явно смешался. — Я обещал отцу, — мрачно отозвался он, глядя перед собой. — Ты его ненавидел! — Тебе не понять. В моем мире слово стоит гораздо больше, чем в твоем. Каким бы паршивым отцом он ни был, я все-таки обязан ему кое-чем. — Ах, значит, чувство долга, — протянула я насмешливо. — Ты мог просто высылать мне деньги, почему участвуешь в моей жизни? Подарки, письма — зачем все это? — Я приперла его к стенке — больше отступать было некуда. — Зачем ты это делаешь, Блас, если ненавидишь меня? Он, наконец, отвел взгляд от дороги и внимательно посмотрел мне в глаза. — Линарес… — Лухан. Опекун называет меня Лухан. — Я называю тебя Линарес! Если бы твой опекун тоже называл тебя Линарес, ты бы что-то заподозрила… — Да плевать, зови по фамилии, — резко перебила я. — Ответь на мой вопрос. Что ты здесь делаешь? Блас устало вздохнул. — Еще раз повторяю, Линарес, — вкрадчиво произнес он. — Ты последний человек, которого я хочу видеть. Если помнишь, я делал все, чтобы ты не догадалась о моем счастливом выздоровлении. Мне до тебя нет никакого дела. Он говорил отрывисто, словно вдалбливая в меня эту информацию. Последние полгода я прожила с этой мыслью. С мыслью, что ему наплевать на меня, и он даже сбежал на тот свет, лишь бы отвязаться. Но за последний час я как будто повзрослела, или просто хорошо изучила Бласа за эти годы. Я не верила ему. Он говорил так, будто пытается убедить себя, а не меня. В его взгляде сквозило замешательство, агрессивное отрицание, которое, скорее, свойственно человеку, которого поймали на вранье. — Нет никакого дела? — склонила я голову, открыто и невозмутимо изучая его профиль. — Поэтому подослал ко мне Хосе летом? Он сказал, что ты сделал это, чтобы поддержать меня. На сей раз, Блас не нашелся, что ответить. Прошло, должно быть, пол минуты, прежде чем он снова повернулся ко мне. Его прищуренные глаза с тяжелыми ресницами казались почти прозрачными. — Я все не пойму, к чему ты клонишь, Линарес? — прервал, наконец, он напряженное молчание и повернулся ко мне. Я вздрогнула от его пронизывающего насквозь холодного взгляда, устремленного на меня. Один ноль, Блас: я действительно понятия не имела, к чему клоню. Да, я была уверена, что он участвовал в моей судьбе куда значительнее, чем хотел сказаться. Но зачем? — Я за многое должна тебя ненавидеть, Блас, — заговорила, наконец, я, откидываясь на сиденье и устало прерывая зрительный контакт. — Но сколько бы моей крови ты ни выпил, я всегда тебя уважала за то, что ты говорил мне правду. Ты швырял мне ее в лицо, не думая о моих чувствах, но по крайней мере, я могла тебе верить. Мне казалось, что ты не лицемер, Блас, но выходит, ты такой же, как все. Я невесело улыбнулась и пожала плечами. — Знаешь, почему я сбежала? Не могу выносить лицемеров. Мне все лгут, веришь? Просто не знаю, куда деться от вранья, — все обманывают, даже Марисса. Лучше жить в лесу с волками — те, по крайней мере, честно хотят одного: перегрызть мне глотку и набить животы. А чего хочешь ты, я не понимаю, — покачала я головой и снова смерила Бласа оценивающим взглядом. — Не понимаю. Блас помедлил, затем глаза его сощурились. — Ты хочешь правду? — лениво протянул он и равнодушно пожал плечами. — Хорошо, слушай внимательно, я постараюсь говорить доходчиво, чтобы ты, наконец, поняла, Линарес. Отец не оставил мне выбора, ясно? Перед смертью он написал завещание, согласно которому я должен опекать тебя до твоего совершеннолетия — в ином случае, все его состояние перейдет новому наставнику! Поняла теперь? Фара загнал меня в тупик! Как я мог тебя после этого не презирать? Из-за тебя я был вынужден унизиться и принять условия отца, потому что в ином случае он пустил бы меня по миру! Я смотрела на него, не мигая. Наконец, не слишком уверенно ответила, дрожа как в лихорадке: — Не верю… Не верю ни единому слову! — Я не могу отказаться от тебя до тех пор, пока тебе не исполнится двадцать один! — продолжал Блас, выплевывая слова, словно сгустки яда. — Только после этого наследство можно будет поделить поровну и распрощаться. — Нет, это неправда… Неправда, — лепетала я. — Что за бред? Зачем тогда было приходить работать в колледж? Ты мог просто подписать бумажку и забыть обо мне. На секунду мне показалось, что в его глазах промелькнуло смятение, но он тут же взял себя в руки, и на губах у него заиграла самоуверенная ухмылка. — Уж не думала ли ты, что я сделал это ради тебя? Отдел опеки следил за мной, а ты вела себя, как уличная шантрапа. В соцотдел каждый день поступали жалобы от директора. Работа в колледже — единственный способ контролировать тебя. Я фыркнула. — И ты пошел на такую жертву ради денег отца? Зачем? У тебя же собственная компания, ты бы не пошел по миру! Ты вполне мог отказаться! — Почему я должен отказываться от денег, который принадлежат мне, Линарес? — процедил он, по-прежнему не отрывая взгляд от дороги. — Ты никто: приблудная кошка, которую приютил мой сердобольный отец. И тебе досталось не только все его внимание — он записал на тебя и мое наследство! Я должен с этим мириться, по-твоему? Я смотрела на него с недоумением и растерянностью щенка, которого растерзали живодеры и оставили на дороге. — Значит, все это было… из-за денег? — Наконец-то до тебя дошло! Я не мог допустить, чтобы после моей мнимой смерти деньги достались кому-то еще, поэтому мне пришлось подделать документы и переписать опекунские права на фальшивое имя Пабло Диаса. Только поэтому я был вынужден продолжать изображать заботливого опекуна. Поверь, будь моя воля, я бы уже был на пути в США. — Но к чему был весь этот спектакль? Проще было оставить все, как есть. Почему ты скрыл, что вышел из комы? Тебя кто-то преследовал? Блас покосился на меня насмешливо и снова устремил взгляд на дорогу. — Ты. — Я? Блас пожал плечами. — Я ясно дал тебе понять, что не хочу тебя видеть. К сожалению, до тебя туго доходит. Я опешила. — Ты заставил меня поверить в свою смерть, чтобы я больше не искала тебя? Блас молчал и не смотрел на меня, устремляя на дорогу мрачный взгляд. Я почувствовала, как кровь приливает к лицу. Сердце заколотилось с бешеной скоростью. — Да что ты за человек? Ты мог просто рассказать мне о завещании отца. Мне бы и в голову не пришло преследовать тебя. Блас неохотно повел плечом и, не отрывая взгляда от дороги, нарочито небрежно бросил: — Я поступил еще проще. Я резко нажала на педаль тормоза. Блас мигом среагировал и оттолкнул меня. Я ударилась виском о стекло машины, но даже не обратила внимания и стала бешено дергать ручку дверцы. — Выпусти меня, — орала я. — Выпусти меня сейчас же! Блас устало покачал головой. — Линарес, ты представить себе не можешь, с каким удовольствием я бы это сделал. Но не раньше, чем доставлю тебя в колледж. Вынужден временно поработать твоим личным шофером. Я снова хотела наброситься на него с кулаками, но внезапно остановилась и стихла. Первая волна стыда за свою наивность схлынула, и теперь вернулась лишь спокойная молчаливая ненависть и апатия. — Так-то лучше, — довольно кивнул Блас, заметив, что я успокоилась. — Мне бы не хотелось прибегать к насильственным мерам. На языке вертелась язвительная фраза, но озвучивать ее не хотелось. Он стал мне настолько противен, что не хотелось даже ссориться с ним. — Приехали, — потряс он меня за плечо через час. Я сделала вид, что задремала, но когда мы остановились, тут же открыла глаза и, повернув ручку, выскочила из машины. Дверь с другой стороны тоже хлопнула. Блас поставил машину на сигнализацию. Я мрачно взглянула на него в свете фонарей. «Блас, не уходи! Не уходи…». — Уходи. А, вот оно: еще одно знакомое чувство. Когда просыпаешься от радостной мысли, что Блас воскрес, — и вдруг приходит жестокое осознание, что это невозможно. Блас по-прежнему мертв и не вернется. Блас, которого я знала, жил и умирал лишь в моем воображении. По лицу Бласа прошла тень. — Сначала я должен доставить тебя в колледж. Я передернула плечами. — Я помню дорогу. — После твоей сегодняшней выходки я не могу полагаться на твою память, — нарочито любезно развел он руками и подтолкнул меня вперед. Я смерила его ненавидящим взглядом и медленно пошла к главному входу. Открыв тяжелую дверь, я зашла в холл и повернулась к Бласу, вызывающе глядя на него. — Все? — только и спросила я. — Иди — и только попробуй сбежать еще раз. — Обязательно сбегу, — пообещала я и резко повернулась, чтобы уйти. Блас молниеносно схватил меня за плечо и снова развернул к себе. — Что ты сказала? Я вскинула на него дерзкий взгляд. — Я уже сказала, что не останусь в этом колледже. — Боюсь, что останешься. — Боюсь, что не останусь. — Я не позволю тебе. — Да? — вскинула я брови и, пятясь назад, развела руками. — Интересно, а что ты сделаешь?