Национальные гимны

Секундная стрелка стремительно обежала круг, и часы стали показывать ровно четыре ночи. Элизабет мученически выдохнула. Кошмары отпустили её около половины третьего, но стоило ей попытаться засыпать, как пришли мысли. Много ненужных сейчас, но важных мыслей. Ей потребовалось две недели, чтобы вывести свой проект на финальную стадию, от которой оставалось пару шагов до завершения. И все эти две недели брюнетка исправно посещала палату своего Нулевого пациента, как его назвал профессор Зола, когда девушка поинтересовалась о его имени. — Почему «нулевой»? — Потому что это твой первый и последний пациент. Имечко, конечно, так себе. Звучало, как название какой-то сыворотки, но никак не живого человека. Элизабет всеми силами пыталась облегчить долю безымянного солдата. Всякий раз, приходя в его палату, откуда его почему-то не выпускали, она болтала обо всём, надеясь, что это хоть как-то поможет восстановить хоть отрывки из его прошлого. Своё прошлое она предпочла бы забыть и никому о нём не рассказывать. Она отлично помнила тот день, когда попрощалась с родителями и уехала из их дома, сдавать сессию. С ними осталась она — Вероника. Лиз её обожала, они росли вместе, учились вместе, всегда были связанны невидимой нитью судьбы — одной на двоих, как любые близнецы. Но, не смотря на самую крепкую связь, брюнетка так и не заметила тогда, что кое-что изменилось. И узнала об этом только от соседей, что дрожащим голосом, сквозь всхлипы, пытались донести до неё ужасную реальность: её сестра убила их родителей. Взяла кухонный нож и по очереди вонзила им в спины. Они даже не кричали, соседи заметили, что что-то не так только когда родительский дом вспыхнул, как щепка, когда мальчишки нагревают её солнечными лучами через лупу. Он выгорел дотла меньше чем за час, а вместе с ним порвалась и та самая нить. Не осталось ничего, только пепелище, в котором с утра обнаружили три обгоревших, как угольки трупа. Брюнетка закрыла глаза, пряча бледное лицо в подушку. Мысли снова вернулись к проекту, Элизабет могла позволить себе думать о чём угодно, кроме своей сестры. Только не снова. Профессор Зола снова оказался прав: никто не подойдёт на роль «подопытного» в проекте «Рука помощи» лучше, чем этот солдат. Девушка ещё никогда не видела, чтобы раны затягивались настолько быстро. Ещё недавно, едва не разорванная в клочья рука, сегодня уже держалась на одной единственной повязке, а от раздробленных костей не осталось и следа. А это значит, что они будут лгать. Лгать, чтобы защитить проект. Лгать, потому что сказать правду было невозможно. Как можно объяснить человеку, что его нарочно лишили руки, превратив в машину для шпионажа, ради целей правительства? Это всё равно, что взять кого-нибудь, мечтающего отомстить за смерть родных, указать ему на виновных и дать в руки автомат. Помимо переломанной вдоль и поперёк руки, исчезли и раны, и синяки, и ссадины. Всё. Не оставив даже шрамов. Элизабет начала бы сомневаться, что вообще видела тогда эту ужасную картину, что собственноручно накладывала повязки на все эти раны, если бы не тихие шепотки за спиной, то и дело норовящие обсудить её «подвиг». У всех учёных в Центре было много недостатков, но самым мерзким была страсть к распространению сплетен. Сдавшись на милость бессонницы, Лиз села на кровати. В коридоре, за дверью, было тихо. Здесь было около десятка таких же талантливых учёных со всего мира и все они жили в этом крыле. Каждый занимался своим делом, а если отказывался — исчезал. В Центре были такие порядки: если ты не полезен, тебя вышвырнут, как побитую шавку. Чья-то дверь тихонько и жалобно скрипнула, возможно, это была Моник. Она работала в сфере медицины, разрабатывала для вышестоящих какую-то сыворотку, позволяющую держать человека в искусственной коме, подобной летаргическому сну, до полусотни лет. Моник была коренной американкой, потерявшей родителей в одном из лагерей смерти и единственной, кому Элизабет здесь доверяла. Ещё с секунду брюнетка прислушивалась, но шаги в коридоре затихли. Это была не она. Моник бы заглянула к ней. Спустив ноги, девушка пошлёпала в душ, а после заварила самый крепкий кофе, какой только умела. Это ненадолго вернуло бодрость. Брюнетка закрыла дверь, провернув ключ до конца и зашагала в сторону своей лаборатории. Коридоры пустовали и сквозь плотную тишину был слышен какой-то шум. Возможно это была метель, Лиз только сейчас вспомнила, что на дворе февраль. Когда попадаешь в Центр, пропадаешь в какой-то яме безвременья. Здесь каждый носит своё время с собой. Кто-то работал около восьми часов и решил, что пора поспать. А ты, возможно, только проснулся. Никто не обращал внимания на часы. Почти никто. Девушка ещё издалека заметила приоткрытую дверь своей лаборатории и закатила глаза, выдыхая. Ключи от всех дверей были только у одного человека, у того кто сейчас ждёт её в помещении. — Доброе утро, профессор, — Элизабет сама удивилась, как у неё вышло так сладко соврать, потому что утро было совсем не добрым. Девушка толкнула дверь, чтобы та захлопнулась и повернула корпус к профессору. Он приспустил очки на переносицу и цепким взглядом осматривал каждый миллиметр металлической руки так, словно хотел в ней дыру прожечь. — Здравствуй, Элизабет, — он всё же оторвался от своего занятия, сдвинув очки обратно и взглянув на брюнетку. — Если вы хотите узнать, как движется работа над проектом, то я почти закончила, — девушка швырнула на единственное пустое место на столе стопку книг, что должна была вернуть Моник ещё вчера. — Ты что-то хочешь сказать? — профессор всё ещё не отрывал серьёзного взгляда и девушке стало не по себе. — С чего вы взяли? — она закусила губу, внутри что-то нервно задёргалось. — Я знаю тебя слишком давно, чтобы не уметь замечать, когда что-то не так. Лиз опустила глаза, устало потирая переносицу. Она ощущала себя не комфортно под рентгеновским взглядом Золы. — Я не уверена, что это правильно. Весь этот проект, — брюнетка подняла умоляющий взгляд потерявшегося щенка на профессора. — Это не честно. Отбирать у человека его право на жизнь. Вы думаете, я не понимаю, что всё это делается только из-за войны? Этот человек, возможно, в прошлом у него была семья, близкие. А вы всё это отбираете. Даже его имя, вы ведь знаете его, верно? — Элизабет, я знаю твою историю, и прекрасно понимаю, что ты пытаешься оградить кого-то ещё от такой же участи — быть одиноким. Это похвально, но наука, как и политика не терпит сантиментов, — широкий лоб профессора покрылся складками. — Мы думаем в первую очередь о большинстве, об остальном мире. По твоему, жизнь одного солдата не стоит жизни миллионов? А память — дело относительное, её легко можно согнуть так, как тебе нужно или вовсе убрать, если того требует ситуация. Но кое-что, я всё же могу тебе предложить. Профессор протянул девушке папку, на которой крупным шрифтом было выведено: «Дело № 17». Брюнетка нахмурилась, открывая первую страницу. На ней было несколько маленьких фотографий, а в самом верху страницы, в графе «Имя» чётко значилось: «Джеймс Бьюкенен Барнс». — Я надеюсь, ты понимаешь, что это конфиденциально? Я доверяю тебе это только потому, что ты моя лучшая ученица и я верю, что ты будешь держать язык за зубами. Иначе всё, чем ты тут занималась рухнет, — раньше, чем брюнетка успела возразить, профессор продолжил: — Поэтому, тебе нужно будет сделать ещё кое-что. Придумай ему имя. Так, чтобы это звучало, как имя призрака. Через несколько лет это имя будут произносить с особенной интонацией, так что постарайся. Профессор Зола развернулся и зашагал к двери, но не сделав и шага, вернулся, словно что-то забыл. Девушка оторвалась от изучения документов, подняв лицо, в которое внимательно глядели крысиные глазки из-под стёкол очков. — И не привязывайся к нему, если не хочешь доставать ножи из спины. Кому, как не тебе знать, какую боль причиняет любовь, — это прозвучало, как угроза и Лиз внутренне содрогнулась. Его шаги стали удаляться за спиной Элизабет, но когда они почти затихли, она вдруг выпалила: — Профессор. — Да? — шаги затихли, но дверь тихо скрипнула. — Я уже придумала имя, — девушка с трудом пересилила себя, чтобы не прошептать это. — Зимний Солдат. — Почему именно так? — Потому что я совсем забыла, что сейчас зима. Зола нахмурился, обдумывая слова Элизабет. Но уже через секунду последовал ответ: — Хорошо. Мне нравится. Дверь хлопнула за спиной, но брюнетке этот звук показался оглушительным. Она солгала. Зима была здесь ни причём.

***

Ещё полторы недели и проект был завершён. Закрытие его состоялось в главной аудитории. Элизабет была не рада настоянию профессора провести всё в торжественной обстановке. Но её мнение, конечно, не учитывалось. Собрались все учёные Центра, Лиз держала в руках стеклянный контейнер, с поблёскивающей в галогенном свете ламп, металлической рукой внутри. Профессор Зола стоял в шаге, лицом к ней, а за его спиной все остальные. Брюнетка успела заметить, что стоит спиной к стене, а они полукругом, замыкая её в кольцо, словно оттесняя к стене. — Это честь, принимать проект у такого учёного, как вы, доктор Орлова, — Зола называл её так только в официальных ситуациях и брюнетке стало не по себе. — Поздравляю. Я думаю, это ваша лучшая работа. Мы начнём реализацию проекта «Рука помощи» уже сегодня. Она вежливо улыбнулась в ответ и предала контейнер Золе, раздались аплодисменты. Лиз убито выдохнула, ей претили все эти лживые улыбки. Когда с официальной частью было покончено, все принялись поздравлять её. И всякий раз девушка подавляла желание скинуть очередную «дружескую» руку с плеча или послать всех к чертям. Они представали, как её друзья и коллеги, но все знали: здесь каждый сам за себя. Элизабет театрально благодарила, обнималась. Смеялась над их шутками. И улыбалась. Очень много улыбалась, только бы не выдать всем видом, как ей противно находиться здесь. Улыбалась во все тридцать два зуба, только бы все думали, что она веселится. Сама девушка желала одного — чтобы её роль в проекте на этом завершилась. Если так и будет, то она не понадобиться Золе ещё месяца три. Большой простор для возможностей. Дождавшись, пока общий ажиотаж стихнет, брюнетка по-быстрее выскользнула из аудитории, оставив коллег задыхаться в своей лжи. У самой двери в коридоре чьи-то мягкие пальцы осторожно придержали её за локоть. Лиз повернулась, встретившись с яркими, зелёными глазами подруги. — Виновница торжества смывается под шумок, — констатировала Моник, улыбаясь и скидывая коротко остриженный локон с лица. — Не называй меня так, — сухо отозвалась Лиз и зашагала вдоль по тихому коридору. — Лиза, что с тобой? Всё ещё думаешь, что Зола тебя отпустит? — Моник подстроилась под её шаг. — Идёт война, а ты собираешься отдохнуть на курорте? — Я не хочу здесь оставаться. Если мне удастся сбежать хоть на пару месяцев, возможно, обо мне не будут вспоминать это время. Мне кажется, я сделала ужасную ошибку, — Элизабет замерла, поворачивая бледное лицо к подруге. — Кажется, что я сломала чью-то судьбу. — Ах, вот оно что! Ты боишься того, что сама создала? — Того, кого сама создала, Моник, — аккуратно поправила её брюнетка. — Что если это его изменит, как-то сломает? Не хочу рисковать. Элизабет возобновилась шаг, но Моник не двинулась с места, провожая её взглядом. Только когда брюнетка почти скрылась за поворотом в соседнее крыло, её в спину прилетело короткое «Удачи!». Лиз кивнула, словно Моник могла это видеть и почти почувствовала на спине сожалеющий взгляд. Девушка заскочила в жилой отсек, к себе. Скидала самые необходимые вещи в рюкзак, бесконечно думая о том, куда она отправится и оставила его у двери. Уже уходя, брюнетка успела глянуть на себя в зеркало, напротив входа. Не уложенные, прямые волосы, ни грамма косметики, неестественно бледное лицо. Но привычных синяков под глазами не было, сегодня девушка впервые за всё пребывание в Центре ни разу не проснулась от кошмара. Этой ночью не приходила её сестра. Не жгла, не причиняла боли. Снились какие-то невнятные обрывки, волнительные моменты, чья-то весна. Но ничего из этого не перерастало в кошмарные сны. В сравнении с её обычными ночами, сегодня она впервые выспалась. Сбросив наваждение, девушка хлопнула дверью, запирая её. Ещё сеть коридоров, несколько лестничных пролётов. Несколько рабочих Центра, посчитавших своим долгом не просто пройти мимо, а поздравить её с завершением своей стадии, глупо улыбаясь в лицо. Элизабет отвечала точно так же. Вежливо, но стараясь держать всех на расстоянии. Наконец, коридоры закончились, кончились силуэты бесконечного ряда дверей. Впереди была только одна — главная лаборатория профессора. Девушка оглянулась на часы, что висели перед входом в отсек. Те показывали около трёх. Лиз медленно приблизилась, прислушиваясь к тому, что твориться за дверью. Там было тихо, ни шагов, ни голосов. Мертвецкая тишина. Зола ещё в аудитории, либо по пути сюда. Он сказал, что они начнут уже сегодня, значит, за дверью может быть только один человек. На выдохе Элизабет толкнула дверь, она оказалась не заперта. Девушка застыла на пороге, с сожалением оглядывая представшую взгляду, неутешительную картинку. Всё было подготовлено, казалось, ещё как месяц назад и просто ждало своего часа. Стеклянные баночки и пузырьки с растворами и лекарствами, медицинские приборы, куча прочего барахла, назначения которого девушка не знала. На самом видном месте стоял стеклянный контейнер с тем, что она собственноручно собрала. А в центре всего этого, на медицинском кресле лежал мужчина. Лиз грустно усмехнулась, решив, что не хватает пары медсестёр и у неё было бы дежа вю. Датчики контроля жизненных показателей указывали на наркоз. Сердце билось в спокойном ритме. Элизабет опасливо прошагала до кушетки, присев на самый её край. Всё слова, что она могла бы сейчас сказать, разом исчезли. Она прекрасно понимала, что Зола появится с минуты на минуту и, увидев эту картину перед собой, может не на шутку обеспокоиться. Зачем же ему тогда было говорить эту дурацкую речь? Кому, как не тебе знать, какую боль причиняет любовь. Какой вздор! Она только пыталась защитить ещё одного человека от их посягательств на свободу и жизнь. Раз уж сама не смогла выстоять. Лиз сжала зубы, снова испытывая приступы ненависти к бывшему учителю. Она взглянула на мужчину, за все эти недели, приходя в его палату, она старалась особенно не разглядывать своего «пациента». Это был первый случай, когда девушка смогла вглядеться в красивое, почти мальчишеское лицо. — Мне жаль, — это вырвалось само собой, Элизабет закусила губу, но прекрасно чувствовала, как поток всего, что она мечтала высказать уже очень давно подступает к горлу. Сжимает его, словно крича «Говори!». — На правах этического, цивилизованного общества ты не должен быть здесь сейчас. Но наука, как и политика, не терпит сантиментов. Боже, я сошла с ума, — девушка устало потёрла пальцами веки, повторив, слово в слово, речь профессора Золы. Чувствуя, что всё внутри напряглось до предела, девушка поднялась, но уйти не смогла. Застыв на пару секунд и вслушиваясь в мерное дыхание, она вдруг произнесла, то, что вообще не планировала говорить. В голове отчётливо билось только одно слово из его дела, которое она на досуге пробежала глазами. — Я очень надеюсь, что ты не станешь машиной, — брюнетка умолкла, добавляя надломленным голосом: — Прости меня, Джеймс. Дверь тихо закрылась за её спиной. Лиз больше не повернулась, не желая глядеть в его лицо. Это бы окончательно разломало на кусочки её дух. Едва не налетев на профессора в коридоре, Элизабет сразу же спросила то, ради чего сюда пришла. Она вообще не думала, что будет разговаривать с их «подопытным», пока он под наркозом и чувствовала себя жутко глупо и ужасно опустошённо. — Профессор Зола, я могу просить вас кое о чём? — он кивнул в ответ. — Дайте мне отсрочку. Я хочу уехать. Профессор долго молчал, достаточно, чтобы успеть напугать брюнетку. Она и так чувствовала, что внутри всё сжималось. — …Твоя роль выполнена отлично, я думаю, ты можешь отдохнуть. Хм, да, ты права. Я дам тебе бессрочный отпуск. Если ты вдруг понадобишься, тебя вызовут, а пока наслаждайся свободой, — Зола произнёс это с каким-то непонятным злорадством, но Лиз лишь вежливо поблагодарила его. Профессор скрылся за дверью. Мимо брюнетки, вслед за ним, прошагали ещё несколько людей в белых халатах. Их лиц девушка так и не увидела, они были скрыты медицинскими масками. Ноги отказались слушаться. И только когда за дверью послышался приглушённый голос Золы, в котором Элизабет чётко расслышала «сержант Барнс», а вслед за этим зажужжала одна из машин в лаборатории, Лиз сорвалась с места, едва не бегом преодолевая лестницы и коридоры. В горле стал ком и ей жутко захотелось обхватить голову руками, только бы не слышать мерзкого, удаляющегося звука.