Глава 28. Громче всего истина звучит в тишине
30 апреля 2016 г. в 11:04
Перед казнью слепо веришь, что будешь помилован в самый последний момент.
Мёртвая тишина повисла в воздухе, превратив его в бесцветную вязкую жижу, липнущую к коже подлой отравой. Именно она, сосущая и враждебная, проникла сквозь поры, достала до костей и завладела сознанием за один полувдох. Не сбежать. Не вырваться. Не спастись. — Что? — негромко спросила Гермиона и, невольно отступив, упёрлась бёдрами в стол. Ещё пару минут назад он служил ложем, а теперь стал препятствием и необходимой опорой, пока рассудок оценивал угрозу: — Повтори. Потому что послышалось запредельное. — Я должен. Покончить. С этим, — Драко исчезал за бесчувственной маской, и тяжёлая грубая тьма слетела с его губ: — Мне придётся тебя убить. Без колебаний. Воздух стал ещё тягучее, поэтому чуть ли не заползал в лёгкие призрачно-бледными змеями. Словно оглушённая, Гермиона бездумно прижала ладонь к груди: «Всё ещё бьётся», — сердце. Хотя прямые и острые слова Драко стальными кольями вонзились в тело, в голову, в самый последний нерв... Который не дрогнул. Не шелохнулся даже. А страшный смысл — жестокий и односложный смысл — застыл у незримых чертогов разума, не в силах войти. «Убить»? «Придётся»? За что? Зачем?.. Вопросы прогорклым вкусом расползались на языке, так и не сорвавшись: «Почему, Драко?» Ноль понимания. Ноль реальности. Это какой-то бред! — Бре-ед, — вымучила Гермиона полуживым шёпотом. — Драко? Его маска равнодушия исказилась, уголки губ дрогнули, глаза позвали. Но так слабо... Почти незаметно. Смерть недопустима. Немыслима. Гермиона задыхается от происходящего, она глохнет в этой восковой тишине, а память до сих пор наполнена Драко: губы — губами, тело — касаньями, слух — его шумным дыханием. Она верно хранит нежность их близости, а сердце всё ещё любит... Его — первого и единственного. Но Драко... Он превращается в Пожирателя смерти прямо на глазах: Отдаляется — немым изваянием. Холодеет — ползущим туманом. Стискивает палочку — как само зло. Покрывается бронёй — непрочной, но почти ощутимой. Борись, Гермиона. Пока можешь. Потому что это... «Чистый бред!» — Что значит «покончить с этим»? С чем — этим? — уточняет она, отходя в сторону. Как трусиха (разве такое возможно?), пятится мелкими шажками, превозмогая внутренний стыд. Бесполезно, рукою она ищет палочку в пустоте, в густом клейком воздухе, и вопросы уже бессмысленны, за исключением одного: — Должен прямо сейчас? — срывается глупо, истерически, и саму застав врасплох. А ответ не нужен. Не потому что нелеп — потому что читаем в серых глазах невысказанной мукой. Болью и... Твёрдой рукой. Драко одним взмахом запечатывает камин и перехватывает с пола палочку Гермионы. За секунду до поражения. Ну, конечно! Надзор... — именно он связывает осуждённому руки. Так это не бред... А что — колдовство? Гермиона делает большой шаг назад. Инстинктивно. Не боясь. Не веря. Не понимая... ...замирает. Совсем ненадолго — точно между ударами сердца. Гермиона убеждает: — Стой, стой... Она спотыкается о книги, приземляется на пол и вскакивает, попутно сгребая пальцами бумажный рисунок. Расправляет пергамент, очарованная его шуршанием, любуется им... мешкает перед его красотой и вновь пятится к двери угловатой походкой. Всё за сотни мгновений. — Ты не в себе! — выкрикивает она, не сводя с Драко глаз. Естественно, он не в себе. Он же псих! Изуродованный чужой рукой. И его шрамы горят сейчас ярче огня: видимого и невидимого. Именно они уродуют любимое лицо до неузнаваемости. Именно они солёной влагой застилают его глаза. Именно они обнажают губительную правду. И теперь Гермиона сделает очередную глупость — она побежит. Потому что так надо. Это то, что требует подсознание. Проиграть битву — не проиграть войну. А непрочную броню можно пробить! Знать бы, как... Она опять отступает, не оборачиваясь. Не выпускает из рук нарисованное признание и толкает дверь кабинета, вышёптывая: — Драко... — ласково и трепетно. Словно целуя. Кажется, он колеблется. Всего миг. Целый миг! — Заткнись, — такой же холодный приказ, как он сам. Без тени будущего раскаяния. — Чёрт, да что с тобой?! — Гермиона срывается на отчаянный вскрик. Да как он смеет?! Малфой не смеет! Но он пьян. Испуган. Измучен. Сломлен. — Что со мной? — язвит он. — Ты правда не понимаешь, что со мной? С каких пор ты лишилась мозгов?! — не время для тупых разговоров, а голос прочнее чувств: — Я не хочу так жить, Грейнджер! И я должен это сделать. Она бежит из Мэнора, пока только мысленно. Отходит назад, шаг за шагом, в ту самую комнату с гранитным камином. В своё недавнее прошлое, полное пыток. Гермиона обводит рукой колонну, а взглядом — пустые портреты. Медленно ступает по полу, холод которого не раз сковывал спину и пылью облеплял волосы. А ещё — путал их... Вбирал в себя тепло двух людей, распластанных и разгорячённых. Мэнор — преступное место для преступных страстей. Гермиона чувствует, как ставшие знакомыми стены сужаются, загоняя её в ловушку воспоминаний. Таких разных. Таких сладких. Таких мучительных. И никакой боли. Будто некого больше сводить с ума, ведь битва выиграна. Выиграна не безумием, а самой смертью. И уже жива лишь надежда... — Прошу тебя, — шепчет она, стоя посреди зала под прицелом собственной палочки. Которая послушается Малфоя — вне всяких сомнений. Поддаться злу легче, чем драться с ним. В слабом свете свечей, не шевелясь, она смотрит на вновь обретённого врага. Застывает, взывая к его благоразумию. Она ищет и ищет запоздалую боль, словно та способна вырвать из этого кошмара. Длинные-длинные тени крадутся к её ногам, оплетают их, а потом тянутся к Драко дьявольскими верёвками. Подбираются к нему плоскими волнами, поднимаются выше и выше — к груди, скользят по мерцающей коже, вгрызаются, рвутся меж рёбер… Гермиона не выдерживает: — Остановись, — тихая мольба преданного сердца. Наверное, последняя... — Я не могу, — так же тихо, но непреклонно. — Остановись не ради меня — ради себя, Драко. Нет, мольба не последняя — полная веры. Но каждая следующая секунда превращает эту веру в ничто: — Сейчас во мне нет Драко, Грейнджер! Я его тень, — и глубокая ненасытная ненависть читается, как буквы на пергаменте. — Я глухая безвольная тень, и твои слова ничего не изменят. Ты бросила меня... ты не спасла... — он будто оправдывается перед ней. — У меня нет иного выхода. Я должен!.. Истина всё хуже и смертоноснее: — Я хочу тебя убить. Кажется, он убеждает себя, потому что цедит: — Х-хочу. Это непростительное условие. Самое важное. Очень тёмное. Слишком безжалостное. И оно, похоже, сильнее жизни. Потому что серые глаза наливаются беспросветной тьмой. «Чушь!» И пусть с Драко разделяет несколько футов, их душам этого мало. Им по-прежнему мало просто быть рядом... И доказательство зажато в её руке — бумажным творением. Гермиона вытягивается и делает шаг навстречу, подставляясь под удар: — Ты не сможешь, — спокойно и ровно. Никто не заставит её бояться Драко. Никто. Никогда. Даже он сам. — И это твои последние слова, Грейнджер? — он ухмыляется. А рука дрожит... — Других ты не услышишь. Любовь слепа. Но Гермиона смотрит в полные боли и отчаяния глаза, смотрит и сомневается, почти не дышит, смотрит, надеется и верит... Ровно миг. Пока в голову не врывается: — Авада Кедавра! — разрушительным голосом Драко. Чужим, незнакомым, всё таким же любимым... И убийственным. Зелёная вспышка теснит сумрак, и Гермиона оседает, роняя заветный листок бумаги, не чувствуя уже ничего, даже — любви. Особенно любви...* * *
Хогвартс по-прежнему практически пустовал. И хотя некоторые студенты вернулись с каникул пораньше, слизеринцев среди них, как обычно, не наблюдалось. Уж кого-кого, а их псевдородные стены особо не привлекали. Поэтому Драко не встретил ни души, оказавшись глубокой ночью в общей гостиной. Практически в темноте. Онемелый. С Грейнджер на руках. Один на один со смертью, уродливой старухой следующей по пятам и что-то бессвязно шепчущей на ухо. Её хриплое стеклянное дыхание странным образом освещало путь, босые ступни шаркали по полу, а костлявые руки еле-еле, почти ласково касались плеч каждый раз, когда непосильная ноша тянула к полу. Замри, сердце. Тебя нет. Как нет Гермионы... Ты не существуешь. Скрытый дезиллюминационными чарами, Драко миновал подземелье и несколько лестничных пролётов лишь в сопровождении мрачных мыслей. Точнее, только двух: «Я убил Грейнджер» и «Я всё сделал правильно». Драко не герой — недоПожиратель. Бессердечная мразь. Увы... Сейчас бы он расхохотался дементору в его недолицо: смерть не страшнее страха смерти. А ведь Драко ждал боли. Ужаса. Внутреннего вопля. Приступа. Даже слёз. Хотя бы намёка на них... От того, что сам погрузил себя в старый кошмар, невзирая на многие-многие «нет». Поэтому он ждал. И обманулся. В груди далеко не рана, а лишь зияющая чернотой дыра. Абсолютно бездонная и размытая, размером с трусливое сердце. Безропотная дань Сколопендре. Он, с пульсирующими венами, нёс Грейнджер, отгоняя прилипчивый страх. Иначе никак... Она казалась необыкновенно тяжёлой, вынуждая ныть мышцы и заплетаться ноги. Не ноги — литые столпы. Безжизненно откинув голову, украсив повисший траур водопадом волос, Грейнджер будто бы погрузилась в сон. И если смотреть на это именно так, боль ни за что не найдёт дороги. Но Гермиона — бездыханная и холодная, близкая и беспомощная — вновь сдавливала рассудок до бесспорного факта: Драко убил её. Убил для Реддла. Под гнётом страха обошёл Надзор и муки совести. Запечатал сердце. Омертвелый, Драко неровной поступью брёл по коридору к туалету Плаксы Миртл, и этот шаг звучал непозволительно громко и определённо зловеще: Бам-бам-бам… Ба-бам. А старуха-смерть не отставала. Толкнув нужную дверь, Драко погрузился в затхлый воздух и змеиное шипение. Губы двигались, мысли застыли, а руки крепче прижимали к груди Грейнджер, словно прощаясь. Заткнись, сердце! Потерпи. Тайная комната открылась, и он взлетел, разбивая магией дезиллюминационные чары. Жребий брошен. Полёт принёс крохотное облегчение, превратив обоих в единое целое, покрытое тёмным покрывалом. Полёт подарил ощущение бегства и соблазн совершить его на самом деле. Полёт на несколько мгновений оторвал от сухой слепой старухи, глухой к человеческим стенаниям. Совсем ненадолго… Но так бесценно. Проём с лёгкостью открылся, потому что слизеринские твари встречали Драко, как родного. Уходящий ввысь потолок, массивные колонны, оплетённые грязно-серыми полозами, и исполинская статуя Салазара превращала всех пришедших в мелких, незаметных букашек волшебного мира. Сырой замызганный пол ударил в ноги бетонной плитой, факелы неожиданно потускнели, а капля с потолка противной массой плюхнулась в белоснежный затылок. Драко с трудом сделал шаг и впервые, наверное, за долгие-долгие часы почувствовал сердце. Едва-едва. Оно сжалось при виде Тёмного Лорда, парящего в воздухе верховным судьёй. Настоящим испытанием и вчерашним демоном. А кости древнего чудовища лишь поддакивали неизбежному. Отныне Тайная комната стала невольным склепом, залом суда, полем боя… Неестественно бледный, снисходительно смотрящий сквозь Драко, Волдеморт расставил руки, словно предлагал свои безжалостные объятия: — Я знал, что ты вернёшься, Драко... Но не рассчитывал, что так скоро, — довольное змеиное шипение наполнило комнату и, кажется, пригвоздило ноги Малфоя к полу. «Добро пожаловать» — это то, что читалось на любом языке без всяких усилий. Подавись. То, что ударило в мозг, разрывая оцепенение. — Что это? — уточнил Реддл, приподняв подбородок, и, брезгливо прищурившись, всматривался в обездвиженное тело. Новое шипение очень уж отдавало проклятием и беспокойством. Что — безликое неживое слово. — Что?.. — вышептал Драко, вдруг встретившись взглядом с беззубой старухой. Он прикрыл веки и заполнил дыру в груди непростительным воспоминанием. Оно алело нечеловеческой болью, сотканной из Грейнджер — распятой на полу смертоносной магией… И тут сердце обречённо вскрикнуло, раскалываясь надвое, а губы выстрадали: — Моя душа. Которая напомнила о себе вслед за сердцем. Костлявая старуха приземлилась за спиной и, должно быть, победно улыбалась. Ноги Драко дрожали то ли от напряжения, то ли от страха, а, может, и отвращения, но больше всего на свете Малфой боялся уронить Грейнджер. Она — драгоценная плата. — Безмозглый мальчишка! — не сдержался Реддл, по-прежнему вглядываясь в полутьму. — Ещё раз спрашиваю, что за дохлую крысу ты притащил в мой дом? — оскорблённый Волдеморт скривился и намеренно ткнул Малфоя в его низменную слабость: — Свою грязнокровку? Паршивое слово. Гнусное. Как и тот, кто его произнёс. — Мою, — судорожный глоток. Это всё, что смог сказать Драко. Но и в этом, как ни прискорбно, вся суть. Грейнджер — его невидимое клеймо. Одержимость. Его глупость. Врождённая болезнь. Тяга к лучшему и недоступному. Извращённая ненависть... Драко может придумать этому сотни названий, избегая всего одного: Любовь. Он осторожно, едва не потеряв равновесие, опустился на колени и уложил Грейнджер на каменный пол, заприметив на нём сухой островок. Почти не дыша, заботливо убрал прилипшие пряди с застывшего лица, обвёл взглядом неподвижную тонкую фигуру, облачённую в чёрное, как эта ночь, платье, задержал свою руку на голых ногах всего на мгновение... И ощутил дрожь, бьющуюся в сердце. — Зачем она мне? — бросил Волдеморт низким замогильным голосом. Его красные глаза, похоже, налились кровью, потому что стали тёмно-бордовыми. — Я выполнил твоё условие, — Драко выпрямился и потянулся за палочкой. — И я жду награды. — А ты заслужил? — Тёмный Лорд изучал ночных гостей с праздной отстранённостью и уже некоторым неверием. — Кажется, я предельно ясно озвучил свою цену: мне нужна её жизнь, а не смерть! Неужели ты настолько глуп, чтобы не видеть разницу? Не глуп. Но и не пешка. — Твоя цена перед тобой, Реддл. И только я решаю, когда и как мне платить, — голос едва не сорвался, перейдя в полухрип. — Просто смирись. И сдержи обещание. Что может быть проще? — Экая наглость, — Волдеморт обнажил острые жёлтые зубы, — снова и снова испытывать моё терпение. Чтобы развлечь? — красные глаза блеснули отвращением: — Что за дешёвую игру ты затеял, сын Люциуса Малфоя? Несомненно, Тёмный Лорд намекал на никчёмность обоих. Драко проглотил очевидный укол и, не отводя взгляда от безносого лица, палочкой указал на Грейнджер: — А во что играешь ты, сын Тома Реддла? — он не смотрел в сторону жертвы, защищаясь от факта, немым укором лежащего у ног. — Сейчас ты очень похож на своего отца. Забываешься! — Волдеморт раздул узкие ноздри. — И на свою мать. Тем, что лжёшь мне. Опять. Я не совсем понимаю как, но ты блефуешь. И весьма посредственно, — косая ухмылка изуродовала мраморное лицо. — Не совсем понимаю как — слабое оправдание для Тёмного Лорда. Ты не находишь? — рука с палочкой дрогнула. Сердце ожило. Заколотилось, как перед казнью... Волдеморт качнул лысой головой: — Нет. Не нахожу. Потому что не вижу ни одной причины думать иначе. Так что это — зелье? Или, может быть, боггарт? Твой боггарт, Малфой. Логично до омерзения. Этот страх выписан в памяти Драко часами кошмаров, и Тёмный Лорд, наверное, читал их месяц за месяцем: в мучениях опустившегося мальчишки. — Будь это правдой, разве я смог бы сделать вот так? — Драко палочкой рассёк воздух, и невербальное заклинание полоснуло Грейнджер по ноге, цинично разрезав платье и оставив алую рану на белоснежном бедре: «Прости». Опять невыносимая тишина. Ни вскрика. Ни стона. Ни звука... Ни малейшего движения. — Всё равно что-то тут не так... — Реддл был бы не Реддл, если бы не усомнился. Его чересчур длинные пальцы не могли коснуться жертвенного тела, лишь сгибались и разгибались, словно пробуя смерть на расстоянии. — Прочёл это в моей голове? — съязвил Драко. — Никогда не видел в этом особой необходимости, — и тут Волдеморт будто подвёл черту: — Все Малфои слишком трусливы, чтобы убивать! Как высокомерная пощёчина. Растирая по лицу Драко унизительное бессилие. Но пришло время взять своё. Решительно и бесповоротно: — Но не тогда, когда уже не Малфои! — Драко рванул рукав мантии, обнажая багряную руну. — Считаешь, я сделал это сам? Чтобы просто поиграть с тобой?! И это? — он нервно задрал рубашку, демонстрируя такие же яркие полосы прямо под сердцем. — Я согласен признать, что проиграл в битве, но не готов приговорить весь свой род. Мне нужна эта тайна, здесь и сейчас. И речь не только о долге... Тебе ли не знать вкус мести, Реддл! — она съедает до костей, вызывая первобытную ненависть. «Вспомни, гад. Кто ты. И кто я!» Никчёмное подобие мага. Тёмный лорд равнодушно отвёл взгляд и молчал, только нитевидные губы почти исчезли с лица, растянувшись подобно жестоким отметинам. — Взгляни на меня, Реддл, — взывал Драко. — Назови меня трусом ещё раз! Попробуй... Ради развлечения, — в неравной схватке его трясло. Нервы вибрировали от словесной желчи и подступающего страха: — Да хоть сотни! Меня это не трогает. Думаешь, я настолько повзрослел? Тогда попробуй «маменькин сынок». Тоже не сработает! Драко скручивало связки, но поток откровений не стихал: — Потому что мой гнев стал чужой добычей. Его высосали из меня, как из чистокровной куклы, не позволив даже забыть. И думаю, ты знаешь, почему. Знаешь… — это читалось удовлетворением, сверкнувшим в темноте расколотой души Лорда. — Я жестокая сволочь, но не идиот! — вердикт непреложен. — Конечно, мы можем потратить на пустые разговоры битый час, но неужели ты настолько глуп, чтобы не видеть разницу? «Чёрт бы тебя побрал!» — метнул Драко от напряжения. — Так ты спасаешь свою шкуру, щенок? — уточнил Реддл, задержавшись на отчаянии в тряпочно-серых глазах. — Весь в папочку: скользкого, хитрого, бесполезного дурака. Забирай свою грязнокровку и убирайся из моего дома! Ещё один удар наотмашь: по тому, что дорого Малфою. До дури. До непростительной ошибки. До ничтожного героизма. Только — ни капли гнева. Одно бессилие. Как жаль... Драко противно. Реддлу приятно. Так приятно, что кажется — жив. — Твоего дома? — теперь ухмыльнулся Драко и развёл руками: — Но, по-моему, это просто подземелье. А если совсем начистоту, кладбище! И вот что, Реддл... Возможно, моя плата останется здесь, — он тоже умеет ударить: — Навсегда. Схватка не кончена, пока Малфой так не решил. — Ты не посмеешь! — выплюнул Волдеморт, брызгая внутренним ядом. Осквернять владения самого Слизерина? Тысячелетнюю историю его рода? Святилище великой «души» Тёмного Лорда?! Он хищно обнажил зубы. Как же захотелось убить наглого мальчишку! До изнеможения. Только одно трусливое сердце вдруг забыло, что оно трусливое, — завелось. Самодовольство, опаляя веки, полыхнуло в черноте зрачков, а жажда победы над Тёмным Лордом подстегнула уверенность. — Хочешь проверить? — Драко неожиданно рассмеялся, но как-то нездорово и коротко. — Я на раз-два оставлю здесь вас обоих! Мне нечего терять. Никто не узнает. Никто её не найдёт. Никогда. Угроза — это сладко! И Реддл сбавил напор, опустившись до подобия торговли: — Даже если я поверю тебе... Ты перепутал: я не падальщик, я — зритель! А эту часть соглашения ты нарушил. И что? Не проблема. Драко, лишь на полувдох задержавшись, переступил через Грейнджер, как через ничего не значащую вещь, и приблизился к Реддлу, крепко сжимая зубы. Рассёк ладонь, наслаждаясь теплом собственной крови и небольшим жжением, а жуткое предчувствие обступило его плотным кольцом. Старуха-смерть, кажется, уже потирала руки, внушая холодное «добро пожаловать»... Проснись, сердце. Ты ведь живое. И Драко прижал окровавленную ладонь к груди Реддла, прикрыв глаза и шепнув: — Взгляни смерти в лицо, Том. Сознание распахнулось. Сбросило сизую пелену под грузом воспоминаний: — Я должен. Покончить. С этим, — вторит Драко, убеждая себя. Теперь — вслух. Он упрямо отгоняет красоту Грейнджер, застилающую глаза, и пытается донести до оглохшего сознания: — Мне придётся тебя убить, — как ни страшно это звучит. Как необходимо это звучит!.. «Но разве ты способна меня понять? — нет. Ни на йоту. Драко даже мысль об этом смешна. — Ты не заслуживаешь смерти, а я — раздумий». Он давно всё решил. Ждал. Готовился. Искал оправданья. Нашёл сотни доводов «за» и столько же «против». И он очерствел под часами терзаний. — Бред, — шепчет Грейнджер, отходя в сторону. Бесполезно, рукою, ищет свою палочку в пустоте, в гнетущем спёртом воздухе. А в глазах — озеро неверия, даже бунта. «В этом ты вся». Дурная натура. Драко не слышит, не видит, не пускает её в себя. Потому что внутри всё одеревенело. Виновато виски? Уж точно не секс. Невкусный секс. Чёрно-белый секс. Не секс вообще! Так... суррогат. Драко первым перехватывает её палочку: «Наивная». Доверчивая. Смелая. Лживая Грейнджер. И обречённая. Она мечется несчастной жертвой, порхая перед ним волнистыми прядями. Отступает. Падает. Поднимается. «Неуклюжая... Какая ты неуклюжая...» И в груди щемит. И гложет. И рушит прежнюю убеждённость, стоит ей удержать взгляд на бумажной улике. Забирай! «Мне пофиг. Пофиг. Пофиг... Что за чушь ты себе нарисовала?» Грейнджер опять врёт себе. Врёт постоянно. Врёт, несмотря на бесстрашие. Но Драко хочет его взаймы... Хоть на пару часов, на час, на миг. Чтобы не сгорать в ужасном огне гнилой деревяшкой. «Беги, Грейнджер. Если сможешь...» Потому что знала, на что шла, поверив Малфою. Притянула, связала их, как безвольных детей, наплевав на опасность. — Ты не в себе! — выкрикивает она, не отводя глаз и пятясь к двери. «Ты права». Но Драко, как факт, не выносит Драко. Не выносит до омерзения. Это не он убивает Грейнджер, а всего лишь необходимость. И истошное желание вырваться из тюрьмы, созданной Сколопендрой. Он не палач, он — загнанный зверь. Монстр. Поэтому ломит лицо, щиплет глаза, лоб морщится, а губы расплываются, и виски проступает сквозь кожу. Пьяный угар не владеет больше ничем: ни умом, ни телом. Хищник сам показывает свои зубы, крепко сжимая палочку. И только Грейнджер будит в нём человека: — Драко... — словно целуя. На том свете его не простят... «А тебе оно надо?» — но тяжело... Безбожно тяжело, когда шрамы сочатся сомнением. Драко не поддаётся: — Заткнись, — проще некуда! «Кричи ещё. Злись. Негодуй». Так тебе легче? Но зачем тратить время на объяснения? Совесть сейчас неуместна. Дверь кабинета скрипит подобно воздуху, что питает Мэнор и заполняет лёгкие Драко. И Гермиона бежит от него так же искренне, как недавно тянулась. «Твоя Гермиона, дурак!» — на лице её нет неприязни, только — вера. Вера в то, во что Драко верить давно перестал. Это Грейнджер верит в какие-то сказки, лишая его твёрдой руки! Сама простота. Мощные колонны, как железные прутья, служат ему тюрьмой. Горькая полумгла стелется по полу прямо из пустых рам, а потухший камин тлеет подобно спасению. Потому что это та же комната. Та же яма. И безысходность... Грейнджер уже не бежит — застывает. Расходится на горизонте алым пятном, а лист бумаги белым флагом свисает вдоль тела. Но она — и только она — всегда бьётся до последнего, поэтому шепчет, стоя посреди зала: — Остановись. Ни за что. — Остановись не ради меня — ради себя, Драко. Он взрывается мнимым презрением: «Забудь, как меня зовут!» Это чужое имя, чужие мысли, чужие чувства. Но даже они выворачивают настоящее наизнанку: — Сейчас во мне нет Драко, Грейнджер! — глубокая ненависть раздувает пламя свечей. — Я хочу тебя убить. Его память следует желаниям и воскрешает прошлую боль. Увеличивает её до размеров мира, рисуя эскиз за эскизом: Когда не его Гермиона исчезла в камине... Когда неуёмная злость рвала на куски и сгибала в дугу... Когда ледяная рука сковала горло, замораживая жизнь, а противные сухие губы тянули из Драко надежду и особые мгновения... Но главное — когда Аббот с кровавыми глазами наслаждалась его агонией: — Х-хочу, — цедит Драко. Он еле стоит... — Ты не сможешь, — Гермиона спокойна. Сама чистота и жертвенность. Глупо, глупо, глупо. Он не дышит и не спорит. Купается в пыточных муках, лишь бы купаться в них. — И это твои последние слова, Грейнджер? Он никогда её не поймёт. Не разгадает. Не украдёт её силу. Никогда-никогда. Драко даже не пытается, он ловит нужное мгновение, когда бездумно убиваешь себя: — Авада Кедавра! Его голос эхом отскакивает от стен и свистит в леденеющем воздухе. Мэнор с ужасом возвращает два слова, отключающие любое сердце. Любое. На целый миг! Драко следит за зелёной вспышкой, как безумный, чтобы точно знать, что он... А Грейнджер оседает. Как будто складывается пополам от одного только голоса. И в глазах её — пустота, от которой Драко кричит: — Гермиона! Как псих. Громко и ломко. Словно в последний раз. И этот крик удавкой пережимает горло. Драко снова зовёт её по имени. Слабее и слабее... Но в ответ — тишина. Слепленная из абсолютного неверия и страха. Окрашенная пепельной киноварью. Ведь Драко один. Один, кто дышит и чувствует. Пока едва-едва. Он делает шаг за шагом, не сознавая сближения. Его Гермиона лежит навзничь, с потухшим взглядом и безмолвными губами, придавливая Драко к полу — тоской. Такой немой и безбрежной, что руки роняют палочку и тянутся к застывшему лицу. Чтобы коснуться. Почти погладить... И испугаться этого. Остановиться и замереть. Видеть и не видеть, как прекрасные длинные волосы блекнут в скудном свете свечей. Как кожа становится бесцветной, а тело каменным. И голос её всё ещё звучит в голове: «Драко...» — Гермиона. Он ищет рукою её руку, натыкается на пергамент, вздрагивает от его шороха и тепла, тянет к себе, комкая в кулаке. И с силой ударяет им о пол! Даже воспоминания дрожат. Чувства — тоже. А колющая тишина — нет. И только мысли вновь зовут его по имени: «Драко...» — словно прощая. Он клонится, горбится под жидкими звуками, уже понимая, что Гермиона мертва. Что её крики и стоны меркнут прямо сейчас, а красота гаснет. И всё, что есть и будет у Драко — боль. Херов океан боли. Заполняющий Драко до краёв. Ведь Гермиона лежит неподвижно... ...и плачет. Плачет робко. Одиноко. Горько. Добивая Драко нещадным видением. Она вытягивает из него рассудок, уничтожая чистоту крови навек. Потому что она... Та, для которой рождён. А он только что умер. Без слов. Он сидит на коленях перед безжизненной Гермионой и еле сдерживается, запирая вину на замок. Но, кажется, седеет от страха расплаты. И от преступления перед самим собой. Драко воет, насылая на себя проклятье, и душит-душит-душит подступающие слёзы. Безнадёжно и глупо... ...Он вдруг любит эту боль. Драко отступил, с трудом оторвав от Реддла необъяснимо прилипшую руку. Переложил палочку и сжал её в кулаке, сдавливая свежую рану и вытесняя душевную муку. Ведь она всё ещё стенала в ушах и выкручивала мышцы. Она отбивала в висках ритм невосполнимой потери. А боль — никому ни хрена ненужная боль — невольно текла по щекам скудными слезами. Малфой жалок. Увы... И сам себе отвратителен. — Неплохо для заносчивого юнца, — заключил Волдеморт, тщетно пытаясь стереть с мантии кровавое пятно. — Ты, наконец, перерос Люциуса. Хоть в чём-то... Подняв голову, он снова всмотрелся в беспомощное тело, распростёртое вдалеке бесспорным доказательством, и: — Только ты всё равно слабак! «Удивил, дерьмовый Тёмный Лорд», — сарказм всё ещё радовал Драко. Даже если звучал в башке. «Ну, скажи что-нибудь, что я сам о себе не знаю, — самокритичнее некуда. — Но, чёрт, почему же так?..» — плохо? Настолько, что Тайная комната плывёт и шатается одновременно. Обрушившись на Драко, воспоминания словно расплющили. Отчего посмертные мученья стали не просто безумными — потекли из тела кровавыми струями, как тогда, когда умирал в гостиничном номере. «Хватит. Пошло всё в...во-он. Хватит», — Драко, не оборачиваясь, стискивал палочку и уже подбирал среди обрывочных мыслей подходящее заклинание. Пора кончать балаган. Или Волдеморт уступит, или... — Я жду, Реддл, — выдавил Драко из себя, и его натужный голос походил на сип старика. — Или я ухожу. Без неё. Практически ультиматум. Малфою не до шуток. И не видит этого только слепой. — Так что же ты хочешь знать? — Волдеморт уступчиво понизил тон, наполнив подземелье ложными зачатками понимания, и Драко выдал первое, что всё-таки удалось склеить в голове, но, безусловно, самое важное: — Как мне вернуть себя? — вопрос, который терзал много-много часов. Именно он вынудил произнести самое зловещее и затянул Драко в ловушку. Тёмный Лорд, похоже, ждал этих слов абсолютного поражения. Ждал и наслаждался сломленной душой. — Я обещал поделиться информацией, а не спасать тебя, — холодно, будто вновь обрёл былое величие, ответил тот. — Так делись! — не сдержавшись, истерически скомандовал Драко. — Или ты просто любишь похвастаться? Хотя сам знаешь не больше Поттера! — эта тайна стоила слишком дорого, чтобы уйти ни с чем. Странная дрожь толкала сердце чаще и чаще, сильнее и настойчивее. Тёмный Лорд застыл на месте, вероятно, обдумывая варианты унижения, и вдруг выдал: — Ты не сможешь это исправить, — Малфоя шатнуло. — Не способен, — Волдеморт только что заавадил его дух. Блеск! — Потому что я неуч? — осклабился Драко, упрямо отказываясь принимать услышанное. — Нет, — Реддл продолжал удивительно ровно. — Потому что просто не способен. Будь ты даже тысячу раз маг. Драко отступил ещё на шаг, чуть скукожился, руки затряслись, ноги отяжелели, и словно сотня клыков василиска вонзились в тело, вызывая в крови Адский огонь. Жалкие попытки отыскать на безносом лице признаки лжи лишь ещё больше гнули к полу, а дикое, неистовое, неудержимое пламя разгоралось в груди острой обречённостью. — Теперь ты доволен? — будто делая одолжение, поинтересовался Реддл. — Не-е-ет! — выкрикнул Драко. Глухая безнадёжность драла горло и разрывала нервы, а уродливая старуха улыбалась ему, как старому другу. — Нет, — хрипло повторил он, обернувшись на лежащую на полу Грейнджер. — А как же... Магия палочки, кажется, намеренно дёргала за края раны, вызывая новое кровотечение. И капли крови стекали по древку, подобно слезам, но, не принося облегчения, жгли и жгли измотанную душу. Подожди, смерть. Ещё немного... И Малфой заставит боль замолчать. — Это всё? — перебил излияния Тёмный Лорд, и Драко не мог поверить… Тот улыбался почти счастливо, почти по-настоящему, почти... «Чтоб ты сдох, — сорвалось у Драко мысленно, зато искренне. Ненависть слаще, чем уныние, и лишь она способна вытащить из адова пекла. — Ты ведь знаешь заклинание, Малфой, так чего медлишь?» Спорить с собой? Да ты, точно, полоумный. — Почему она напала на меня? — наугад бросил Драко. Мотивы Сколопендры — неплохое завершение последнего разговора. — Она? — Реддл хмыкнул. — Так тебя провела девушка?.. Хотя это не существенно. А разве мотив не вырезан у тебя на руке? — он всё ещё не упускал возможности поиздеваться над Малфоем. Но Драко не сдавался, ведь Тёмный Лорд что-то скрывает. Определённо! Иначе всё бессмысленно: — Не перевирай, Том, — Драко вдруг зашипел, то ли передразнивая, то ли выпуская новый приступ отчаяния: — Ты прекрасно знаешь, что я имею в виду! Я — всего лишь гнев, одна эмоция из многих... И я не настолько бездарен, чтобы не понять, что я тоже один из многих! И семь — особая цифра, чтобы быть ничем, правда? — Надеешься, я отвечу? — Волдеморт горделиво скрестил руки на груди, наглядно демонстрируя своё «нет». — Надеешься, я отступлю? — должно быть, вся Тайная комната знала ответ. И даже статуя Салазара качала гигантской головой. — Не сегодня, Том. Я повышаю цену. И на кону уже не жизнь Грейнджер... Драко угрожающе поднял палочку: — Моя шкура ценнее твоей, веришь? — он одними губами, но чётко недоозвучил заклинание, и: — Веришь. Так вот сейчас я хочу знать, почему эта тварь в сговоре с дементорами? Драко сознавал, что выдал самый главный свой козырь. Как дурак! Но Реддл вдруг застыл, нервно дёрнул уголком рта, похоже, удивился, а не испугался и явно решил утереть нос недалёкому отпрыску: — В сговоре, ты считаешь? А дементоры заключают договора со всякими... дай угадаю... — Волдеморт ненадолго обхватил длинными пальцами подбородок. — Недоучками? Полы его мантии взлетели от негодования. — Ты болван, Малфой. Ты забыл, что лишь Тёмный Лорд мог предложить дементорам то, что им нужно! Только Лорд Волдеморт мог исполнить их самые чёрные желания... — грязно-бурые каменные полозы подхватили шипение Реддла. — Только я смог бы разобраться с Особенными... — тысячи змеиных глаз сверкнули каким-то изумрудным блеском. — И делал бы это из века в век. Ведь я бессмертен! Верх абсурда. — Особенными? — прервав самовосхваление, взволнованно спросил Драко. Тёмный Лорд так увлёкся собственной значимостью, что, кажется, сболтнул лишнее. И важное. Сболтнул, но не передумал: — Существует Пророчество, сделанное для дементоров. Неизвестно, кто произнёс его, но они верят каждому слову, и у них есть на то основания. Первая часть Пророчества гласит, что рано или поздно появятся души, которые они не смогут вобрать. Свет их слишком ярок. Поэтому ощутим. И дементоры называют таких... Нет, для тебя пусть будут Особенными. Большего ты не стоишь. Волдеморт растянул рот, грозя хищным оскалом. — Думаешь, разозлил? Ха-ха-ха, Том! — в ответ Драко развёл руками, обнажив белоснежные зубы. Сладкая-сладкая издёвка — его всё. — Особенные души? А что мне с того? Ведь я не один из них, так? Иначе ты бы мне не сказал. Волдеморт опустил взгляд на пятно, испортившее безупречную мантию: — Но я же сказал. Несмотря ни на что. Облагодетельствовал, блин. Драко наблюдал за Лордом, пряча остатки потрясения. Зверски захотелось выжечь дыру в том месте, где запеклась чистая кровь. Из всей роскоши ему осталось лишь врождённое вреднословие: — А пророчество твоё — бесполезный набор букв! Дементоры не всесильны? А что в этом удивительного? В любом правиле есть исключения. И ты, Реддл — прямое тому доказательство. — Но, кроме меня, у тебя никого нет, — Волдеморт манерно растягивал слова и, откинув голову, должно быть, изображал Люциуса. То ли в нём проснулся осколок человечности, то ли неразумный подросток. — А именно это важно. Тем более, если вторая часть Пророчества гласит... Драко напрягся. Волдеморт почти громыхал в сыром воздухе: — Наступит день, когда Особенный станет проклятьем. Он придёт безоружным и более близким, чем кто-либо другой. Придёт, чтобы обратить правду в ложь. Навсегда. Бессмыслица какая-то. Как и все Пророчества. — И поэтому ты обещал с ними разобраться? — уточнил Драко, выстраивая в голове догадку за догадкой, одна нелепее другой. — Пока не стало слишком поздно? Короткая тяжёлая тишина, и... Реддл растянуто захлопал: — А ты... не такой уж дурак... — финальный хлопок превратился в тупой удар. — Но всё равно ты — никто, — процедил Волдеморт. — Расходный материал. Мусор. Ты то, что написано у тебя на руке. И не более. Всё, что было ценно в тебе — твой гнев. Как радость, печаль, страх, интерес, отвращение и стыд. — Мы ведь говорим об Особенных, при чём тут эмоции? — Драко всё пытался уловить связь, которую так тщательно прятал Тёмный Лорд. Дразнил, недоговаривал, издевался... — Ни при чём, — отчеканил Реддл. Он какое-то время разглядывал Малфоя словно под лупой, а потом: — Кроме того, что их семь. Их всегда семь... Семь галлеонов за одну душу, — Волдеморт приложил палец к губам. — Мне озвучить, чью? Искушение утереть нос Малфою победило. Драко мысленно гладил себя по голове, повторяя, что все слизеринцы предсказуемы, но он потерял бдительность: — Так это плата? Кому? Искренний интерес, наверное, остановил Реддла: — Полагаешь, я и теперь отвечу? — он пренебрежительно сощурился. — Нет, нельзя же быть настолько наивным, Драко! И запомни, часть Пророчества — мой аванс в счёт будущих свершений. Твоя грязнокровка слишком малая цена за всю правду о дементорах. Слишком! Даже так?.. — С чего ты взял, что я стану платить? — удивился Драко. — Потому что время для тебя сейчас очень дорого, Малфой. Поверь мне... — голос Реддла стал тихим и вкрадчивым, тон — мягким: — Информация — огромная сила, если уметь ею торговать... Даже с дементорами. Разве нет? — Так что же ты ещё хочешь? — насторожился Драко. «А, точнее, кого?» Непроницаемая, неприятная, подозрительная тишина ненадолго поглотила Тайную комнату, и почему-то он разочаровался, услышав ответ: — Мне нужна жизнь Поттера. Здесь. На моих глазах. И чем скорее, тем лучше. А вот и истинная причина откровений. Но, о Мерлин, как же предсказуемо... Том Реддл вдруг стал собой. Он больше не пытался сломать Драко, унизить или растоптать — он лишь озвучил свою одержимость. Выдал хроническую слабость, поддавшись искушению уничтожить старого врага чужими руками. Волдеморт, как истинный слизеринец, старался извлечь выгоду из любой ситуации... А, быть может, намеренно загонял в угол, ставя заведомо невыполнимые условия? Потому что не намерен ничего открывать Драко. Уже всё равно. Он приблизился и ухмыльнулся: — А кто будет следующим — моя мать?! Ты за кого меня принимаешь, Том? Я тебе не слуга. Не твоя безвольная крыса! — Петтигрю всегда вызывал приступ омерзения. — Я твой хозяин, Том. Твой Тёмный Лорд, — тот молчал, пытаясь определить повод для подобной наглости. — И ты меня утомил. Драко лениво взвыл. Волдеморт, должно быть, интуитивно почувствовал подвох. Потому что его шея вытянулась, взгляд скользнул за спину Драко, красные глаза осоловели, смешно выпучились, а безобразный рот на мгновение разодрало. Ещё бы это было не так... Ведь до сих пор неподвижное тело зашевелилось... Голова приподнялась... Тонкие девичьи руки нашли опору... Ноги — тоже. А едва слышный вздох прокатился эхом по подземелью... — Ты просто мысли мои читаешь, Грейнджер, — не оборачиваясь, спокойно выдал Драко. — Ещё бы пару минут, и ты бы меня разочаровала. Гермиона, вытянувшись в полный рост, не сводила с Тёмного Лорда живого сияющего взгляда, а её голос выдавал раздражение: — Ещё бы пару минут, и я бы умерла от твоей недальновидности, Малфой, — да и истина очевидна: — Он больше ни слова тебе не скажет. Ни сегодня. Ни завтра. Никогда. И Гарри ему не видать. Как всегда. Том Реддл давно мёртв. А это... Это лишь тень Тёмного Лорда. Его портрет. Выписанный волшебными красками. — Почему не скажет? — усмехнулся Драко и направил палочку на порез, карминной бороздой жгущий ладонь. — Как раз сейчас он, наверно, кроет меня последними словами. Про себя, — совершенно верное уточнение. Волдеморт даже не побелел — он исходил ядом, сочащимся из глаз и ноздрей. Кристально-чистая ярость, что невероятно, очеловечила его лицо, несмотря на масляно-гладкую кожу. Язык, кажется, раздваивался прямо на глазах. Синел... ещё немного — и Тёмный Лорд самовоспламенится, лишь бы оставить от презренных лжецов горстку пепла. Но Драко это не трогало. Он купался в таких эмоциях, что никакой Тёмный Лорд, никакая Сколопендра и ни один дементор не смог бы навредить ему: — Да, Том, ты прав — это Летаргическое, — (Блейз и зельеварение не подвели.) — Драконья кровь плюс подправленные воспоминания — и ты поверил мне, будто школьник, — Драко, словно игрушку, крутил в руке волшебную палочку. — Грейнджер слишком долго была частью кошмаров и легко смешалась с сознанием. Но за попытками достать меня ты как-то перестал следить за ней. Как глупо... Он гордо вскинул подбородок: — Кое-что я всё-таки умею, да? Реддл извергал ругательства: — Ты никчёмный, жалкий, бесполезный таракан! Ничтожный червяк! Как ты посмел?! Или ты теперь выкормыш Дамблдора? Намёк на Поттера. Тривиально до тошноты. — Ну как ребёнок... — качая головой, сказал Драко. — Пытаешься разозлить меня? — и уже язвительнее: — А сможешь? — Я называю вещи своими именами, ублюдок! И когда ты свихнёшься, а ты свихнёшься, ты станешь тем, что ты есть — чистокровным идиотом! Будь я жив... Я бы... Пустые-пустые слова. Драко просто выставил палочку. Почти без эмоций. Без сомнений и сожалений. — Ты не сможешь... Тебе не выжить без меня... — убеждал Волдеморт. — Только я знаю, кто напал на тебя. Только я знаю, кто он есть на самом деле! Какой... спектакль — неумелый и бесполезный. — И это твои последние слова, Том? Мне тебя жаль. И вот тогда Драко, наконец, увидел в глазах Реддла страх. Животный всепоглощающий страх и, что ещё невозможнее, мольбу. Трусливую и прозаичную. Скучную... Впервые за всё время Малфой не угрожал ему, исходя злобой, не кричал, не убеждал Реддла в своём превосходстве — он чувствовал лишь облегчение. И это.... Конец. Драко не колебался ни секунды... — Сдохни, — всё, что успел прошипеть Тёмный Лорд. Бах! — и его разорвало на мелкие, почти невидимые ошмётки, парящие в воздухе дымчато-чёрным пеплом. Они падали на каменный пол, кружа и рассыпаясь, а старуха-смерть растворялась, расползалась дрожащим образом, прощаясь со своим создателем: страхом. Удовлетворение. То, что струилось по венам Драко. И ещё усталость. День был таким долгим, таким долгим!.. И это ещё не предел. — Реддл?! — раздался возмущённый окрик Грейнджер. Она приближалась к Малфою немилосердной фурией. — С каких пор обмануть одного нарисованного засранца то же самое, что играть со свободой? Хлёсткий удар в грудь вывел Драко из ступора. — Реддл... — повторила Гермиона. — Это же противозаконно! Ты вообще в своём уме? — она отмахнулась: — Нет, не отвечай. Драко пожал плечами. Как скажешь... И протянул Гермионе её палочку: — Как-то не особо она меня слушается. Он продемонстрировал до сих пор саднящий порез и всмотрелся в рану Гермионы: — Чёрт, я, наверное, сильно тебя... Почему ты вообще выбрала ногу? Просто назло мне? — Скажи спасибо, что не прибила! — Гермиона осторожно коснулась рассечённого бедра. Кровотечение прекратилось, а с остальным как-нибудь разберётся. — Болит? — спросил Драко, не скрывая обеспокоенности. А сам как думаешь? Гермиона отошла, оперлась на одну из колонн и задрала испорченное платье. Несколько секунд, еле-еле шевеля губами, она пыталась избавиться от пореза. Лечащие чары невербально не всегда работали. — Чем ты меня так? — не выдержав, поинтересовалась она, подняв глаза. — Потому что обычная магия не помогает. Очень легко, очень непринуждённо Драко присел рядом, у самых ног, и коснулся Гермионы прямо над порезом. Не спеша очертил линию мягким дыханием, а пальцами — раненую кожу: — Боюсь, останется шрам. Гермиона судорожно сглотнула. Непривычно внимательный Драко выбивал из колеи, но — чёрт!.. — почему-то таким он казался ей неродным. Обманчивым. Немрачным. Но Малфоем! — А я предупреждал, — Драко вытянулся, спасаясь от искушения, — с твоей палочкой могут быть проблемы. После сама знаешь чего, она против меня будто взбунтовалась! Пришлось отойти от привычного Диффиндо. Оно бы тебя только пощекотало, и прости-прощай, фееричное появление. — Но твоя палочка под Надзором, — протестовала Гермиона, опуская подол и очищая платье. — Рисковать не стоило. Неизвестно, чем эта авантюра вообще могла закончиться! И это даже не авантюра — сущая катастрофа. Знал бы Гарри... Авада... Надо сказать, Гермиону это подкосило. Во многих смыслах. Но тогда, в Мэноре, бесчувственно пялясь в потолок, она мало что соображала. Выпала из жизни тусклой песчинкой. Зато когда странный сухой холод закружил в голове трескучим вихрем, беспокойный и проникновенный крик Драко вывел из оцепенения. Бесконечно долго она хотела сбежать, и столько же — врезать ему! Она мерила шагами замок, утопая в возмущении и разочаровании, надеясь сжечь лживый рисунок, как только найдёт! Но Драко что-то говорил и говорил, говорил и касался её, касался и не выпускал из виду, из Мэнора, доказывая свою правоту и безупречный план... Конечно, где-то внутри ещё зияла обида и теплилась злость, но спорить с тем, что обман окупил себя как минимум неразумно. Малфой — ненормальный в любом состоянии. Он играет в такие игры, которым и названия-то нет! Но она поверила ему... Любовь не настолько слепа, как казалось. — Не меняй тему, — учительским тоном заявила Гермиона. — Даже спрашивать не хочу, откуда ты знаешь парселтанг! — а иначе в Тайную комнату не попасть. Способности к легилименции, умение летать, дорожная сумка — всё стало яснее ясного, разгадка лежала на поверхности. Гермиона готова была поспорить, что именно в сумке Драко прятал зловещий портрет. — Вот о чём ты думал?! — А какой смысл об этом говорить? — незачем. — Реддла больше нет. Зато у нас есть Пророчество. И неплохие мозги. А министерские запреты могут катиться куда подальше. — Но зачем вообще ты его нарисовал? — а кто ещё?! Гермиона ткнула Драко концом палочки. — Ради мнимого превосходства? Почему — его? Чёрт, да ещё собственной кровью! Воспоминания по-другому не показать, но нельзя забывать, что мёртвых гложут эмоции живых. Драко натянуто улыбнулся. Что-что, а дурой Грейнджер никогда не была: — Потому что иначе не выходило, — без крови это не «холст медиума», а волшебная картинка. — Расколотую душу сложно соединить. Могла бы догадаться! — Умник. Она не стала размышлять, откуда Малфою известно о крестражах. Может, Люциус в какой-то момент догадался, а может, и сам Тёмный Лорд просветил своего юного благодетеля... Драко оглядел Тайную комнату, понимая, что совсем не будет по ней скучать, и попытался взять Гермиону за руку: Не вышло. — А если бы я не стала пить зелье? — не замолкала она, отстраняясь. — Вот не стала бы и всё! — То есть испугалась? — ошарашил её Драко. Прямые вопросы часто сбивают с толку. Особенно тех, кто так и не сказал правду. — Нет, но... Драко и сам не мог объяснить, отчего вдруг опостылела эта тайна. Будто она тяготила его краеугольной глыбой, омрачая всё светлое, что билось в груди. Поэтому он не удержался: — Давай я начну кое-что, а ты закончишь. Если верить Реддлу, Аббот жаждала моей боли и гнева, — Драко выдержал паузу. — А что ей понадобилось от бесстрашной Грейнджер? Хлоп! — палочка выпала из её рук. «О, боже...» Гермиона ненадолго зажмурилась: «Дура! Дура! Дура! — не очень-то она многословна. Мысленно. — Надо было давно рассказать! Блин, но лучше бы он злился...» Кричал. Сжимал зубы. Поминал последними словами. Чем смотрел на неё так... Пусто. Она, поражённая, разглядывала его негневное лицо: — Почему ты молчал? — лучшая защита — нападение. Гермиона подняла свою палочку. — А это важно? — Драко уже всё сказал. — Главное, что я смог использовать это в нужный момент. — А что бы ты сделал, если бы я плюнула и послала тебя подальше с твоим гениальным планом? Ты дважды мог меня убить! Драко на автомате поправил мантию: «Кто-то ещё не остыл...» Но, главное, не послал. И пофиг на обвинения. Хватит того, что собственный рисунок скоро прожжёт карман. Этот клочок бумаги — постыдное напоминание о непростительном зле. И о том, что лучше забыть: Раскаяние. — Не преувеличивай, — Драко не был настроен на долгие споры. — Во-первых, я извинился заранее. Во-вторых, я намеренно промахнулся. В-третьих, я же уже говорил, что актриса из тебя никакая, а я могу лишь подправить воспоминания, но не создавать. И в-четвёртых, согласись, мы нашли компромисс: вызвал же я в Мэнор разлюбезного Поттера! Железная логика. — Да-а-а, нести меня на руках, мёртвую, через весь Хогвартс — это же ужас как безобидно! — Гермиона тоже умела иронизировать. — Или ты чарами невидимости просто благоухаешь? Тогда почему ты не смог заставить исчезнуть маломальский подсвечник? Она видела, что Драко не хватало собранности. — Без Гарри мы бы не справились, — неуклонно убеждала она. — Да неужели?! Не зли меня, — слабо отшутился Драко. — И в-пятых, хочешь не хочешь, а нам пора. Он просто схватил её за руку и взлетел. Надоело.* * *
Всё сегодня имело свою цену: И лжесмерть. И псевдосправедливость. И бесполезное пророчество. Эйфория Драко очень быстро сменилась разочарованием, и он изнемогал с каждым магическим рывком, рассекая прохладный воздух подземелья. Несмотря на согревающие чары мантии, тело катастрофически теряло тепло, а это означало, что концентрироваться на полёте получалось хуже некуда. Расколотое сознание будто специально загоняло своего хозяина в ловушку собственных страхов, отбирая магию по крупицам. Сплошное убожество... Драко миновал волшебный проём в стене, прощаясь с огромными переплетёнными змеями, чуть не защемив полы собственной одежды. Он давился прелым, промозглым запахом туннеля, поэтому набрал скорость и едва успел распахнуть дверь туалета, чудом не врезавшись в неё своей оголтелой башкой. Затем влетел в слизеринскую гостиную, не сразу вспомнив несчастный пароль, приземлился, зацепив кожаное кресло, и едва не рухнул у камина на задубелых ногах. Будто окоченев, крепко сжимая руку Гермионы, измотанный, но не потрёпанный, он слабо, но всё-таки отдавал себе отчёт, что от разгромного падения их уберегли две вещи: очередное чудо под названием «малфоевская гордыня» и надежда найти хоть какое-то решение. Правда, чуть позже… Гермиона явно строила из себя Грейнджер, запершись в тягостных раздумьях. И пока время казалось вечностью, она не вырывалась, не читала нотации, не лезла с оправданиями, не ахала и не охала, а без слов парила с ним послушной девочкой, чем доставляла колоссальное удовольствие. Такая тишина действовала вполне благотворно. Как и сиюминутная заминка перед тем, как зачерпнуть дымолётного порошка. Вернувшись в Мэнор, переступая через чугунную решётку, Драко больше прежнего ощущал себя разбитым и чужим, но всё, чего ему хотелось, — это спать, спать и ещё раз спать. Он бы с радостью послал всех и вся, если бы ненадолго позволил себе расслабиться и впустил болезненную усталость. Не выйдет из него героя: ни из прошлого, ни из нынешнего! А если ему не изменяла память и не лгали глаза, то стены отчего дома до сих пор подпирал лезу-везде-и-всюду-Поттер. И не он один! Потому как рядом нагло пристроился... («Какого хрена он здесь забыл?») ...лезу-за-ним-как-собачонка-Уизел, дёргающий ногами словно старый маразматик. Драко мельком взглянул в окно и вздохнул: «Ну и ночка...» Уже светало, а вытолкать обоих взашей не было ни сил, ни возможности. Не при Грейнджер — определённо. Он так и застыл посреди Мэнора, по инерции сжимая её руку, и обратился к тому, кто, похоже, слов не понимает: — Я же предупредил, Поттер, никаких рыжих, — и даже смотреть в названную сторону не хотелось. — За дезиллюминационные чары выше ожидаемого, но за поведение — тролль! — А я тебе что-то обещал? — съехидничал Гарри, выпрямившись. — Когда? Приподняв очки, он тёр глаза, борясь с дремотой. Уж Малфою он точно ничего не обещал! Да и не впутывать Рона — плохая затея. С самого первого шага — плохая. Даже если тот почти за себя не отвечает. Драко сдвинул брови, прикидывая, какой эмоции лишили Поттера, раз из героя он превратился в закулисного провокатора: — Насколько я помню, приглашение было послано на твоё имя, — ох, на что только не пойдёшь, дабы задобрить Грейнджер… Вплоть до совиной почты среди ночи. — Мне пофиг, что вы всё делаете вместе, — Драко указал на виновника маленького скандала: — Он же псих! Хотя психом больше, психом меньше... А Рон словно не слышал, он переводил взгляд с Гермионы на Малфоя и всё ждал: когда этот гусь отпустит её руку? Потому что уже достал! — Ну конечно... — саркастически начал Гарри, опуская очки на переносицу. — Это же стандартное приглашение: «вопрос жизни и смерти»! — он каждый день такие получает. Гермиона, всё ещё задумчивая, прикусила губу и высвободила руку, подальше от греха. Кое-кто и так на взводе, ни к чему усугублять. Хотя, признаться, чувствовать Малфоя так долго, так открыто было непривычно... и трогательно. Он будто намеренно заявлял о своих правах в присутствии Рона, не принимающего их близости. — В следующий раз, Поттер, — Драко говорил вполне серьёзно, — я наложу на письмо заклятье и заставлю тебя съесть его вместе с сургучной печатью, чтобы язык отсох. Выболтал же, очкарик. Гарри не пасовал: — Ты просил «приходи один», я пришёл. Я предоставил тебе отсрочку, но не более... На самом деле он, как баран, сорвавшись из Норы в Мэнор, оставил спяще-храпящего друга в неведении. Но загадочное послание с собой не взял, а оставил на тумбочке. Гриффиндорская натура опять сыграла злую шутку, а крайняя подозрительность — хорошую, но Малфой, безусловно, рассчитывал исключительно на первое. — Слышь, упырь, — огрызнулся Рон, обходя друга, — если Гарри срывается к тебе среди ночи, то я сдохну, но потребую объяснений, что за хреновина происходит! Опустевшая постель, несколько слов на пергаменте плюс голодная неясыть, кусающая за ухо, и любой идиот поймёт, что сама-наивность-и-благородство-Гарри сбежал в Мэнор через каминную сеть. — Объяснения, объяснения, объяснения... А тебе кто-то их даст? — издевательски уточнил Драко, издали оценивая опасность. Уизел, конечно, придурок, но отчаянно злой придурок. Чего не скажешь о Малфое. И, значит, без палочки изводить незваного гостя надо поосторожнее. — А твои меня не интересуют! — Рон не лгал. Вместо этого он наступал на Гермиону тихим ужасом: — Ч-чёр-рт!.. — тряхнув головой, Рон отогнал чёрные-чёрные мысли. — Малфой это Малфой, чего от него ждать?! Гарри это Гарри... Но ты, Гермиона... Ты?! — нерв за нервом звенели, разрываясь от исступления. Жди беды… — Так вы что-нибудь узнали? — Гарри всеми средствами пытался спасти положение, а хорошие новости — неплохое лекарство. — Да, — произнесла Гермиона, одарив благодарным взглядом всепонимающего друга. — Я практически уверена, что Ханна не злой демон, если опираться на Снейпа, — скрестив руки, она предпочла умолчать и о договоре с дементорами, и про Волдеморта, задержала дыхание и закончила тише: — Скорее всего, она часть пророчества, она — особенная. Тем, что... — мысль и саму взволновала, — ...неуязвима перед дементорами. Бам-с. Гарри застыл. Рон почти полыхал. А Драко… сдержал возглас восхищения и уже обожал эту заумную голову! Не любил, а вот как-то странно обожал. Обожал то, чем владел. Сон как рукой сняло. Предупреждая логичный вопрос, он вставил свои пару кнатов: — Для лиц, не обременённых интеллектом, перевожу: дементоры могут обрушить на вашу Аббот всё горе мира, но святую душу им не видать. То есть она вроде как Избранная. Видишь, Поттер, ты реально заразен! Гермиона ткнула язву-Малфоя локтем и продолжила: — Ханна украла наши эмоции, потому что это плата за душу — за её Особенную душу, — иначе пазл не сходится. — Я пока не знаю, чем запугали её дементоры, но внести свои семь галлеонов можно только в Азкабане, — именно по этой причине Аббот не убила Малфоя и, в сущности, вынудила сдать её аврорам. — Да и это не самое главное… Гермиона вдруг замялась. Как сказать друзьям, в частности, неуравновешенному, измученному эмоциями Рону, что это непоправимо?.. Как?! Он и так держится дольше всех, справляется, судя по всему, хуже всех, и украсть у него надежду — жестоко. Гермиона не смогла обречь Рона на безумие. На трезвую голову. А он оказался не в силах порадоваться новостям — видеть, слышать, осязать себя обманутым и ненужным — будило в нём опасную химеру: — Плевать мне на всякие там Пророчества! — только всё усложняют. И портят. — То, что Ханна невиновна, было понятно всем, кроме идиота-Малфоя! Рона несло: — Так какого хрена ты куда-то попёрлась... с ним, а? — нервный голос перешёл в крик: — Что за дерьмовые заговоры за моей спиной?! — ведь, в конце концов, Гарри мог прислушаться только к ней, но не к Малфою. — Надеялась, что я и об этом не узнаю? — упрёк в тайном романе очевиден. Она бы и рада признать вину простым «да», только о последствиях следовало подумать раньше — отправляя сову в Нору. — Я не хотела тобой рисковать, — мягко, не коротко, но искренне призналась Гермиона. — Не теперь. Потому что исключено держать Рона на виски круглосуточно. Не считая пошатнувшегося здоровья, Молли Уизли может превратиться во вторую Сколопендру, едва учуяв перегар. Гарри всячески старался следовать принципу «двое дерутся, третий не мешай», но гораздо чаще жалел об этом. А что тут можно сказать: «Вы оба правы»? — Рисковать мной... или им? — Рон кивнул в сторону Малфоя и угрожающе сжал кулак. Гарри вцепился в его руку, но давний друг вырвал её с тихим «не лезь». — Кого из нас ты защищаешь на самом деле? — Рона грызла обида, смешивалась с гневом, и если бы не расстроенный вид Гермионы, срыва не миновать. Драко скривился: Уизел всё ещё бывший. Близкий. Важный. Нищеброду, конечно, фантазии не занимать, но вероятный мордобой Гермиону заботил меньше всего. Однако чем дольше она отмалчивалась, теряясь в чувстве вины, тем нездоровее выглядел Рон. Лихорадочно вращал глазами, морщился, рычал: — Я пытаюсь тебя понять, честно... Но я тебя не узнаю! — он побагровел, и вдруг: — Малфой вытрахал тебе весь мозг? Повисшую тишину разорвал звук пощёчины — острой, звонкой, решительной. Гермиона сорвалась, хотя Драко не сомневался, что рыжий козёл это заслужил. Но что удивительно, Рон и сам это сознавал, чувствуя не стыд, а, наверно, дикое унижение, прессующее всё тело. — Ты забываешься, — Гермиона немного отступила. — Да, я совершила ошибку, и у меня были на то причины. Были!.. Вы с Малфоем, уж прости, не лучшие друзья! — А мы?.. — голос Рона неожиданно сорвался, праведное жжение в щеке доставало до горла. — Мы — друзья? — молчаливый кивок не убедил: — Разве? А, по-моему, я только бывший тупой недомуж! Недожена приоткрыла рот: Но это же вздор! Гермиона отчаянно искала выход. Опять они с Роном ссорятся!.. И всё бы ничего, только выяснять отношения до боли и криков — именно теперь и именно им — значит проиграть Сколопендре. Окончательно и бесповоротно. Ситуация накалялась, бывший парень исходил негодованием, а новый, кажется, наслаждался его ревностью и откровенно подначивал: — А ты сегодня трезво мыслишь, Уизел! Просто гениален! — Драко! — зло одёрнула Гермиона. И одним только именем, кажется, добила Рона. Он рассвирепел: — А я не пью перед тем, как надрать твою задницу! — он отошёл назад и достал палочку. — Или у тебя, у паршивого дохляка, кишка тонка? Гермиона спешно переглянулась с Гарри, однако тот лишь развёл руками. Он, конечно, любит Гермиону, но пора бы ей уже перестать оберегать Рона. Вера куда полезнее дружеской опеки. Да и сдерживать гнев для него опаснее, чем поддастся. — Сезон охоты на Малфоя открыт, — лениво откинув голову, протянул Драко и, повернувшись к Поттеру, с ожиданием выставил ладонь: — Верни мою палочку, долбаный перестраховщик! Я же говорил, что ей ничего не грозит. Гарри, игнорируя запрещающий вид Гермионы, приблизился к Малфою и вручил ему «пропажу»: — Волдеморт возродится в тот день, когда я начну доверять тебе. Он сам наполовину сбрендил, когда позволил опоить Гермиону Летаргическим. Страшно представить, кому вообще понадобилась её жизнь! — Память у тебя ни к чёрту! — продолжал Гарри. — Либо Гермионе ничего не грозило, и ты прекрасно справился бы без палочки… — что с учётом испорченного платья сомнительно, — либо это опасно, и я иду с вами. Ты предпочёл первое! Поэтому о мантии и намекать не стоило. Гарри не полный идиот, чтобы доверять свои вещи Малфою, прущемуся хрен знает куда с полуживой Гермионой! — Чувствую, что поторопился с выбором... — отступая для поединка, констатировал Драко, — тебе бы там, определённо, порадовались. — Вы с ума сошли? — выбежав на «линию огня», выставив руки в стороны, заголосила возмущённая Гермиона. — Никаких дуэлей! Мы же команда. — Да неужели? — выкрикнул Рон, светясь от предвкушения маленькой расправы. — Тогда у нас намечаются командные игры! Ты за кого болеешь? — Прости меня, — пыталась остановить его Гермиона, подходя ближе и понизив тон, — или не прости, а просто поверь. Посмотри на себя, Рон... Одна ошибка, пара фраз, и вы уже скатились до дуэли. А до чего бы дошло, если бы я сказала, что Малфой собирается меня убить? «Блин, чёрт!» — тут же мысленно выругалась она. Её «убить» стало настоящей ошибкой — Рон зашёлся криком и, уронив палочку, бросился на Малфоя. И если бы не Гарри... Он схватил друга в охапку, пытаясь переорать: — Стой! Нет, Рон, нет! Ты не понял... Началась возня, и Малфой даже не заметил, как выступил вперёд, схватил Гермиону за руку и потащил на себя, наполовину заслонив от заслуженного гнева: — Шёл бы ты отсюда, — судорожно произнёс он, подавляя естественный страх и заглушая дрожь напряжённых мышц. Гарри с трудом удерживал Рона, исходящего болью: — Почему не я, Гермиона? Почему, дьявол тебя возьми?! Придавленный их близостью, Рон озвучил то, что бурлило и клокотало в груди уже несколько дней. Поднялось до рта адской ревностью и задушенным чувством, уместившись в одном вопросе: «почему не я?». Но пока Гермиона искала подходящее объяснение, Драко выдал самое ненормальное, что только мог: — Потому что ты не я. Рон, тяжело дыша, стискивая ладонями голову, разорвал захват и сделал финальный шаг, выплёскивая душевную муку и обращаясь только к Гермионе: — Разве я не дал бы тебе куда больше? — Нет, Рон, нет, не в этом дело, — мягко успокаивала она. — Тогда почему, чёрт подери, ты выбрала его? Выбрала, доверилась, отдалась. Столько боли сразу!.. — Рон, прошу тебя, — почти вымолила Гермиона, но вдруг Малфой замер, будто перед прыжком, и ударил словом, ударил безжалостно и дерзко: — Она влюбилась, Уизел! Комната заполнилась шоком. Гермиона оторопела перед правдой, известной здесь и сейчас ей одной, отступила в сторону, и... Хр-рясь! На мгновенья в глазах Драко потемнело, уши заложило от горячего треска в носу, а голова загудела, сплющив мозг кипящей волной. Мэнор безмолвно вопил вместе с хозяином, пока боль кровавой рекой растекалась по лицу, а по губам — тёплыми струями. «С-с…сука», — сипло и сухо выругался Драко, прижав к лицу ладони. Кажется, рыжий кретин сломал ему нос. Как и ощущение абсолютной победы: — Только Гермиона это не Гермиона, Малфой. В расчёте. Рон безвольно опустил руки и поплёлся за палочкой. Возможно, в эту минуту до него таки дошло, чего так упорно пыталась избежать Гермиона. Пыталась... Но не смогла. Прощение принесло ему облегчение. Но не уязвлённому Малфою: «Уизел всё-таки жалок...» Кровь заливала руки и стекала по запястьям, а Драко нервно косился на рыжего кретина и почему-то узнавал в нём себя. И не только оттого, что соперник боролся с недостойными слезами, но и оттого, что его беспомощность и ранимость мозолила глаза красной тряпкой. — Пошёл. Вон, — выдавил Драко, морщась от отвращения. О Мерлин, он даже прибить его не хочет!.. Тошно. Дышать становилось всё труднее и труднее, и вкус собственной крови на языке будил не самое лучшее: — И ты, Поттер, тоже, — рукавом стирая её с лица, Драко зашагал к лестнице. — Пока я ещё помню про Надзор. Но Гарри уже брёл с Роном к камину и ворчал: — Ну что, полегчало, дурень? — Ой, отстань! — рявкнул Рон, всматриваясь в сбитые костяшки пальцев. — Я тупо хочу выпить, — он взвыл. Гермиона следила за удаляющейся фигурой Драко, взвешивая «за» и «против»: Шаг. Ещё шаг. Остановка. Чуть запрокинутая голова. Какое-то ругательство. Снова шаг. Взгляд через плечо. Неровная поступь... Гермиона, заметив боковым зрением, как друзья входят в камин, бросилась за тем, кого тоже любила: — Драко... — тот словно не слышал шагов за спиной. — Ух...ходи, — он обернулся, но не остановился. Гнусавый скрипучий голос звучал как-то неуверенно. — Позволь мне хотя бы взглянуть… — Гермиона едва не споткнулась о последнюю ступеньку и ухватилась за перила. — Я должна всё исправить. — Что — всё? — Драко замер на площадке второго этажа и указал на избитое лицо: — Мой безупречный нос? Зачем? Такую красоту уже ничем не испортить. Тьфу!.. Хотелось сплюнуть собственный яд — малфоевский и немалфоевский одновременно. Потому как пресный! Драко заторопился, свернул направо и толкнул первую же дверь: — А остальное как исправишь? У тебя где-то завалялся хроноворот? Нет. Гермиона, немного отстав, распахнула дверь гостевой комнаты и застыла на пороге: Драко, упёршись руками в трюмо, изучал свой неприглядный вид в отражении. Но разве это была самая большая проблема? Опять — нет. Гермиона не отступала: — Мы должны поговорить, — то, с чем нельзя спорить. — Зна-аешь, что во всём этом са-амое противное, — произнёс Драко, как простуженный. Гермиона молчала, наблюдая, как он, кривясь от боли, ощупывает неровный нос. Малфой покосился через плечо и закончил: — То, что Уизел прав. В чём, и переспрашивать не хотелось. — Как давно ты знаешь... про меня? — и хватит бегать от нелёгкого разговора! Только речь не о любви — о тайне. Драко еле-еле втянул воздух, смешанный с влажными звуками, и сглотнул солёный привкус. Кровь, боль, снова кровь... — похоже, это уже входило в правило. Эдакое новое извращённое правило Драко Малфоя. Он направил на нос палочку — тихий хруст, и Драко, не сдерживая вскрик, вновь схватился за переносицу. Предсказуемое оскорбление пронеслось в голове с грустью: «Сволочь, а не Уизел». — Больно? — шёпотом спросила Гермиона, подходя ближе. — У тебя кровь, — она попыталась дотронуться до него, до тёмно-алых пятен на бледном лице, но Малфой отстранился. И вновь — тишина... Треклятая тишина, пахнущая осуждением. — Как давно ты знаешь? — повторила она свой вопрос. Настырности ей всегда было не занимать. Драко смахнул палочкой следы кулачной расправы, отложил её на трюмо и выпрямился: — Достаточно, чтобы возненавидеть тебя за это, — под пристальным взглядом Грейнджер моргала чаще, но не шевелилась. — За каждый день молчаливого вранья! За постоянный вызов. За лживые поцелуи и такую же одержимость. Драко перевёл дыхание: — За многое… «За лживую любовь?» — Гермиона додумала это «многое», додумала слишком смело, слишком самонадеянно, но ведь человек порой слышит то, что хочет. И нелепо кричать, что это не так, если врать толком не умеешь. — Хорошо, — намеренно согласилась она. — А когда я, по-твоему, должна была это сказать?! Когда?.. После какого-нибудь матча? На каком-нибудь столе — так, между делом? В Мэноре, когда ты вообще отказывался верить в Сколопендру? В Мунго, когда меня волновала только твоя жизнь? Когда?! — Ну, например, перед тем, как спать со мной, — отчеканил Драко. Спать. Злить! Ласкать... Он отбросил со лба белоснежные волосы, подобно порочным воспоминаниям: — Мне ужасно любопытно, как давно ты поняла... про себя? — сердце вздрогнуло и пошло мелкими трещинами. «Вот дерьмо!» — потому что больно. Её виноватые глаза послужили ответом — слишком давно. Возможно, ещё до их первого раза. Гермиона будто шла по минному полю, где одно неверное движение — и их связь рухнет: — Допустим... И тогда ты не стал бы со мной спать? — верилось слабо. — Только честно. Воздух опустел и затаился. Ни стука, ни шороха. Однако поднадоевшая тишина «говорила» Гермионе вполне ясно: Малфой колебался. Колебался и соглашался, раз сразу же не открестился своим «да». Она чуть надавила: — Может, моя одержимость и лживая, а твоя? Драко закачал головой: — Я тобой не одержим. И сейчас это истина, потому что не-Малфой не одержим не-Грейнджер. Гермиона пожала плечами: — Значит, мы просто так занимаемся любовью, — она хмыкнула. — В теплице. На седьмом этаже. На полу. На сто... — Я не занимаюсь с тобой любовью! — громко перебил Малфой. Резкий выдох. Рваный вдох. Он поправился: — Только сексом. Никто из нас никого не любит. Ведь так?.. — не вопрос, а фактически убеждение. — Так, — гордо согласилась Гермиона. — Только видишь ли... Сейчас я готова поспорить, что меня выдала Аббот, больше некому. И мне тоже ужасно интересно, почему ты до сих пор скрывал? Ради чего? Чтобы бросить упрёк в лицо? — Догадаться сам я, значит, не мог? — усмехнулся Драко. — А по-моему, это был лишь вопрос времени. Но разве сейчас это важно? Нет, нет и нет. Он невольно коснулся пострадавшего носа. — Учти, что в отличие от тебя, Гр-рейнджер... — Драко словно растирал её имя зубами, — час за часом, день за днём, неделю за неделей я думал, что ненавижу Грейнджер! Он шагнул навстречу, обличая мысли: — Злюсь на Грейнджер, кричу на Грейнджер, — ещё шаг: — Хочу Грейнджер... Нарушаю правила ради Грейнджер. И что теперь? — он отступил, обрывая близость: — А ничего... Потому что все твои чувства — ложь. Гермиона вспомнила одинокую «л» и чуть не вскрикнула «нет!» Потому что чувства, может, и искажённые, но они есть! Их переживания подлинны. Её любовь — невыдуманная, а влечение — нескрываемое. Она стерпела несправедливость, заткнула желание и не перестала воевать: — Но других уже не будет. Разве нет? Мне никогда не стать прежней. Скорее всего… Я не знаю, как вернуть себя. И ты не знаешь. Никто не знает! Вселенская несправедливость. От которой сложно дышать. И не сдаваться. Не плакать и не впускать в себя сумасшествие, подчиняясь слепой судьбе. — Реддл знал, — Драко, кажется, вспотел. Под гнётом такого будущего жизнь тускнела, лёгкие покрывались инеем, а подсознание — страхом. — Может быть… Он был хитёр, но не лгал: у тебя нет таких способностей, — Гермиона смахнула с ресниц слезу. — Думаю, ни у кого нет. Но Драко отказывался принимать такой исход: — Тогда откуда они у Аббот? — он впадал в отчаяние сродни смерти: — Если ты такая умная, то скажи! Скажи мне. Скажи, не боясь! — он усмехнулся собственному выражению. — Потому что я хочу обладать ими. Прямо сейчас! Х...хоч-чу, — сквозь сжатые челюсти. Бесконечно-тревожный миг Малфой горел этим желанием ярче огня, а потом попятился и вцепился в столбик балдахина. — Драко... Изнурительное, саднящее бремя отразилось на его лице. — Что — «Драко»?! Я не могу смотреть на себя в зеркало, — он схватил валик с прикроватного сундука и, запустив в трюмо со всей дури, снова усмехнулся: — Не могу драться, — он развёл руками. — Не могу толком кричать на тебя! Спать с тобой. Он ударил ладонью по деревянной спинке, давясь слабостью: — Всё — не могу. Мы ненастоящие, Грейнджер. Тебе самой не тошно от всего этого? Гермиона знала, к чему он ведёт. Знала, но всё равно оцепенела: — Ты хочешь всё прекратить? — Я не знаю, — вдруг солгал Драко. (Или не солгал?) — Но мы какие-то уроды с прежними именами. И ты не представляешь, как же сильно я нас ненавижу! Тебя. Меня. Тебя и меня. И всё, что между нами было — тоже. — А я — нет, — смело заявила Гермиона. — Не получается. И выражаясь твоим же языком, наш первый поцелуй не был ложью. Малфой удивлён? — Нет, не у озера, — уточнила Гермиона. — А тогда, на седьмом этаже. Я боялась тебя тогда, ты не можешь этого отрицать! — от волнения щёки пылали, а ноги слабели. — Я боялась тебя… потому что боялась, но всё равно поцеловала... Сама. — Думаешь, мне от этого легче? — ехидно хмыкнул Драко. — С чего?.. Ещё совсем недавно я верил твоему страху, искал в тебе эти страхи, даже скучал — я выжил из ума! — а что в итоге?.. Что в итоге досталось мне от Грейнджер — один поцелуй? Драко шлёпнул себя по ноге. — Верх щедрости! — он высокопарно повысил голос: — О Мерлин, ты поцеловала меня! — и уже тише: — А почему? Ответь мне снова, здесь и сейчас. Когда не стоишь голой в холодной воде, когда якобы не врёшь... Разве ты хотела меня тогда? Гермиона мёрзла. Мёрзла от его слов и негодования. Мёрзла, как в прошлый раз, будто снова оказалась перед ним голой: душой и телом. Мёрзла от невозможности солгать перед лицом расставания. И не хватало сил, чтобы сказать «потому что жалела». Но Драко, кажется, прочёл это. Он сразу же вытянулся в струну, обрастая змеиной чешуёй — сухой и шершавой: — Не смей... — прошипел он. — Не смей жалеть меня, — он источал чистую ненависть. — Я устал от всего, Грейнджер. Уходи. Гермиону шатало. Должно быть, она умирала. Умирала не сердцем, но сознанием. Оно будто раскачивалось на тоненькой ниточке, которая вот-вот оборвётся: — Хочешь порвать со мной? Ты этого хочешь? Может, Гермиона и не Гермиона, но она живая! Из плоти и крови. И у неё есть свой предел. А за прошедшие сутки слишком много всего... За гранью терпимости. Гермиона бунтовала против разлуки и, цепляясь за нормальную жизнь, еле-еле уловила ответ: — Нет, но я должен... Я. Должен. Драко заметил, как она побледнела. Краска схлынула с губ, с щёк, вспыхнули глаза, налились маленьким безумием, заискрились горделивой злобой: — Опять твоё «должен»? Кому в этот раз?! Кому — своему отцу? — она удручённо взвыла: — О, боже... Как же это по-малфоевски: целовать, брать, играть, колоться, строя из себя человека! Гермиона мстительно оскалилась: — И даже — убить. Так, ради забавы... — она почти кричала: — Убить, глядя в глаза! Не в кошмарах, нет — наяву! Убить, чтобы потом сбежать. Потому что... трус! Гермиона только что укусила его. Правдой. Укусила сильно. Гадко. Защищаясь. Вот она — расплата за Аваду. Более верная и отчётливая. Совершенная в своей полноте. Драко сделал всего шаг. Вытянулся, расправил плечи, напрягся стальной тетивой. От жестоких обвинений тело словно обвили тёмные кольца, стоило жалу Гермионы достать до надменного сердца: — Подними-и па-алочку, — выстонал он, пока ненависть... зелёная, тягучая, невкусная ненависть без привкуса ярости съедала его изнутри. — Подними палочку, я сказал. Странно, но Грейнджер послушалась. Подошла и упёрлась деревянным концом прямо в грудь Драко. Упёрлась рьяно, без дрожи и жалости. А он искушал тихо. И страстно: — Давай решим это прямо сейчас. Но прежде чем Грейнджер успела задать вопрос... — Убей меня. И мы квиты. Она словно очнулась. Сморгнула безумие, ожила, и её рука заскользила вниз, оставляя на одежде маленькую борозду. — Ну что же ты? — протяжно язвил Драко. — Неужели струсила? — он говорил всё громче и громче: — Думаешь, убить легко? Думаешь, это не больно?! Тогда давай... Давай, Грейнджер! Воздух сопротивлялся и стонал под его нападками. Как и Гермиона: — Я не стану. Прости, я... Драко завёлся, почти спятил, хватаясь за самый глупый выход из положения: — Убей меня, грязнокровка, — вот так. И ни звука. Наконец-то тишина стала решающей. И многоликой: зыбкой, обнажённой, ранимой и... правильной; ласкающей, жгучей, трепещущей, ноющей и... Кровавой. Они оба чокнутые. Больные. Связанные намертво. Гермиона на мгновение приблизила своё лицо к его, чтоб донести «взаимность»: — Да пошёл ты! — и резко развернулась к двери, поняв, что хочет уйти. Любым способом. Хочет этого... Как и Драко — ровно секунду. Потому что в следующую он преградил ей дорогу: — Сбегаешь? — его губы невольно скривились. — Ты?! Как неожиданно — ха!.. А Грейнджер смотрела на него и, не пытаясь осмыслить вопрос, лишь дышала. Неровно. С вызовом. Сдалась? Наверное. Но всё-таки спорила: — Нет, — даже не голос — лёгкое движение губ. О Мерлин... Кладезь гордости. И ложь. Опять ложь, чёрт её побери. Драко отказывался верить. Ведь тишина кричала об этом в уши, терзая барабанные перепонки. Куда его несёт? Почему?.. Потому. Логичный ответ. У Драко таких миллионы! Ну и где его принципы? Где приторные издёвки? Где — катись мир к дьяволу — пофигизм? Сгинуло. Всё. Уже секунду как. Или минуту... Час?.. И в башке стучит одно: — Тогда останься, — глаза в глаза, без притворства. Ещё до того, как дошло, что сказал это вслух. — Я не могу тебя отпустить. Грейнджер слышит его — поэтому злится. Сладко злится. Злится так, как хотел бы он! Молча. Но чтобы аж мозг свело. Ближе... Ему нужна эта злость ближе и глубже. Рядом. В голове. В воздухе. На груди. Чтобы припрятать себе самую малость! — Останься со мной, — он дурак, но он не может отпустить Грейнджер. Сегодня — не может. Слишком много потерь для одного дня. Слишком много одиночества для не-Малфоя. Он убог, он в ужасе, он говорит не то, что думает, лишь бы продлить их невесомую связь. И прежде чем Грейнджер успеет сказать «нет»: — Прошу тебя. — Она лупит его по груди кулаками. «Хорошо...» — Драко рад. Врежь. Врежь ещё. Сильнее. Ярче. И она бьёт. Бьёт слабо, разрозненно, медленнее и медленнее, пока не упирается лбом в прохладную рубашку. Она чувствует, как Драко укутывает её объятием, и выдыхает прямо в его аромат: — Ты невозможен, ты знаешь? Вместо ответа он целует её в висок, наслаждаясь выстраданным покоем. Драко глотает ярость Грейнджер — своё лекарство от тоски, лелея её отголоски на собственной коже. И пусть их недостаточно... Спать, упрямая моя, спать. «Я устал».* * *
Гермиона проснулась на огромной кровати, плохо помня, как до неё добралась. Но стоило голове коснуться подушки, дурные тяготы улетучились. Драко всё время молчал, однако руки и губы его говорили о многом. Они касались её лица и тела нежно и целомудренно, совсем на него непохоже, только лучшего и представить было нельзя. Усталость и ссора украли у них физическую близость, но приоткрыли куда более ценное — неравнодушие. Впервые в жизни Гермиона заснула, уткнувшись в плечо любимого человека, истерзанная, но счастливая, и теперь, чуть приподнявшись на постели, искала его глазами. Драко возвышался у окна в той же одежде, что и с утра. Почти неотразимый. Он повернулся, должно быть, услышав фривольные мысли: — Ну наконец-то... — ровно произнёс он. Ни «привет». Ни «доброе» чего-то там... В этом он весь. Гермиона улыбнулась. — Знаешь, я всё обдумал, — она вопросительно подняла брови. — Так вот... Вызывай свою армию, — у неё округлились глаза, но финал оказался ещё непредсказуемее: — Мы летим в Азкабан. ____________________________________ *Музыкальная тема, что вдохновила автора: Zack Hemsey — See What I’ve Become. **В мире Джоан Роулинг химера — редкое чудовище, обитающее в Греции, с головой льва, туловищем козла и хвостом дракона.
