Склеивая осколки

Никакому воображению не придумать такого множества противоречивых чувств, какие обычно уживаются в одном человеческом сердце. Ларошфуко

      Где-то на задворках сознания Гермиона понимала, что кричит.       Кричит жутко, бессмысленно, но всё равно не смолкает, давясь горьким дыханием и предчувствием смерти. Она разгоняет опасные эмоции, чёрной дырой уничтожающие всё разумное.       Гермиона кричит не из страха, а лишь пытаясь притупить боль и пробиться через её мучительную броню. Кричит от злости — на себя и неведомого врага. От желания распять подлую тварь и врождённой неспособности на убийство. Кричит из чувства вины и невозможности всё исправить. От стыда за глупость и гордость. Проклиная бесполезные слёзы, застилающие глаза.       Гермиона кричит от любви к Драко. И от вечной тоски по его прикосновениям. Она кричит и воет оттого, что теряет первого и единственного с каждым ударом сердца. Гермиона смотрит, как он уходит, лишь на мгновения став Её, и никак не может их отпустить.       Она воет сильнее, закипая сознанием, стараясь остановить подступающее безумие. Потому что оно совсем близко, смеётся и ликует, заставляя дрожащими руками сгребать расползающуюся по полу кровь, словно это поможет вернуть её в израненное тело. Одними губами перебирает заклинание за заклинанием в надежде воскресить нужное. Гермиона отказывается сдаваться даже полунормальной и, не оглядываясь, нащупывает палочку...       Только брыкается, когда чьи-то руки пытаются оттащить её от Драко. Слышит какие-то голоса:       — Ты ранена? — должно быть, это Невилл. — Гермиона, ты... — а дальше лишь неразборчивый шум. И оцепенение.       Хотя картинка перед глазами меняется, смешиваясь своими блёклыми красками.       — Доставьте её в больницу, мистер Лонгботтом, — приказывает незнакомый голос. — Немедленно! Дальше мы сами. Все — вон!..       Невилл лихорадочно мечется, стараясь определить источник кровотечения. Осматривает багровые руки Гермионы.       — Это не моя, — она отпихивает Невилла, ловя взглядом серые халаты, серые лица, серые тени. Приближается на шаг к застывшему телу:       — Драко... Драко... — зовёт его сердцем: — Вернись ко мне...       — Ему помогут, — надёжный-ненадёжный друг сжимает её в объятиях, но и сам, похоже, не верит в то, что говорит: — Они всё знают, всё сделают. Поверь...       Он заботливо, рукавом, стирает с её лица жгучие слёзы, и тут:       — Гермиона, у тебя кровь носом пошла. Нам надо в больницу, — и выпускает из заботливых тисков.       — Нет! — она полукричит. — Я должна!..       А рассеянный свет меркнет вслед за собственным голосом. И опять невнятный монотонный шум в голове, переходящий в полушипение...       Тело охватывает вполне объяснимый озноб: ведь в затылок словно вонзили холодный металл, и он растекается стылой серебряной массой, отрезая от реальности.       — Слишком-слишком много крови, — тянет Гермиона, слабея, но продолжает следить за серыми силуэтами.       Крови невосполнимо много: алой и чёрной. Она на полу, на её одежде, в волосах, на руках, на губах. И пальцы тянутся к ним, лишь бы удержать прощальный вкус...       А потом всё исчезает.

* * *

      Драко попробовал открыть глаза, вслушиваясь в ватную тишину. Рыхлая, сонная, тяжёлая, она облепила голову тягучим облаком, склеивая веки и спутывая немыми нитями сознание. Он гонялся за сбивчивыми мыслями, стараясь ухватиться за их скользкий хвост, но от этого они только сталкивались, смешивались и рассыпались на мелкие части так, что не собрать. И сам Драко, похоже, разваливался вслед за ними в попытках определить степень беспомощности. Тело не чувствовалось, а разум блуждал и блуждал в неподвижном тумане, пугающем своей беспросветностью.       Приятного мало.       Нос обожгло пряными ароматами, руку — человеческим теплом, и Драко снова попробовал открыть глаза.       Казалось, ничего сложнее он ещё не делал: тело по-прежнему отказывалось подчиняться. Приходилось продираться через застывшие мышцы и такие же нервы.       Он вообще жив?       Ломкая душная мысль. Но всё-таки мысль, а не какие-то ничтожные куски.       И потолок...       Опять потолок.       Белоснежный, слепящий, давящий своей чистотой.       Веки слипались, в глазах плыло, слабость сковывала, и радовало только одно...       Никакой боли.       Ни грамма. Ни крупицы. Ни её тени.       Ни блика.       Медленно, но верно сознание возвращалось к Драко. Равно как и память. Значит, всё-таки жив. Он выжил.       Он сумел.       Мозг парил в полузабытьи, и Драко напоминал себе надравшегося бродягу, который отказывался признавать, что пьян, но падать лицом в грязь не собирался. И как-то слабо представлял, где он...       Снова этот потолок!..       Противный. Безликий. Пустой.       Драко возненавидел все потолки разом в тот день, когда чуть не погиб.       По собственной глупости. Непредусмотрительности. Беспечности.       Из-за самонадеянности. Не ненависти. Нелюбви.       Причин множество — суть одна.       Интересно, сколько времени прошло с тех пор: час? Два? День? Месяц? Год?.. Сколько? Время для Драко — тот же палач. Казалось, внутри всё сжалось в тугую тошнотворную массу размером с кулак. Который, наслаждаясь, стискивал сердце, стремясь его остановить.       Странно было бояться вернуться к жизни теперь. Когда совсем недавно боролся за неё, захлёбываясь от нечеловеческой боли. Цеплялся зубами, мысленно моля о смерти и отбиваясь от неё. Загонял под ногти занозы, царапая пошарканный пол гостиницы, и хрипел, словно связки отекли под бесконечными пытками. Корчился от судорог и презирал весь мир за несправедливость.       А что ещё страшнее — умирал...       Драко инстинктивно зажмурился и бездумно сдавил чью-то ладонь.       Он не в себе?       Потому что сам впустил новую боль через воспоминания. Сам воскресил минуты постыдного бессилия, растрачивая мгновения жизни на жалость к себе и неподдельный страх. Страх перед тем, каким его сделала Сколопендра.       Что за калеку спасал Драко в гостиничном номере? Вдруг он реально сошёл с ума, лишившись части себя, и поэтому собственное тело его предаёт. А разум мечется. Вряд ли истинные безумцы сознают, что безумны. Они дышат. Думают. Чувствуют.       Так же, как все, но иначе.       Главное, он жив.       Но почему-то не в состоянии отвести взгляд от мерзкого унылого потолка! Пока сквозь тревожное окостенение, откуда-то издалека, не долетает взволнованный голос:       — ...ко, ты слышишь меня? — да. Вроде того. Но пялится на собственные ноги, укутанные в одеяло.       «Цел.       Наверное...»       А на удивление даже нет сил. Их нет почти ни на что, только — инстинкты. Вдох. Выдох. Выстраданный глоток. И жажда... А потрёпанное муками сознание принимает как факт:       «Она здесь».       Грейнджер здесь.       И отчего-то опять Грейнджер — не Гермиона. То ли более привычное имя создаёт иллюзию безопасности, то ли подсознание само расставляет акценты.       Драко не смог ответить, возможно, моргнул, а предыдущий вопрос сменился утверждением:       — Я позову колдомедика. Я быстро... — маленькая тёплая ручка выскользнула из его застывших пальцев.       Драко издал натужный стон, похожий на хрип. «Вероятно, Мунго... Логично. А чего ж тогда и консилиум не учредить?!»       — Нет, — остановил он сипло и беспомощно. Неожиданно вслух. Чужим, бесформенным тоном.       Не хочется никого видеть. Почти никого. Малфой закашлялся, вздрагивая безвольным телом.       — Нет, остань... — неужели он это сказал? Но фраза застыла, потому что язык прилип к пересохшему нёбу, и Драко, наконец, сумел повернуть голову.       — Х...хорошо, — прозвучало в ответ как-то нерешительно и оттого неповторимо. Всего одно слово — пусть далеко не первое, но совсем невинное, мягкой волной коснувшееся слуха. — Только недолго.       Добровольная сиделка устроилась на стуле с видом мадам Помфри и, кажется, улыбалась Драко. Едва заметно, лишь краешком губ, словно собиралась повиниться, но не знала, с чего начать.       Уволь, Грейнджер.       Как-то не тянет:       — Под...подглядываешь за...за мной? — превозмогая сухое горло, совершенно серьёзным тоном отшутился Драко. Всё же приятно очнуться не в одиночестве.       — Ты неисправим.       А в глубине её зрачков тьма пополам со светом, искренность с тайнами, надежда с разочарованием.       Не такой он помнил Грейнджер — не такой: с бескровным лицом, бледными губами, тёмными кругами под глазами и их лихорадочным блеском. Необыкновенно хрупкой и растерянной. Беззащитной. Бесстрастной.        Не невыносимой.       Драко всего несколько минут в сознании, а уже скучает по прежней Грейнджер. По новой прежней Грейнджер. Не настоящей. Скрытной. Дурной. Полупомешанной...       «...продуманной стерве!» — он попытался вернуть своё украденное чувство.       Глупо.       И это плохо. Очень плохо — не злиться на неё. Потому что от этого очень плохо.       Теперь плохо им обоим.       Заврались. Запутались. Заблудились.       Увязли друг в друге.       Драко молча искал в ней первые признаки безумия:       «Она не моя… не моя Грейнджер».       Точнее, моя не-Грейнджер.       И всё же чувствовалась в ней какая-то болезненная красота. Пожалуй, единственное, что за беспамятством сохранило время — её волосы: небрежно разбросанные по плечам, торчащие шёлковой волной, выбивающиеся тонкими прядями.       И голос, тот же голос, полный участия:       — Хочешь воды? — Гермиона повернулась к прикроватной тумбочке, опережая почти беспомощного пациента. — Тело будто не твоё, но слабость скоро пройдёт, я знаю...       Крышка кувшина звякнула, и Драко невольно следил за живительной влагой, необычно-блестящей струёй переливающейся в стакан.       — Это из-за потери крови и сильных обезболивающих. Ты очнулся, а значит, вне опасности, — Гермиона вытянула руку, и та ненадолго задрожала, стоило ей лишь на миг вспомнить, как пальцы скользили в кроваво-тёмной луже. — Возможно, сейчас так не кажется, от лечащих чар в голове иногда жуткая путаница, но это было просто необходимо: у тебя случился геморрагический шок, я знаю, к тому же раны очень глубокие, и если бы...       Драко мысленно улыбнулся:       «Хоть здесь ты прежняя-прежняя Грейнджер», — и опять нет сил, но есть желание брякнуть что-то по поводу беспрерывных «я знаю».       Гермиона, мешкая, вдавила пальцы в прохладное стекло. «Вот дура!» Медицинский отчёт сейчас не требовался, но и сказать что-то вроде «прости» у неё не получалось. Может, «мне жаль»?..       Она не сомневалась, что Драко как минимум её ненавидит. Пусть не рьяно, не безоговорочно, но ненавидит.       И не только её.       Чего бы ни лишила его Сколопендра, ненависти в этом списке нет. Он пропитан ею до мозга костей. Он ею дышит и наслаждается. По собственному желанию. Ненависть — это то, что съедает Драко изнутри. Это то, что чуть не разрушило их отношения.       Она и его разрушает.       Тут и помогать не нужно. Гермиона и в этом не сомневалась.       Конечно, Драко ненавидит её. За то, что не смогла защитить. За то, что вынудила пройти через ад. Можно и не спрашивать, насколько тяжело ему пришлось: шрамы на теле красноречивее слов. Некоторые из них уже не свести. А самый яркий зияет на левом предплечье, рядом с меткой, бордовой руной:       Месть.       Ещё секунда — и Гермиона приподнялась, уперевшись в прикроватную спинку, а потом склонилась над Малфоем, поднося стакан к его рту:       «Что не так?» — потому что серые глаза полны негодования.       — Не надо, — Драко отстранил руку. — Я сам. Не маленький. Грейнджер расстроилась и возмутилась одновременно. С одной стороны, предложенная забота отвергнута, с другой — что за детские выходки?! Принять помощь — не унижение.       Возможно.       «Но ты и сама не лучше, Грейнджер».       Драко неприятно было лежать перед ней бесполезным бревном. Он собрался, со второй попытки приподнялся на локтях и подтянулся на подушке, попутно стукнувшись затылком о железную стойку.       «Во, герой!..» — беззвучно съязвил сам над собой и взял стакан мало-мальски послушными пальцами. Лёгкое головокружение — ерунда по сравнению с недавними пытками, а начать жить — уже половина дела.       Драко пил непривычно пахнущую жидкость и догадывался, что перед ним не просто вода, а ещё и лекарство. Вкуса он не ощущал, язык онемел и, в отличие от мозга, похоже, находился по ту сторону сознания. Однако капли влаги, струящиеся по горлу, утоляли не только жажду — они, вероятно, выпускали остальные эмоции на свободу.       Целительное тепло лилось по телу, от макушки до пяток, и раскрашивало холодные бездушные стены пастельными красками. Конечности приятно покалывало, и вдохнуть полной грудью — как необходимость и данность. Магия заструилась по его венам, возвращая власть над собственным телом.       Кайф.       Вот Драко уже и не смахивает на тюфяк.       И как же он рад, что жив!       — Как ты смогла? — не отрывая взгляда от противоположной стены, тихо поинтересовался он, скрывая за притворным спокойствием благодарность. Сказать «спасибо» для Малфоя не легче, чем «прости», поэтому толчок не помешает.       Гермиона не поняла вопроса:       — Смогла что?       — Притащить меня в Мунго, — пришла очередь Драко устраивать маленький допрос. Есть вещи, которые во все времена не дают покоя, ведь смерть — последнее, что он чувствовал на своих губах. После губ Грейнджер: тёплых и солёных от слёз. — С аппарацией шансы на выживание были ничтожны.       Да будь они хотя бы ничтожны — Гермиона рискнула бы, не задумываясь! Их вообще не было. И зачем об этом говорить, заставляя переживать заново? Почему бы просто не взять её за руку? Чтобы дать понять: роковая ошибка ничего не изменила между ними.       «Ненавидь меня. Только прости», — безмолвно Гермиона опустилась на стул и зажала кисти между коленями, не решаясь коснуться Драко...       Первой.       Теперь.       — А тебе это так важно? — есть темы куда главнее. У Гермионы их не счесть.       — Нет. Не очень. Но ты всё равно ответь. Хочется узнать, по какое место я в долгу у Грейнджер.       Драко заметил буро-красный рубец на своём случайно оголившемся запястье и, задержав дыхание, натянул рукав больничной пижамы, откладывая прочие потрясения на потом. Эту часть правды о себе он примет перед зеркалом и в одиночестве, но сначала пересилит свою гордыню:       — Твоя зачарованная монета — и так почти гениально.       Гермиона уловила жест и подумала, что прятаться от неё Драко никогда не перестанет. Его шрамы — не признак слабости, не перечень ошибок, а часть его силы в борьбе за жизнь.       «И я люблю тебя. Только ты за своей стеной не слышишь...»       И не видишь.       — Ах, да, долги... Спешу тебя порадовать... Малфой, — не умеют они разговаривать иначе. Хотя, может, так и следует жить — упиваясь лишь особыми моментами, ведь ничто так не ворует их, как обыденность. — К чудесному спасению я не имею никакого отношения. И уж тем более, зачарованная монета.       Увы, но Драко обязан этим не Гермионе. Гоняясь за чувствами, она лишь подарила его злейшему врагу. Одним скоропалительным решением уничтожила все планы по поимке Сколопендры, почти раскрыла Волшебному миру их тайну...       — С каких пор ты скромничаешь? — хорошо, хоть удивляться не разучился. — Ну и кто, по-твоему, имеет? Скажешь «Поттер» — придушу, — равнодушная констатация факта. Драко сделал последний глоток и уточнил: — Его.       Шутник.       Драко разглядывал дно пустого стакана:       «Кто-то ведь вызвал колдомедиков», — факт достаточно очевиден, учитывая больничные стены.       — Патронус? Это был он, так?.. — предположил Драко. — Твой. А не тупых дружков.       Лекарство закончилось, тело крепло, но ему всё ещё не хватало духа вернуть долг, хотя бы коснувшись Грейнджер. Стереть губами с её губ болезненную бледность.       А Гермиона, не спрашивая разрешения, выхватила из рук стакан и впечатала в столешницу со словами:       — Нет, не мой, — стыдно признаться даже себе, что в ту минуту она не смогла бы вызвать Патронуса. — И это был всего лишь вопиллер. Правда, говорят, поднял на уши половину отделения. Колдомедики подоспели вовремя, они смогли остановить кровотечение и доставить тебя в больницу.       О том, что ей, псевдоспасительнице, понадобилась помощь, Гермиона предпочла умолчать. Ещё один приступ — и она обоснуется в Мунго навсегда.       — Первой тебя нашла не я, — вина по-прежнему царапала и кусалась, кусалась и царапала, вгрызалась зубами, — и, уж тем более, не я спасла тебе жизнь.       «Её бы вообще не пришлось спасать, если б…»       Драко заметил, как потускнел карий взгляд, и задумчиво откинул голову. В конце концов, Реддл кое в чём прав: угроза смерти ничего не меняет. Тем более что не Грейнджер издевалась над Драко в гостиничном номере. Она лишь простила его перед смертью.       — Вот как...       Он опустил глаза и коснулся своей груди, скользнул ниже. Прямо через пижаму Драко изучал немые свидетельства пыток: грубые, неровные полосы от ребра до ребра исчертили кожу рядом с сердцем.       — Значит, местному отделению светит весьма щедрое пожертвование, — Малфои привыкли выражать благодарность только деньгами. — И, Грейнджер... Мы сейчас не будем перемалывать твоё бегство и моё поражение. И прочую бесполезную херню, которая витает в твоей голове. Как обычно.       — А какая в твоём понимании полезная? — возмущённо переспросила Гермиона.       Сложно скрывать от Малфоя любовь и нежность, но иначе не получалось. Он, будто специально, не позволял. Почти двое суток неизвестности и переживаний, а словно ничего смертельного и не случилось — ни капли ласки во взгляде, в его голосе... Как чужие. И нечужие. Неужели Сколопендра уничтожила ответные чувства?       «Не верю. Не хочу верить».       Гермиона так устала от тишины... Слишком долго ждала этих глаз, этого голоса, этих упрёков, вопросов, хоть чего-нибудь, кроме треклятой тишины!       А ещё — тепла.       Которое Сколопендра попыталась отнять. Навсегда. Поэтому Гермиона осторожно пригладила складку на простыне, рядом с его рукой, и замерла, надеясь на чудо.       Оно не случилось.       — Например, что это была за бумага? — Драко прищурился, натягивая по грудь одеяло.       — Ты о чём? — Гермиона заморгала чаще, сдерживая минутную слабость и пряча от Малфоя едкие слёзы.       Не таким виделось его возвращение. Сколопендра, кажется, вырезала на любимом теле не столько шрамы, сколько провела разделительную черту.       — У меня. В руке, — (почему надо всё тянуть клещами?) — Что было в том пергаменте? Ультиматум? Вызов? Угроза? Что?.. Вряд ли это прощальное письмо от Сколопендры, приправленное раскаянием.       — Я не могу сказать, — сорвалось как-то само собой. — Это не моя тайна.       По какому-то загадочному совпадению, там, в седьмом номере, Малфой стал седьмой известной жертвой. И единственное, в чём сейчас уверена Гермиона: со Сколопендрой покончено. Не буквально, но...       — А мне кажется, я отстоял своё право знать, что там, — в висках застучало. — Своей кровью, Грейнджер! — Драко пытался докричаться до неё.       Требовать получалось плохо: судя по всему, образовавшаяся дыра в сознании заполнялась отвращением, не принося былого удовлетворения — только горечь.       Но если когда-нибудь гриффиндорская упрямица станет его слушаться, их связь рухнет.       — В конце концов, и у тебя есть тайны, — оправдывалась Гермиона. — Так нечестно!       — А мне начхать, — снова равнодушная констатация факта. — Странно слышать от тебя про честность, — а теперь ещё и открытая издёвка.       Её щёки украсил тусклый румянец, глаза — мольба. Ещё бы это развязало подлый язык — цены бы не было! Теперь Драко ощущал горечь почти физически, и он понял, что это не отвращение, а...       ...обида.       Он, как глупая девчонка, обижался на Грейнджер. За враньё. За хитрость. За недоверие. От последнего стало так паршиво, что мерзкий привкус хотелось сплюнуть.       Драко скривился:       — Спрошу-ка я у Поттера. Только его тайны ты хранишь сильнее невинности, — издёвка в квадрате, потому что та же самая обида заволокла глаза, затопила собой. «Поттер всегда важнее» — это как яд в и без того чёрное сердце.       Гермиона сдержала своё крайнее раздражение лишь благодаря зельям. Ей повезло, что недавний обморок и озноб списали на шок, а не на тревожный симптом. Но если она ещё раз набросится на лечащего врача с кулаками, требуя свою палочку, то задержится в Мунго намного дольше. Видел бы тот полчаса рыданий на груди у Гарри — и палата до конца каникул обеспечена. Ради наблюдения. Ну почему бы не сходить с ума по-тихому? Двух «Ронов» Гарри для полного счастья и не хватало!       Гермиона проигнорировала некрасивый укол:       — Мы вообще можем говорить спокойно?       Опасно дразнить зверя, засевшего внутри. В душе она соглашалась, что Драко имеет право на ответы. На язвительность и недовольство.       Однако это не мешало мечтать об ином:       — Не как друзья, конечно, а как...       «Близкие люди?» — наверное, идиотская мысль. Но такая... тёплая.       — Как кто? — Драко не старался додумать окончание, не желал строить предположений, лишь надавить: — Так докажи это.       Гермиона смотрела ему в глаза, надеясь сбить упрямство.       Ни в жизнь.       А значит, придётся сказать полуправду:       — Сколопендра вернула нам то, что украла. И это не ультиматум или вызов... Это точка, Малфой. Ты был последним в списке, поэтому она и бросила нам пропажу финальным аккордом. За ненадобностью.       Карта Мародёров снова у Гарри, и, видно, отныне слежка уже никого не страшит. Самодовольная выходка наглой девчонки как пощёчина вчерашним героям.       Гермиона вздохнула:       — После бала я должна была догадаться, что она в курсе охоты за ней. Этот жест для Гарри...       Теперь воздушный поцелуй в исполнении Забини смотрелся приглашением к войне, циничной насмешкой, ведь целовать Гарри для кое-кого, похоже, любимое занятие.       Сейчас Гермиона сама себя ненавидела — за слепоту. И то, что Сколопендра знала, где искать Малфоя, — неоспоримый факт в пользу того, что у них завелась змея. Но кто?       — То есть я всё-таки десерт? А как мне всё меню посмотреть? — самое главное признание так и не было озвучено.       И сколько их таких? Сто?       Драко, как одержимый, пересчитывал жертв, корчась на забрызганном кровью полу, стараясь удержаться в сознании: «Поттер, Уизел, Панси, Грей...» Даже «Малфой». Сбивался и вновь пересчитывал, проверяя собственную память.       — В каком смысле? — У Гермионы перехватило дыхание от последнего вопроса. — Я же уже говорила... Однажды.       Она бы и рада признаться... Но их связь, их настоящее, их сближение балансирует на кончике иглы. И удержаться на нём очень сложно. Но необходимо. Гермионе это точно необходимо, откровения подождут. Чуть-чуть:       — А ты... ты сам ничего не хочешь мне сказать?       — Что, например?       Драко узнавал этот взгляд: переполненный жаждой истины. Там, в Мэноре, с противным постоянством карие въедливые вспышки горели ярче пламени. Они горели так часто: в библиотеке, в оранжерее, на балу — и их ни с чем не спутаешь.       Он неприятно растянул губы, и:       — Что наша сделка расторгнута или что я хронически ненавижу армию Дамблдора?       Драко выбросил слабую карту при плохой игре.       — Утверждаем очевидное? Нет, Малфой, ты должен мне кое-что рассказать... о Сколопендре, — Гермиона ударила прямо в цель.       — Должен? — он хмыкнул. — Да неужели?.. Тогда спешу сообщить тебе, — он стиснул одеяло, — что она мелкая подлая тварь, — удивительно, как слова липли к языку отвратительной жижей, приходилось выдавливать их: — Лицемерная дрянь! Скользкая гнида! Мне продолжать?       — Если тебе станет легче — да. Но я не могу не думать о том, что она почти перешла черту, — причём изощрённо и крайне жестоко. — И каждый из твоих шрамов — доказательство!       Гермиона задержала взгляд на его шее.       Драко невольно коснулся её и почувствовал небольшую тонкую нить, стягивающую кожу. Да он красавчик! — внутренности снова скрутило. Как и горло:       — Теперь ты утверждаешь оч...чевидное, — он напрягся. — И зачем?       Уж какой-какой, а глупой Грейнджер никогда не была, и интуиция не подвела:       — Сколопендра не просто обокрала твоё сознание, в чём я нисколько не сомневаюсь, она тянула из тебя жизнь по каплям. Может, она и вырвала кусок из памяти, но она тебя ещё и пытала!       Гермиона как могла оборонялась от картинки, где Малфой кричал от невыносимой боли. Кричал до хрипоты, доставляя Сколопендре садистское удовольствие.       — И снова утверждаем очевидное. Может, пора позвать колдомедика? А то разговор напоминает тошнотворную рутину, — ещё немного, и далеко-не-дура-Грейнджер разложит всё по полочкам.       Так и есть:       — Месть, Малфой, это очень личное. И она не терпит анонимности, ты не хуже меня это знаешь. Вендетта всегда имеет лицо, иначе какой смысл?! Я нашла тебя в сознании, нашла с чёртовым пергаментом в руке, и это не даёт мне покоя.       — А могла бы и намного позже. Мёртвым, — отбрыкнулся Драко, не желая открывать правду сегодня. (Ринутся же геройствовать без него!) — И месть бы обрела явный смысл.       — Но ведь ты выжил... Даже если Сколопендра пряталась под Обороткой, маской, мантией или чем-то там ещё, она не могла промолчать о причинах! — и это единственная зацепка в погоне за возмездием.       — К чему ты клонишь? — Драко выпрямился, силы возвращались к нему. Но как заставить замолчать одну сверхумную особу?       — Играем в непонимание? — зелья уже не помогали, Гермиона теряла контроль над эмоциями. И чего ждать от себя: слёз или агрессии — не представляла. — Месть — это всегда месть, Малфой. А такая месть — не расплата за неудачное свидание или пару обидных фраз, — и тут будто наотмашь:       — Что же ты ей сделал? — не просто вопрос, а фактически обвинение.       Драко, наверно, побагровел. Его скулы свело, кожа вспыхнула, а в голове зазвенело. Вот теперь Грейнджер невыносима!       Как всегда.       И как всегда хочется заставить её заткнуться! Потому что если она уж страдает назойливостью, то по полной:       — Что? Скажи!       Драко, не колеблясь, вцепился в её руку: она дёрнулась. Но так слабо...       — Если ещё раз. Ты спросишь. Что-то подобное, — он не кричал и не злился. Но что ещё хуже — он угрожал: — Предупреждаю... — спасибо ненависти за то, что позволила выплеснуть половину яда на Грейнджер и заполнить им пряный больничный воздух. — Я-я... — слова вновь липли к языку, но внутри ни грамма сомнений.       А в карих глазах ещё и немой вопрос:       «Ты — что?»       Драко вдруг почувствовал страх. И боль. И снова ненависть:       — Я никогда тебя не прощу.       Вместе с грубым прикосновением Гермиона впитала слова — кожей. Сердцем. Душой. Впитала и потерялась в отголосках угрозы. Ещё секунду назад Гермиона верила, что Драко знает Имя. Или хотя бы догадывается, но отчего-то молчит! Защищая то ли Сколопендру, то ли себя...       От Гермионы.       Но чтоб до такой степени...       «Не люблю его таким. И люблю. Но не позволю». Каким бы ни сделала Малфоя Сколопендра — натуру оттуда никакой магией не вытянешь. И если б не чувство вины и больничные стены, ему бы, наверное, досталось, но...       — За что т...ты так с...со мной? — Гермиона сорвалась. Ледяная дрожь побежала по её телу: от губ к конечностям. — П...почему?       И в груди, должно быть, дыра, прожжённая разочарованием. Наивными ожиданиями. Тупой верой в любовь.       — Ты только что обвинила меня чёрт знает в чём!       Драко не отпускал вмиг похолодевшую руку, согревая её остатками ненависти, но та уже осыпалась под внезапной уязвимостью Грейнджер. Под трепетом на её губах и кончиках ресниц.       — А ты только что включил Малфоя, разве нет? Не Драко, не моего Драко, а долбаного Малфоя! Которого я не понимаю, — Гермиона попыталась освободить свою руку. Опять — слабо. Опять — дрожа. Унять новый приступ сродни подвигу, но Гермиона старалась, подавляя наступающий мрак: — Но который живёт по своим правилам. Всегда!       Она стиснула зубы. Вспомнила недавнее «прости». Снова и снова «прости», помогая себе бороться.       — Грейнджер...       Сломленная, ужаленная Гермиона гасила его ядовитое пламя и тащила из гордого Малфоя запретные эмоции. И самую главную — страх. Судорожный, всепоглощающий страх не за себя — за неё. Кажется, Драко боялся за них двоих: «Вот дьявол! Нет... не сходи с ума».       — Замолчи.       Не слышит.       — Я не понимаю, — Гермиона рывком стёрла слезу, гадкой уликой оголяющей боль, — зачем ты защищаешь... её?       — Что? — так тихо, что и сам не разобрал. «Так ты так это видишь?»       — Зачем защищать даже не себя... Даже не ту, что искалечила моих друзей...       Гермиона сглотнула поток слёз. Вытянула свою руку из ослабших тисков и нерешительно коснулась щеки Малфоя: восковой и колючей.       — Зачем защищать ту, — Гермиона погладила её, слегка-слегка, — что заставила меня смотреть, как ты уходишь? Драко, я не боялась тебя потерять — я тебя на самом деле теряла! Ты таял у меня на глазах. И ты не слышал, что я...       Она почти обронила истину и замолчала — продолжение утонуло в его губах.       Малфой сам не позволил.       Он не то чтоб целовал, как умеет лишь он один, — он прижимался так яростно и глухо, притянув к себе одурманенную полупризнанием голову, что и пошевелиться не получалось. Секунда за секундой сухим, но горячим касанием Малфой запрещал новые вопросы и излияния. Протест и согласие. Он запечатал всё мигом и разом низким гортанным голосом:       — Гермиона, так нельзя... — кажется, Драко снова коснулся её растревоженных губ — он сам недопонял. И уточнил: — Со мной.       Она едва кивнула и отстранилась. Вытянулась в полный рост, сражённая чувственным нападением.       Бог знает, о чём она думала, вытягивая злосчастное имя! Чтобы прикончить Сколопендру первой? Чтобы вернуть себя, пока Малфой не догадался?..       — Уже уходишь? — спросил он, следя за отступающей к выходу Грейнджер.       — Пора позвать колдомедика, — ага, кто-то опять сбегает. — Мистер Коллинз просил сообщить, когда ты очнёшься.       Драко смотрел и смотрел на неё, не отпуская. Именно Драко — не Малфой. Но ещё один такой взгляд... или поцелуй — и вся правда выплывет наружу. Что не важно, каким он стал. Что у них одна беда на двоих. Что она любит его и больше не оставит.       Внеочередное сумасшествие.       Гермиона на пару мгновений замешкалась, а потом обернулась на скрип двери и застыла. Потому что в проёме, на неуверенных ногах, вышагивал...       Люциус Малфой.       И сейчас он её убьёт. На месте. Без сожалений. За то, что приблизилась к израненному сыну.       Как долго Люциус стоял у палаты, наблюдая за ними через маленькое оконное стекло? Гермиона, помнящая не преступника, не любящего отца, а раздавленную тень в зале суда, перевела взгляд на Драко:       «О, господи...» — и многое б отдала за эту серую теплоту под длинными ресницами. За его неприкрытую радость и удивление на одутловатом лице. За смятение и многозначительное молчание. За настоящую близость двух похоже-непохожих людей.       Но не за страх, который преследовал всё это, — абсолютно неподдельный и кровный.       Гермиона впервые увидела, что Драко уважал отца... И боялся.       Боялся и любил.       Она вжалась в стену, пропуская нежданного посетителя, как вдруг его вежливый тон чуть ли не приклеил ноги к полу:       — Прошу прощения за вторжение, мисс, — пустые потерянные глаза Люциуса блуждали от безликой стены к кровати, от Драко к Гермионе и снова к Драко: — И у вас тоже, — а потом опять к Гермионе: — Не имею чести быть представленным.       Похоже, бедняга перебирал в уме возможные варианты поведения, отыскивая верный:       — Но здесь можно обойтись без церемоний, вы не считаете?       Гермиона застыла дважды.       Катастрофа.       Вслед за Люциусом в дверях показался аврор, это несложно было определить по характерной нашивке:       — Вы должны покинуть палату, мистер Малфой. Или мне придётся применить силу, я же предупреждал: никаких разговоров с посторонними.       — Оставьте его, — выдавил Драко, переполненный тихим ужасом и дикими криками в собственной голове.       Отец не узнал его — родного сына!       — Не утруждайтесь, молодой человек, — отмахнулся Люциус. — Они предупреждают меня сотни раз на дню. — Но мой доктор сказал... Что же он сказал? — Люциус морщил лоб, безусловно пытаясь вспомнить и это тоже: — Ах, да... Я должен быть осторожен с маленькой грозной леди и спросить, как вы себя чувствуете?       — Простите, мистер Малфой, — обратился аврор к Драко, — но я должен его увести. Я и так нарушил все предписания, но мистер Коллинз умеет убеждать.       И тут Люциус изменился: сжался, его качнуло, и он, сгорбившись, превратился в старика, облачённого в больничную робу.       — Д...Драко? — поражённый внезапному открытию, полубезумный посетитель вдруг стал отцом.       Он вгляделся в измученное лицо сына, затряс головой, метнулся взглядом к Гермионе, к аврору, снова к Гермионе, расправил плечи и вытянулся в струну:       — Но мой Драко сейчас дома. И знаете, он очень умный мальчик... Он здоровый мальчик.       Гермиона едва сдерживала слёзы. В какой-то степени она понимала, каково Драко сейчас... Когда для родных людей ты — незнакомец. Случайное лицо. Пустой звук. Понимала и то, что жалости Драко не простит, поэтому по-прежнему вжималась в стену, лишь бы казаться невидимой.       Аврор, извинившись, подхватил своего подопечного под локоть, на что Люциус зашипел, как ощетинившийся книзл, оттолкнул наглеца и вышел, захлопнув дверь:       Бах!..       Гермиона следила за Драко молча, не решаясь сказать хоть слово. Лучше бы её здесь не было! Как ни бредово это звучит. Потому что между ними тоже что-то захлопнулось.       Малфой помрачнел, сморгнул следы человечности, оброс иглами:       — Уйди, Грейнджер, — процедил он, трогая, должно быть, новое, неизвестное отцу лицо, но страшных шрамов и повреждений не находил. И от этого становилось ещё хуже: — Я же велел: уйди! — скрипя отчаянием на зубах.       Гермиона без слов, скрывая сострадание, поспешила к выходу, но её оттеснила целая делегация, переступившая порог палаты во главе с лечащим врачом и временно исполняющим обязанности главы Аврората — Джоном Долишем.       — Мистер Малфой, я рад, что вы в добром здравии, — начал Долиш и обратился к невысокому седому человеку слева: — Как видите, мистер Коллинз, ваш больной уже очнулся, — но колдомедик в ответ, выпятив губу, лишь пересчитал пуговицы на своей мантии. — У меня свои способы получения информации и в Мунго, и за её пределами.       — Вы обманули меня, — не сдерживался Драко, игнорируя высокопоставленных визитёров и буравя грузного колдомедика в лимонном одеянии: — Вы уверяли... Но он не помнит меня!       Скрюченные пальцы комкали одеяло, а горечь — нервы. Малфоя тупо поимели?! На деньги. Практически на его деньги... Его отец не притворщик, он не в себе.       — Успокойтесь, мистер Малфой, — Коллинз сохранял удивительное самообладание, приближаясь к нему и разглядывая мышиными глазками пузырьки на тумбочке. — Я не совсем понимаю, о каком обмане и о ком идёт речь. Я впервые говорю с вами и, увы, ничем не могу облегчить ваше негодование. Но не навязчивые видения, принимая во внимание ночной бред. Вероятно, сказались зелья... Я уменьшу дозу, если вы не против, но должен предупредить, что тогда боль вернётся.       — Нет! — Драко хронически боялся боли. Она чудовищным монстром атаковала его память, разорвала её и вынудила унять эмоции: — Немного видений меня не убьёт. А отец... — сочинял Драко, спохватившись, что выдал тайный визит в Хогвартс, чем подставил Блейза под удар: — Я случайно услышал, что он не помнит меня, хотя я надеялся...       — И продолжайте надеяться, мистер Малфой, — нравоучительно перебил Коллинз, перекладывая отдельные пузырьки с тумбы в карман мантии. — Вряд ли ваш отец не сознавал, чью именно жизнь он спасает, когда согласился стать вашим донором.       — Кем? — неожиданно для себя прошептал Драко. Нет, значение слова он знал... Только не улавливал сам факт. Целую, чёрт подери, вечность!       Мистер Коллинз славился невозмутимостью и игнорированием глупых вопросов:       — В конечном итоге, именно ему вы обязаны своей жизнью.       Драко оторопел. Странные тёплые мурашки расползлись по телу, закопошились под кожей, проникли в мозг. «Как такое возможно?» Разбираться в этом не хотелось, да и не моглось. Игры разума вне компетенции ограбленного и замученного Сколопендрой Драко.       — Вам необыкновенно повезло, — вещал Коллинз, взмахом палочки окрасив воду в стеклянном кувшине розовыми вкраплениями, — что Люциус Малфой тоже находился в Мунго, ведь именно кровные родственники наиболее часто подходят как доноры, пусть мы и не располагаем точными сведениями почему.       — Группа крови, — сумничала Гермиона и почти сразу пожалела, магловские названия в Мунго не жаловали.       Что Коллинз тут же озвучил:       — Напоминаю, мисс Грейнджер, что мистер Малфой ещё и волшебник, и магловские термины плюс теории, при всём уважении, здесь не уместны. Или вы опять наброситесь на меня с кулаками, доказывая свои скудные познания в медицине?       Гермиона, закусив губу, закачала головой.       — Позвольте перейти к причине нашего визита, — вклинился в беседу глава Аврората, покосившись на маленького толстого волшебника с пером в руке. Скорее всего, секретаря или писаря. — Во-первых, мистер Малфой, в связи с произошедшим Визенгамот согласился снять ограничения, наложенные на вас вне стен Хогвартса и его окрестностей, равно как и Мэнора, что, по моему мнению, и привело к трагедии. Во-вторых, и это наиболее важно, спешу уведомить, что преступник, напавший на вас, обязательно будет пойман и незамедлительно предан суду!       Долиш переглянулся с долговязым волшебником в сливовой мантии и, вероятно, в ожидании одобрения уставился на Драко.       — Прекрасно, — съязвил тот, натягивая пониже левый рукав, но ехидство всего в одном слове сумела прочувствовать только Гермиона.       — В короткие сроки Аврорат опросил всех, кого счёл необходимым, — громким голосом докладывал Долиш. — Даже просканировал Мэнор во избежание нового инцидента. Но прежде чем мы приступим к открытым оперативным действиям, я обязан просить вас, мистер Малфой, назвать...       Глава Аврората замешкался, потому что дверь приоткрылась, и в просвете показалось милое девичье лицо в обрамлении светлых волос.       Долиш обернулся:       — Прошу вас, входите, мисс Аббот.       Охренеть.       Наглость всё-таки порок. Самый нетерпимый из всех.       — Какого?.. — Драко подавился непечатными оскорблениями. — Какого дракла вы делали в моём доме?       — Нас волновала ваша безопасность, мистер Малфой.       И его сейчас стошнит от этой «новости».       — Да ну? Так вы поэтому... — Драко дико захотелось курить. — Устроили здесь вечеринку? Сколько ещё приглашённых? Ничего, что я несколько не одет для приёма, мисс Аббот?       — Но ты же... в больнице, — не замечая сарказма, ступила внезапная гостья.       — Для соблюдения протокола ещё один независимый свидетель нам не помешает, — вставил Долиш. — Внесите туда имя мисс Аббот, мистер Морис.       Маленький лысый волшебник в углу тряхнул пером и указал Ханне на место рядом с Гермионой.       — Кроме того, — продолжал Долиш, — именно ваш вопиллер, мисс Аббот, стал спасительным известием для мистера Малфоя, и я уверен, что он не упустит момента поблагодарить вас лично.       Поблагодарить?       Малфой?       При всех?..       И кого — подстилку Лонгботтома?!       В каком мире они живут? Уж точно не Малфоя!       Но Долиш опять уставился на него. Кто тут, собственно, главный — свежеиспечённый пациент?       А Драко вопрошающе смотрел на Гермиону. Серые глаза заполнило чернотой, воздух — едкой пылью, и она пыталась определить, чего Малфой от неё ждёт. Помощи? Так та бы и самой не повредила, раз армия Дамблдора её разыскивает.       — Может, вернёмся к главному вопросу? — обратилась Гермиона к Долишу. — Никто не умаляет заслуг мисс Аббот, но правосудие, в отличие от благодарности, не может ждать.       Пригвоздила.       И того, кого не следовало, тоже:       — Так первой меня нашла она? — металлическим тоном спросил Драко и натянуто-показательно улыбнулся спасительнице.       О Мерлин, он опять утверждал очевидное. И не переваривал Аврорат. Мунго. Эту палату. Незваных гостей. Право — мерзкое — судие!       «Тянуть время не выход, болван!» — сам себе. Паникуя.       — А что такого? Я захотела убедиться, что ты... в п...порядке, — Ханна мялась с ноги на ногу и запиналась, сохраняя конспирацию. — Ты нас здорово напугал. И я чувствую себя жутко виноватой. А уж Невилл... Вообще-то я искала Гермиону.       Ханна указала на дверь и шепнула Грейнджер:       — Гарри...       — Оставьте подробности своего визита на потом, — спохватился Долиш. — Назовите имя, мистер Малфой, и каждый из нас сможет вернуться к своим обязанностям, а вы — к отдыху.       Драко гипнотизировало столько глаз, что это выбивало из колеи. Он всячески боролся с соблазном выкинуть какой-нибудь нелепый номер и, словно ребёнок, показать министерским идиотам язык. В голове бились два извечных врага: добро и зло, правда и ложь, ум и глупость, знание и невежество, и Драко не мог выбрать верную сторону. Он никаким боком не был готов разгребать то дерьмо, что обрушилось без приглашения.       Имени им не видать.       А Сколопендра — забота Малфоя. Она гнусная, чокнутая, охамевшая тварь! — вышло слабо, потому что незло, но зато искренне.       Только время шло. Бежало. Давило и мучило. И курить хотелось… до смерти!       — Извините, сэр, — стремясь обуздать надвигавшуюся бурю, произнёс Драко. — Но я почти ничего не помню, — и виновато пожал плечами.       Выкрутился.       Умник.       Присутствующие захлопали глазами. Изворачиваться Малфой, конечно, умеет, но что теперь? Гермиона прикидывала, чем он прикроет своё сверхпродуманное «не помню». Обливиэйтом? Контрзаклятье здесь может стоить дороже, чем хотелось бы. Что за героизм на грани глупости?       «Или Драко не лжёт?»       Вряд ли.       — Это возможно? — обратился сильно озадаченный Долиш к Коллинзу. Дело приняло внезапный оборот.       — Вполне, — колдомедик неуверенно кивнул секретарю, для протокола. — Учитывая кровопотерю и шок, память мистера Малфоя могла пострадать. Безвозвратно.       — А если пригласить легилимента? — глава Аврората не хотел сдаваться без боя. — Мистер Фоссет не раз предлагал свои услуги и в этом качестве.       «Не дождётесь, — Драко шарил глазами по палате. — Где моя одежда?!» — и внутренне выл.       А Гермиона не понимала: что происходит?       В палате воцарился гам. Шелест бумаг. Обмен мнениями. Возгласы сожаления. Но Гермиона видела только Малфоя: несобранного, хитрого, полного чёрной ненависти. Этот цвет нельзя спутать ни с каким другим. Как и грубую гримасу, когда Драко, неброско прижав руку к рёбрам, скривился от боли, пытаясь встать с постели. Ему пора принять зелье, а не рваться в бой!       Горе-пациент рехнулся?       Нет.       Он вспотел. Испарина выступила на лбу мелкими блестящими каплями. На шее запульсировали вены, к щекам вернулась мертвенная бледность.       Это странно. Подозрительно. И — порядком доставшее — очевидно!       — Мы уходим, — включив лидера, бросила Гермиона для Аббот. — Немедленно, — и потянулась за палочкой.       — Прости-и, — заунывно запела Ханна, кружа возле Драко. — Прости, что это случилось в моём пабе. Невилл хотел, правда хотел составить тебе компанию, но он так устал, так устал... И заснул. Но ты же не против, если мы доиграем партию позже? Когда мы... То есть когда я... как-нибудь навещу тебя?       А затем одними губами:       «...и твоего отца».       Только посмей!       — Катись к дьяволу, сука! — Малфой не подбирал выражений, давясь отвращением.       Почти всех, кто слышал, кажется, поразило Петрификусом. Кроме двух люто ненавидящих друг друга людей, которые дрались пока лишь мысленно.       А Гермиона уже уловила сотню оттенков страха в серых глазах. Горячего, мощного, липкого страха пополам с любовью. Любовью не к ней, но к тому, кто важнее малфоевских правил. И прежде, чем сумела остановить Драко, он выплюнул не менее страшное:       — Я вам солгал, мистер Долиш. Меня пыталась убить Ханна Аббот.       Ба-бам-м...       «Не ждала, малыш?»       Министерские ищейки оцепенели, приоткрыв рты. Однако ликование Драко сменилось удивлением, когда он заметил:       Сколопендра не потянулась за палочкой, не сбегала, не злилась...       А победно улыбалась.       Ему.

* * *

      В прошлый раз Драко и не предполагал, что снова окажется на Гриммо: в том же доме, в той же комнате и практически в той же не самой приятной компании. И тем более не победителем, а побеждённым. Но он влип по самые уши, и отказываться от приглашения весьма непредусмотрительно.       Сколопендра превратила его в узника на свободе, и теперь необходимости приходится подчиняться, даже если она включает в себя Уизела, Поттера, Лонгботтома и прочих субъектов — а по факту мероприятие, которое Грейнджер многозначительно назвала собранием. И сейчас именно её присутствие хоть как-то, но уменьшало всю паршивость ситуации.       А ещё — грейнджеровские мозги.       И пусть ошибка всезнайки стоила части сознания, их наличие, а также незаурядность не оспаривались. Включил бы Драко голову, может, и не увяз бы в этом дерьме! Зато вынес полезный урок — доверять в этой жизни нужно только себе. И контролировать-контролировать-контролировать эмоции, пока не отыщется решение. А извлекать выгоду Малфои умеют, даже если предстоит искать её в том, что амбициозно именуется «собранием».       Драко вышел из камина, наблюдая за несуразными фигурами — остатками армии Дамблдора, расположившимися в апартаментах на площади Гриммо, как у себя дома.       «Добро пожаловать в клуб полудурков!»       Но здороваться как-то не тянуло.       Переживут.       Драко притормозил: и телом, и мыслями.       «Что я тут делаю?» — едва пришёл, а уже хочется свалить.       Поттер вновь оккупировал диван на пару с заядлой подружкой, а Уизел с пятнисто-красным лицом развалился в кресле, словно министр магии, и, судя по запаху дешёвого пойла, витающего в воздухе, плюс идиотскому выражению лица, был подшофе. На коленях у лжеминистра устроилась Фоссет, тут же попытавшаяся подняться, однако нетрезвая образина сразу осадила её:       — Сиди.       Драко отвёл глаза:       «Смазливая девушка и выпивка… Ну хоть кто-то получает удовольствие от этого сумасшедшего дома».       Грейнджер, уткнувшись, вероятно, в очередной учебник, восседала на ковре, скрестив ноги, и — не может быть! — оторвалась от чтения при появлении особого гостя. Единственный, кто явно не находил себе места — Лонгботтом, он мерил гостиную шагами и словно не замечал Малфоя.       — Ты опоздал, — первым заговорил, конечно же, Поттер. Как истинный герой.       Не опоздал, а задержался. Драко оглядывал комнату в поисках уютного уголка, где можно скрасить своё пребывание или пережить предстоящее светопреставление, на худой конец:       — Адрес потерял. Что, бить будете? — и ухмыльнулся.       — Если попросишь, распишу по полной, — ехидно отрапортовал Рон, разминая кулаки. — Но ничего не гарантирую, потому что ты ещё тот живучий сукин сын, — и сразу же получил тычок в бок от Сандры.       — Это он мне типа комплимент сделал? — Драко равнодушно сунул руки в карманы и покосился на Гермиону. Она сыграла в вежливость:       — Присядь где-нибудь. Это надолго.       Лишь бы не навсегда.       Мысль опережала Драко:       «Где-нибудь — о-очень конкретно!»       Хотя и из «где-нибудь» можно извлечь массу приятного, поэтому он, не долго думая, взмахом палочки приманил антикварный пуфик и водрузил его рядом со смущённой Грейнджер. А офигевшая морда Уизела — приятность номер один.       «Имею право, рыжий».       — Ну и до чего вы без меня договорились? — спросил Драко, удобно облокотившись на ноги.       На вопрос ответил Лонгботтом, который к тому времени привалился к стене, перестав нервировать вновь прибывшего гостя неуклюжим маятником:       — До того, что ты немножечко не в себе!       — Перевожу, Малфой: ты свихнулся, — приобняв подружку, резюмировал Рон.       Остряк.       И вроде бы умнее промолчать, все болезни от нервов, но Драко гордился своим умением выдавать двусмысленности:       — А мы все члены одного клуба, Уизел. Только ты самый мелкий из них, — тот пренебрежительно шикнул и пустился в обмен любезностями:       — Может, и мелкий, зато умею доставлять о-огромные проблемы всяким задницам!       Гермиона тихонько взвыла и прижала книгу переплётом ко лбу: «Они никогда не вырастут».       — Прекратите, — остановил балаган Невилл. — Ханна в беде, а вы размерами меряетесь!       — Так это Аббот в беде? — саркастично уточнил Малфой. — Тогда рядом с ней все мы просто везунчики!       Невилл взбунтовался:       — Я понимаю, ты злишься, но это была не она. Тебя пытала не она! То есть, я знаю, что Сколопендра выглядела как она... Но ты ошибся, Малфой! И должен всё исправить.       Должен?!       — Мне у неё прощения попросить? — Драко изобразил искренность. — Как только Азкабан откроют для экскурсий, я — обязательно! В следующей жизни тебя устроит?       Гермиона и хотела бы, чтобы Невилл оказался прав, но нелегко спорить со здравым смыслом, Мунго и Авроратом. Да и с влюблённым гриффиндорцем тоже. Который никак не унимался:       — Мне жаль, что с тобой случилось то, что случилось, — в отличие от Малфоя, Невилл не изображал искренность. — Но у Ханны нет причин мстить тебе, — и жестом указал на левую руку Драко.       И тот, улыбаясь на манер зловредного лепрекона, повернулся к Грейнджер, отыскивая не приправленные лёгкой ненавистью слова, однако оратор пресёк всякие обвинения в болтливости:       — Я сам видел руну, и не смотри так на Гермиону, она ни при чём.       Грейнджер всегда при чём.       Но Драко выдохнул. Как он мог забыть, что Лонгботтом торчал в гостинице бесполезной задницей? По которой бы врезать с ноги (за наивность!) в рамках воспитательных мер. И как ни тянет ввернуть что-то не менее неприятное, пришло время поговорить серьёзно и без эмоций:       — Мне плевать, что за бред гуляет в твоей голове, только у меня нет причин оговаривать твою подружку. Объясняю на пальцах, Лонгботтом... Первое, я знаю, кого я видел и когда. Второе, авроры — не доверчивые ослы и проверили её палочку. Третье и самое главное, Аббот признала вину, — (о чём шестёрки донесли незамедлительно, ещё в Мунго.) — И если бы тебя пустили на закрытое слушание, ты бы сейчас не тратил моё время впустую.       — Её запугали, — нервно предположил Невилл, мерно пристукивая ногой по полу, и Драко почти позавидовал такой вере в людей. — Заставили. Сделали козлом отпущения. Ты сам говорил, Гарри, что Сколопендра хитра и опасна. Значит, это снова Империо, как с Забини, да? — Гарри не решался переубеждать Невилла, надежда всегда умирает последней. — Другого объяснения нет, я её знаю!       С точки зрения Малфоя, зрелище становилось жалким. Все эти споры «она-не она» не злили, но откровенно утомляли.       Драко колебался совсем недолго, поднялся и достал волшебную палочку:       — Насколько хорошо ты знаешь её, Лонгботтом? — двигаясь навстречу невысказанной угрозой, Малфой заставил вытянуться половину слушателей. Кроме Уизела, конечно, тот просто стал похож на каменную горгулью.       — Как себя! — убеждённо заявил Невилл, гордо натягивая вязаный жилет по фигуре. Он не имел привычки бояться кого бы то ни было из Пожирателей смерти. Пусть и не мог понять намерения этого кого-то.       Драко не горел желанием блистать своими возможностями перед простофилями, но отступать не собирался:       — И ты готов поручиться за неё кровью?       — Да! — ни секунды колебаний.       «Ну что... за кретин», — откуда столько блажи в гриффиндорцах? Драко посчитал, что это врождённый недостаток. И, увы, всей жизни не хватит, чтобы содрать с некоторых розовые очки.       — Малфой! — громко одёрнул Гарри, напружинившись во весь рост, и почувствовал, как Джинни вцепилась в руку, словно стремилась остановить.       Бесполезно.       — Заткнись, Поттер, — изрёк Драко ровно и чётко и потянул вверх левый рукав пиджака вместе с рубашкой. — Ты готов, Лонгботтом?       — Что ты задумал? — взволнованно поинтересовалась Гермиона, подоспевшая как раз в тот момент, когда Драко заносил палочку.       Будь это кто-то другой, он бы не удостоил его объяснениями:       — Если не верит моим глазам, пусть поверит своим, но омута памяти я здесь как-то не наблюдаю. А легилимент из него хреновый! Перевожу — никакой.       — Опять твои пожирательские штучки? — прорычал Рон, сверля вчерашнего преступника отвращением.       Только Драко на его чувства глубоко плевать. Даже заводят и требуют мщения:       — Научился бы ты читать, Уизел, — взвыл он. — Хоть какое-то достижение!       Но прежде чем тот выставил кулаки, ситуацию прояснила Гермиона:       — Все успокоились, — она жестом остановила Рона. — Ему просто нужна кровь.       Труды по легилименции заставили провести в библиотеке не один вечер.       — Вот об этом я и твержу, неуч, — по-прежнему язвил Драко, наблюдая, как Фоссет успокаивающе гладит рыжего дуралея по плечу.       Она чмокнула Рона в алую конопатую щёку и тихо протянула:       — Говоря-ят, что так можно показать воспоминания даже умершим.       — Что за ерунда? — не веря, возмутился Рон. — На хрен показывать картинки трупам?       «Хронически туп», — Драко захотелось схватиться за голову, а Гермиона нравоучительно вставила своё:       — Но это неприемлемо! Ещё Совет колдунов строго-настрого запретил использовать кровь художника для волшебных красок. Без неё ничего не выйдет, а прибегать к таким мерам не только аморально, но и... жестоко!       Высказалась.       На что Фоссет зажала нос и с противной интонацией, цитируя предписания свыше, пропищала:       — Запрещается смущать и тревожить души мёртвых эмоциями живых, — и уже своим голосом: — Покойтесь с миром. Но иногда проще показать, чем тратить время на бла-бла-бла!       Дикое неуважение к заветам предков.       — Почему у меня такое ощущение, что я снова в Хогвартсе? — спросил Драко и, не дожидаясь новых лекций, вернулся к Лонгботтому: — Станет намного проще, если будет и твоя кровь.       В Мунго здоровья не прибавляют.       — Но на это способен только легилимент! И не слабый, — Джинни осеклась: Малфой, сдвинув брови, резанул собственную ладонь и сжал руку в кулак. Самоуверенный гад точно знает, что делает.       А значит, Гермиона не просто так проиграла дуэль в пабе.       — Этот х-хрен умеет влазить в... в голову? — заплетающимся языком прокричал Рон, но в драку пока не бросался. — И давно?!       Он зажмурился, руки затряслись, взгляд помутнел. Присутствие Малфоя явно не шло кому-то на пользу. Гермиона уже успела пожалеть, что так и не отстояла своё мнение: чем дальше они друг от друга, тем лучше.       Фоссет предусмотрительно отлевитировала бутылку:       — Пей.       Трезвая мысль.       — Пей и молчи, — согласилась Джинни. Из двух зол выбирают то, что легче пережить, а похмелье вполне поправимо.       Рон припал прямо к горлышку, а Невилл, ни слова ни сказав, вытащил палочку, одним точным движением рассёк ладонь и вытянул её для рукопожатия.       Драко вцепился в Лонгботтома намеренно крепко, смешивая их кровь и сознания, стараясь не думать о том, что этот ритуал сближает двух когда-то непримиримых врагов: Пожирателя смерти и победителя Волдеморта, слизеринца и гриффиндорца, друга Поттера и его же недруга. Сближает недопустимо близко, но так непрочно, что может рухнуть в любой момент под тяжестью истины. Поэтому Драко сжимал руку что есть сил, не давая возможности оборвать воспоминания.       Надо кончать с темой Аббот раз и навсегда! Сейчас. Даже под прицелом чужих глаз. Пусть Лонгботтом прочувствует весь ужас, всю боль, всё отчаяние, что заставляли Драко жалеть о том, кто он есть; о том, что способен дышать и помнить.       Даже — жить.       В полной тишине лицо Невилла менялось с каждой секундой, отражая незримые муки и неслышные крики, как в кривом зеркале. Драко заваливал беднягу жестокими образами полузверя-полудевушки, испытывающей крайнее наслаждение от страданий и боли жертвы. И очень тяжело проходить через это снова, даже если пытка кошмарным видением длится всего пару минут. А не сотни, как когда-то. Или даже тысячу...       Драко заходил всё дальше и дальше в лабиринты памяти, давая Лонгботтому убедиться в своей ошибке. Увидеть как можно ближе красные от крови глаза Аббот, услышать её голос, искажённый смех, уловить знакомые движения, понять мерзкие слова, поймать её нездоровое возбуждение... Даже что-то похожее на поцелуй: мертвенно-холодный и иссушающий, разбивающий сознание Драко тёмной, как её душа, магией. И он отпустил Невилла, лишь когда ощутил — парень сломался.       — Не-е-ет, — выстонал тот и, обессиленный, рухнул на пол, убитым тоном разрушая повисшую тишину. — Что она сделала с тобой? — и троллю ясно, что речь шла не о пытках.       — Так вы ему не сказали? — рьяно недоумевал Драко, переводя взгляд с одного героя на другого. — О том, кто она есть. Как?!       «О Мерлин, как же они убоги!»       Что даже своим лгут.       — Мы рассказали не всё, — Гарри, наверно, единственный, кто никогда не прятал от Драко глаза. И сейчас тоже: — Потому что считали Ханну одной из жертв и не хотели, чтобы Невилл случайно просветил её насчёт будущих перспектив.       Гарри перевёл дыхание и обратился лично к нему:       — Да и тебе было бы непросто помогать нам, зная, что ей грозит безумие.       Учитывая случившееся с родителями — более чем.       — Невилл... Честно... Мы просто пытались защитить Ханну, — отложив учебник, оправдывалась Гермиона. — И тебя. Мы всё объясним, прости...       «Защитнички», — Драко ненадолго прикрыл глаза. Их давно пора лечить — от желания защищать.       Гарри виновато смотрел на Невилла, но на Малфоя — решительно, будучи уверенным в своей правоте:       — Нам и в голову не пришло, что Ханна странная не от того, что лишилась чего-то, а, наоборот — приобрела. Для Невилла Сколопендра была гадиной, напавшей на его друзей...       Гарри запнулся, стремясь удержать правду о Гермионе. Он обещал. Они все обещали...       — И изменившей нас чёрной магией, — поставив бутылку на пол, прибавил Рон и икнул. — Когда мы были без сознания. Только Гарри пару раз пришёл в себя, поэтому мы и вывели тварь на чистую воду. И поэтому мы типа знаем, — он вновь икнул, — кто ей нужен, но не знаем почему.       — Что же на самом деле помнит великий Гарри Поттер? — скрестив руки, на излюбленный манер спросил Драко.       — Ничего существенного, — Гарри покосился на Гермиону с видом заговорщика. — Пару-тройку нелепых слов и сковывающий холод.       С учётом свежесваренного зелья слетевшее стеклянным шёпотом имя Макгонагалл и «спаси меня» выглядели для Гарри не более чем издевательством. А вот удушье и поцелуй — глубоко личным и никого не касающимся.       — А вы книжки писать не пробовали? Сочинять горазды, — желчно подметил Драко и отмахнулся: — Ваши проблемы. И раз вопрос исчерпан, может, выдадите что-то по существу? Кто-нибудь знает, зачем Аббот понадобилось делать из вас идиотов? Я ещё могу понять меня или Панси, но вы-то ей зачем?       — А что-о же ты сам у неё не спро-осил, мозгокрут? — зло проикал Рон, прижимая к себе Сандру.       Поддел так поддел.       — Ну я хотя бы не веду себя как настоящий козёл, — процедил Драко от очередного приступа горечи.       Мир перевернулся — Малфой обиделся на рыжего обормота. Вот хрень, лучше бы злился!       Назревал мордобой. У Рона от напряга только что пар из ушей не шёл, он и икать перестал. Драко даже немного стушевался, понимая, что стычки с тупыми полупсихами чреваты новым пребыванием в Мунго.       — А что тебе сказал Снейп, Гарри? — спешно спросила Сандра, переводя тему и совершив, кажется, самое ненормальное, что могла — прижала ладонь Рона к своей груди.       Парни есть парни.       А опасные ситуации требуют крайних мер. Возможно, аморальных, но включающих бессознательное.       Драко еле удержался от комментария про гневопоглощающие девичьи округлости:       «Натуральный дурдом!»       Сейчас стошнит.       Но ведь сработало! Рыжий дуралей чуть ли не замурчал, краска отчасти схлынула. Зато залила лица всех остальных. Кроме Малфоя, пожалуй... Он на мгновение захотел проделать то же самое с Грейнджер, прямо на глазах у Уизела, и полюбоваться перекошенной рожей номер два.       Хотя Грейнджер тут же прибьёт.       Гарри откашлялся, ухватился за спасительный вопрос и, морща лоб, постарался воспроизвести случившееся накануне:       — Сначала, как обычно, он меня отчитал — за синдром героя. А потом сказал, что ему мало что известно. Только какие-то ничем не подтверждённые слухи о злом демоне или о ком-то таком, кого боятся даже дементоры. Он портит людские души, неизвестно откуда появляется и неизвестно куда исчезает, оставляя после себя лишь пустоту и тлен.       — Дементоры? — глухо переспросил Драко, рисуя себе их мрачные голодные силуэты и насыщаясь страхом, как лёгкие — воздухом.       Именно цепенящий страх вынудил вернуться на своё место, медленно переставляя ноги, и забыть о колкостях. Рассудок будто застывал под ужасным видением, а слова, не рождаясь, превращались в безмолвные вопли. Его сердце снова дрожало, дрожало и плакало, взывая к самосохранению:       Верни себя.       — И это всё? — разочаровалась Гермиона. — Всё, чем он смог помочь?       — Я спросил то же самое, — Гарри развёл руками.       — И-и-и?.. — протянула она.       — Снейп заявил, что если я начну верить россказням всяких глупцов, а не полагаться на собственные мозги, при условии, конечно, что они у меня есть, то полкната мне цена, как аврору. Да, и ещё добавил, что если Макгонагалл и попалась на какое-то колдовство, то исключительно по гриффиндорской доверчивости. И он никогда не считал своим долгом присматривать за Макгонагалл, тем более с того света.       Раздался тихий хлопок — Фоссет, напряжённо-мило улыбаясь, стукнула своего парня по разгулявшейся руке. Джинни прыснула, а Драко захотелось наложить на них Петрификус: «Им что, по тринадцать?»       — Замечательно! — подытожил Рон, уже не лапая Сандру, а заглядывая в вырез блузки. — Всё как всегда, промыл мозги, а толку мало.       — Не скажи, — вставила Фоссет, игриво щёлкнув Рона по носу, — это значит только одно: Макгонагалл не видела угрозы в том, кого сама выбрала в Старосты. А Снейп не всегда на месте. Редко, но он бывает у Слизнорта, потому что на другой день Зельеварение превращается в изыскания по части Антипохмельного. Как, например, после Хэллоуина, — чуть округлив глаза, вспомнила она. — Неужели тогда?       — Это я виновата, — каялась Гермиона, присаживаясь на диван и измождённо опуская руки на колени. — После разговора с первокурсницей я должна была догадаться, что это Аббот. Кто кричит громче всех — держи вора? Вор! Она и с Малфоем попыталась это проделать. Только не вышло... Ханна болеет Травологией, часами торчит в злосчастных теплицах, а профессор Стебль ей позволяет! Всё так просто, так просто... И многое объясняет.       Гермиона мрачнела на глазах.       Джинни придвинулась ближе и погладила её по плечу:       — Это просто, если знать, кто это. Никто её не подозревал. Она староста, она девушка Невилла, она воевала за Хогвартс рядом с Фредом и Джорджем, — Джинни вздохнула.       Вдруг упавшая духом Гермиона вновь приковала к себе внимание:       — Мантию-невидимку Джордж ей и подарил, и именно он, наверное, как-то проболтался про Карту.       — И доступ в нашу спальню для неё открыт, да, Невилл? — Рон осклабился.       Под непреложными фактами Гермиону будто окутало сумрачным облаком:       — Я всегда считала себя неглупой… Но Сколопендра провела меня как… как… — от стыда она ненадолго прикрыла лицо руками. — Аббот ведь подходила с самого начала, а я словно ослепла! Эта лицемерка натравила меня на Малфоя с ядовитым абрусом, использовала Невилла и заколдовала Забини прямо у нас под носом, — адовы муки подбирались к сознанию подлой истерикой. — Сколопендра прокралась в наши планы с моей лёгкой руки, я сама оставила Малфоя в «Дырявом котле»… И она…       Гарри понял — ещё немного, и Гермиона сорвётся. Расплачется маленьким ребёнком, облегчая боль. Сдавит виски, сожмётся, разозлится сама на себя, утонет в чувстве вины и …       Надо что-то сделать.       Срочно.       Отвлечь. Отогреть. Оградить.       Гарри не поверил глазам, когда заметил нависшего над Гермионой Малфоя со стаканом воды в руке:       — Посмотри на меня, Грейнджер, — всего несколько слов тихим голосом, один тёплый взгляд и одно долгое касание пальцев, и она вмиг изменилась. — Ты нужна... нам.       Гермиона просветлела. Вытянулась. Отпила из стакана и, похоже, вернула самообладание:       — Ничего ещё не кончено. Я что-нибудь придумаю. Я всё исправлю.       «Сомневаюсь», — Драко не сказал вслух, но долбаный Поттер, должно быть, прочёл это у него на лице:       — Обидишь её — убью, — еле слышно. Не коротко. Но ясно.       — Уже боюсь, — скривился Драко и решил, что пора валить домой из этого царства любви и взаимовыручки.       И побыстрее.       — Ну кто же тогда отравил Ханну? И зачем? — Невилл словно очнулся, заговорив впервые за долгое время.       У Гермионы будто глаза открылись. Она вскочила с дивана, излучая тревожную радость:       — Мадам Помфри была не права в одном: чудес не бывает. Аббот выжила, потому что сама себя отравила! Или чтобы сбить нас с толку, или...       — Что «или»? — спросил Гарри, глубоко внутри уже улавливая истину.       Гермиона продолжила:       — Или Аббот хотела кое к кому подобраться, вызвав у неё чувство вины. Ведь этот кое-кто отличается нерациональной уравновешенностью и очень ценит своих друзей. Кто заметит странности в странном?       Сандра, потрясённая, с трудом высвободилась из объятий Рона, выпрямилась и уточнила:       — Так ты думаешь... Святые небеса...       — Да в чём дело-то? — заверещал Рон и попытался встать, но под «чарами» алкоголя снова рухнул в кресло.       Гермиона уже не сомневалась в догадке, словно сама ненадолго стала Сколопендрой:       — Ты просто послужила ей орудием, Сандра. Ханне нужна была ещё одна жертва, и та сама пришла к ней в руки.       Гарри помрачнел и решительно подвёл черту:       — Луна — одна из нас.

* * *

      С некоторых пор Блейз полюбил бывать у Драко. Хотя бы потому, что это случалось так редко, что сошло бы за незаурядное событие. А удовольствие быть причастным к чему-то исключительному — это у них общее.       Сегодня мрачный Мэнор не смотрелся холодным и безжизненным, а, скорее, уютным и тёплым. По крайней мере, кабинет. И что-то подсказывало, что причина как минимум в дорогущем горячительном, от которого недавние события не казались такими уж трагическими. То есть, конечно, ужасными, но не способными лишить радостей жизни. И превосходное коллекционное огневиски — одна из них.       Блейз совсем забыл о времени в этом царстве антиквариата и раритетных изданий.       — Сдаётся мне, рано тебя выписали, Драко, — с улыбкой подметил он, подпирая плечом стеллаж. Допил «напиток избранных», как выразился хозяин дома, и пристроил стопку на одну из книжных полок. — Занятия ещё не начались, а ты окопался среди талмудов, будто мадам Пинс! И теперь у тебя вот здесь, — порядком подвыпивший Блейз постучал пальцем по виску, — гремучая смесь из знаний и огневиски. А ты не опасен?       Малфой, удобно откинувшись на изголовье рекамье*, не в пример другу, растягивал алкогольное удовольствие и периодически проворачивал свой бокал, пристроенный на краю кушетки, рядом с бренным телом:       — Лучше подлей себе ещё и заткнись!       Блейз жестом открестился:       — Наверное, мне уже хватит, — его приятель вскинул брови. — Нет, серьёзно, хватит! А то потянет петь серенады под окнами имения Паркинсонов. После того, как у меня пропало желание тебя придушить, спешу отдать должное твоей тактике примирения. Кардинально, но продуктивно. У тебя дома волынки не найдётся, нет?       Забини смешно надул щёки.       Драко покачал головой и чуть не прыснул, представляя себе эту картину. Мать Панси тут же заколдует Блейза за несоблюдение этикета и... пытки. А если процитировать неписанные правила Паркинсонов: никаких визитов без уведомления, если ты не Министр магии или аврор! И последнее — лишь в случае веских оснований.       Ещё вчера Драко не представлял, чем закончится этот серьёзный разговор — дракой или чем-то похуже. Но у чистокровных волшебников есть прекрасная традиция — обсудить всё за рюмкой хорошего аперитива, а не устраивать магловский мордобой. Максимум — дуэль, но при условии, что с переговорами не повезёт. А рукоприкладство так вообще из разряда форс-мажор.       Только Малфою повезло.       — Позже ты сможешь выбрать лучшее из запасов Мэнора, — он постукивал рукою по витиеватой спинке. — Я своё обещание сдержу. Несмотря на ошибку с Панси, — если, конечно, чудовищную боль можно так назвать, — ты снова оказал мне услугу, и я это ценю, Блейз. Но учти, с тебя минус одна бутылка за сломанную кровать, — он улыбнулся. Видно, примирение друзей прошло более чем успешно: — Издержки... Ты ничего попроще, кроме как проверять на прочность мою комнату, не мог придумать?       — Всего лишь минус одна? — Блейз, поддавшись любопытству, потянул за корешок ближайшую книгу и тихонько присвистнул. — Я не виноват, что старинная мебель в силу своего возраста не поддаётся Репаро. А художественные подпалины на обоях, значит, сошли за шедевры?       — Разве это не работа Панси? — уточнил Драко, припоминая огромные чёрные отметины на французском шёлке. Да эта ткань старше самой Паркинсон — она смерти его хочет!       — Нет, моя. Мы пытались выбраться. Но Запирающие чары можно снять только извне, и ты это знал! — возмутился Забини и несерьёзно-показательно замахнулся на Малфоя: — Если бы не нагрянули авроры, просидели б, наверно, до второго пришествия Мерлина!       Блейз подошёл к столу и принялся разыскивать среди бумаг свою палочку, но пока натыкался лишь на угольные стержни.       — И учти, — провозгласил он, — с тебя плюс одна бутылка, потому что меня и Панси допрашивали!       Драко утвердительно промычал:       — Угу-у... Как вам будет угодно, дорогая, — прилично-неприличный градус в крови толкал на фривольные выходки. Блейз наверняка удивился бы, не будь сам куда пьянее.       — Замуровал нас до самого утра, дубина! — «дорогая» в шутку запустил в друга грифелем. — И ради чего?! Чтобы влипнуть в жуткую историю? — Забини нахмурился. — Отец говорит, Министерство хочет закрыть всё по-быстрому, без твоих показаний и лишнего шума. По-моему, Аббот нафиг рехнулась! Ничего, Азкабан вправит ей мозги.       Блейза передёрнуло, и он невольно потянулся к бутылке, не удержав:       — Дементоры — не самые приятные соседи, это мягко выражаясь. А если начать убивать волшебников только из-за метки...       Он плеснул себе ещё немного виски и стал любоваться янтарными переливами в пламени свечей, возможно, подбирая слова, только Драко перебил его:       — Давай закроем тему, хорошо?       Как-то хватило и дотошных авроров Долиша, педантично облазивших номер в поисках улик, и занудных стариков в сливовых балахонах им в помощь.       Малфой не особо удивлялся способности Блейза быть в курсе судебных заседаний и прочего (с такими-то связями!), но предпочёл не обсуждать Аббот ни с кем. Пока не разберётся с истинными намерениями Сколопендры. А они есть. Точно есть! И на это Драко готов поставить ещё одну часть сознания. Странно, но он мысленно разделял девушку и хищника, как две разные стороны одной личности, как будто они на самом деле существовали.       И истинное положение вещей Драко от друга всё-таки утаил... Но если рассказать про Панси и воровку-Аббот, Блейз без труда догадается и про остальное тоже. Поймёт, что Драко теперь полупсих, а любимая девушка — полусумасшедшая. И долгожданное сближение — скорее всего, не чувственный порыв, а результат маленького безумия.       Ложь.       Иллюзия.       Зыбкая реальность.       Это причинит Блейзу боль...       ... так же, как причиняет боль Драко.       Он не представлял, что станет с их дружбой, если всплывёт нерадужная перспектива с Мунго. И кажется... Нет, почему же кажется? — он действительно боялся потерять друга.       Единственного друга.       Драко нравилось воспринимать Блейза именно так. Он не просто равный, не просто слизеринец, он не бросает своих. А вот его друг... Он вроде как уже и не-друг. Так... неудачная копия Драко Малфоя.       Блейз одним залпом осушил бокал и спросил:       — То есть ты мне не скажешь, зачем понадобилось гонять меня по Лютному переулку?       — Нет, — Драко виновато опустил взгляд и отхлебнул виски. — Я не могу втягивать тебя ещё и в это.       Некоторые проблемы Малфои обязаны решать сами. Особенно личные. Тёмные. Страшные.       — Во что — в это? — Блейз отмахнулся, понимая, что пытать Драко бесполезно. — Если ты считаешь, что я поверил в сказочки с проклятием Панси, то ты и вправду дурак! Свою Грейнджер можешь водить за нос сколько угодно, а я знаю, когда ты хитришь. И тоже читаю книги, а не только «Ежедневный пророк»! Любое проклятье оставляет следы, или ты забыл про шрам Поттера? Ведь Авада — одно из них. Хреновину с Кэти Белл тоже помню, не один день в Мунго провалялась. Тёмная магия всегда метит проклятого! Чёрт, Драко, я был с Панси. Я целовал всё, что мог. Я видел всё, что мог. Она чиста...       Блейз сделал пьяно-осоловелое лицо:       — И невинна.       — До сих пор? — Драко не то чтоб не ожидал, но... — Нет, не отвечай, — и без того всё ясно. И несмотря на факты, ясно по счастливому лицу. — Но ты же... Так, забудь! — вся прелесть в незнании.       — Я не хотел снова сделать ей больно, — в этом весь Блейз.       Драко прикрыл глаза и проглотил остатки огневиски: «Вот оно даже как», — похвально. Единственный друг, похоже, влюбился по-крупному. А немного безобразий на кровати Драко как-нибудь переживёт.       — Но ведь в голову ты ей не заглянул? — вставил он, забыв, что приятная беседа способна перерасти в ссору. Подцепил с ломберного столика** бутылку и подлил себе ещё, для храбрости.       Забини недоумённо заморгал:       — А ты, значит, да? — он вскипятился: — Наслышан я про вашу невербальную дуэль с Грейнджер, но к Панси не лезь! — Блейз выставил вперёд руку с вытянутым указательным пальцем и добавил уже чуть тише: — Хорошо?       — И мысли не было.       Драко почти не соврал, это уже в прошлом.       — У нас вдруг всё наладилось. Панси перестала прятаться от меня, перестала колоться, — голос Забини дрогнул, а он сам судорожно тёр лоб. — Плохи её дела, да?       — Не смертельно, — Драко нервно поднялся, подошёл к письменному столу и принялся пересматривать бумаги. Опять почти не солгал. — Поверь, я всё исправлю. Даю слово, — вот теперь нагло врал, прекрасно сознавая, что может его и не сдержать. — Я знаю, что делаю.       — Ты мой должник, Драко, — заявил Блейз так же неровно, прямо в глаза, дождавшись, когда друг обернётся.       Он никогда не слыл идиотом и порой видел Малфоя насквозь. Только сейчас жутко хотелось верить ему. И надеяться.       — Я помню, — Драко покосился на часы, — и поэтому ты не мог бы... Я кое-кого жду. И это важно.       — Без проблем, — Блейз развёл руками. — И я прихвачу это с собой, — он потянулся к бутылке. — Ты не против?       — Я настаиваю.       Драко отыскал в кармане зачарованный сикль. Засохшая чистая кровь всё ещё уродовала серебряную поверхность, мелкой крошкой забившись в рисунок. Именно кровь уберегла монету от чужих лап, превратив презренный металл в улику и негласную собственность Малфоя.       Хоть в чём-то авроры небесполезны.       И сейчас Драко нужна Грейнджер. Как ни больно это сознавать, но она нужна ему...       ...до безумия.       Потому что иного выхода нет.       У Драко — нет.       «Пей, друг... Остальное я уже без тебя».       Блейз отсалютовал бутылкой и скрылся в камине, а Малфой вернулся за стол. Заваленный кучей пергаментов и книг, он вызывал зелёную тоску. Многочасовые поиски ответов вынесли мозг, а метания — душу. И уже готов был вырезать под фамильным гербом новый девиз рода:       Думать вредно.       Жить вообще вредно. А в случае Драко — ещё и сложно. Взмахом палочки он вывел на монете несколько слов, уповая на любопытство и неблагоразумие Грейнджер.       Коего в достатке.       «Она придёт». Просто обязана. Или он сам притащит её в Мэнор. Украдёт у дружков. Выволочет из ванной. Вытащит из постели!       Потому что он чёртов псих.       Время тянулось, наверное, бесконечно, позволяя тяжёлым мыслям заползать глубже и глубже. Затягивать железные петли вокруг сердца Драко, заставляя его страдать.       Всё, что случилось между ним и Грейнджер — всё, с самого первого поцелуя! — ложь. И ночные купания, и квиддич, и их одержимость — всего лишь проявления чьей-то злой воли. Иного объяснения не существует. И даже совершённые Грейнджер ошибки — вина хищной Сколопендры. Подруга Святого Поттера, героиня Чёрт-знает-чего, правильная до мозга костей девушка никогда бы не подпустила Малфоя так близко...       Из самосохранения.       А она притянула его к себе, и Драко это позволил. Забыл про правила и кровь, про всё, что когда-то ненавидел... И прикипел к бесстрашной Грейнджер каждым нервом: к её телу, её духу, её невыносимости. Драко очень остро ощутил потребность во всём этом, совсем недавно, выписывая откровения на бумаге чёрным, как боль, грифелем.       Которую Малфой сидит и глушит в огневиски. Потому что такой удар в спину хуже сыворотки. И от этой «пытки» нет другого антидота.       Драко следил за тем, как разгорались свечи под гнётом обиды. Умом истинного слизеринца несложно понять Грейнджер в её стремлении хранить свой секрет. Понять хитрость и недоверие, потому что сам поступал так десятки раз, извлекая из ситуации определённую выгоду. И никогда не сдавал сам себя. Выдать чужой секрет — предательство, выдать свой — глупость. Жаль, обиду этим не унять.       Но сейчас тайна Грейнджер — тончайшая нить, на которой держатся их отношения. И всё, что остаётся Драко — ждать, когда правда откроется. И почему-то очень не хочется услышать её. Ведь признание всё изменит. Пока существует необъяснимо бесстрашная Грейнджер и ничего не знающий Драко, пока он играет в неведение, глотая недоверие...       Он может быть с ней.       Ничего не решая. Не меняя. Не выплёскивая обиду.       Потому что Драко боится остаться один. Пусть это и неизбежно. Боится так сильно, что шрамы ноют. В груди горит. Горло сжимает. И ледяной туман ядовитым плющом разрастается в голове, вызывая невидимые ожоги. Хотя, возможно, виновато лишь виски и свежие раны.       Наконец, камин вспыхнул зелёным пламенем, и изящный девичий силуэт вступил в комнату подлинным искушением. Руки Драко сжали ноги под столом. Пьяным поздним вечером, при свечах Грейнджер показалась преступно красивой.       Ох, блин...       Она доконать его хочет.       «Я же не вчера родился...»       Потому что Она и скромное чёрное платье — это молчаливое приглашение к действию. Ненавязчивый соблазн. Впрочем, Грейнджер — всегда соблазн. А когда шагает навстречу зыбкой реальностью — особенно. И сейчас в ней, облачённой в платье, почти не осталось всезнайки. Это, увы, не она, но именно такая ему нужна.       — Думаю, пришло время кое-что вернуть, — Драко протянул ей монету. — Сделка расторгнута.       А разве это новость?       Грейнджер даже рукой не шевельнула. Обошла стол и замерла над хозяином дома отравляющим кровь видением:       — Опять утверждаем очевидное? Монета твоя, можешь делать с ней всё, что хочешь. Неужели ты позвал меня в Мэнор ради пустяка?       Гермиона разжала ладонь и показала свой сикль, до сих пор сияющий надписью: «Камин в кабинете открыт. Я жду».       — Чего, Малфой?       — Прочитать мне сказку на сон грядущий, — усмехнулся Драко и вернул монету в карман. Что ж, отказу не удивлён. — Или возможно — заметь, возможно! — ты здесь по другой причине, — он кивнул в сторону бокала. — Пить в одиночестве довольно скучно.       Взял его со стола и поднялся. Ни одна девушка не смотрит на Малфоя сверху вниз. Если, конечно, она не сверху.       — Не думаю, что это хорошая идея. Но я с удовольствием прочитаю тебе Историю магии в двух томах. И заметь, просто так, без спиртного.       Гермиона пристроила палочку на книжное нагромождение, неровными стопками заполняющее дубовый стол.       — Боишься, что виски развяжет тебе язык? — Драко упёрся спиной в ближайший стеллаж и пригубил огненный напиток. — А может, давно пора?       И зачем он провоцирует Грейнджер?       — В каком смысле? — всегда проще спросить, чем предполагать.       — В том смысле, что на вашем собрании я слышал недостаточно.       — Малфой, хватит ходить вокруг да около. Что тебе нужно? — ему ведь всегда что-то нужно. — Я не собираюсь копаться в твоей голове.       — А можешь? — съехидничал Драко. — Я бы с удовольствием на это посмотрел. Секреты очень возбуждают, Грейнджер. Разгадывать их, читать, хранить... на редкость заводит. Да ты и сама это знаешь.       Гермиона ждала опасного вопроса, отсчитывая удары собственного сердца. Колючий разговор. Как будто Малфой что-то подозревает, разглядывая её с видом Верховного судьи. И вроде дала себе слово — сказать ему правду... Самой. Но потерять его снова — невозможно.       Потому что невозможно!       От этой мысли ускользает не её хрупкое сознание — жизнь. Даже если неведом страх, нельзя избежать острых, как ножи, минут. Часов. Дней. Месяцев.       Гермиона уже ходит по краю, не давая своему безумному зверю проснуться. Надо просто выбрать момент, когда молчание станет мучить больше любви. Например, сейчас... И как начать? Я люблю тебя, поэтому лгу?       «И я не хочу тебя отпускать».       Потому что признание изменит всё. И не нужно быть лучшей студенткой Хогвартса, чтобы понимать это. Драко открылся Грейнджер, а не её подделке.       — Тогда, в Мэноре, почему ты промолчала о связи между Сколопендрой и... дементорами? — даже упоминание о них пугало его, связывая внутренности в узлы — тугие и безжалостные.       Гермиона положила свою монету рядом с палочкой и скрестила руки на груди:       — Потому что связи не было, — бесцельный взгляд бегал по корешкам уникальных изданий, заставляя испытывать патологический «голод». — Её и сейчас толком нет. Аббот не Реддл, Малфой. Она просто староста. И даже если предположить какие-то тёмные намерения, дементорам Аббот ни к чему. Она лишь пища для их чудовищных ртов. И уж тем более не злой демон, или что там ещё имел в виду Снейп.       — Ты уверена? Потому что Аббот способна заморозить до смерти. И зацеловать, если быть откровенным, — в интимных подробностях ни тени восхищения — одна чернота.       — Она что... — Гермиона лихорадочно сглотнула и зашлась скрытой ревностью: — Она и тебя целовала? Когда? Зачем? — как обычно, вопросы сыпались, заполняя рассудок.       — Интересная оговорка: «и тебя», — Драко саркастично изогнул бровь. — Учитывая частичную амнезию разлюбезного Поттера, «и тебя» относится именно к нему. Давно он тебе рассказал?       — Поцелуи с Гарри к теме не относятся, — Гермиона на эмоциях хлопнула по обложке какой-то книги. — Почему вообще она это делает?       Что за привычка лапать чужое?! И отчего-то самое очевидное отказывается умещаться в голове.       — А ты отключи романтичные причины и включи мозг! Никого тебе это не напоминает? — чёрный мертвенный балахон окутал сознание, но страшное слово так и не сорвалось. Оно задрожало в венах, сотрясая чистую кровь.       Поражённая Гермиона запустила пальцы в копну каштановых волос, невольно вырывая Драко из кошмарного плена и вызывая недвусмысленные воспоминания. Грейнджер опаснее сотни дементоров — своей неизбежностью.       Интересно, чем она пахнет сегодня? Полынью? Горькой и возбуждающей.       — Ты знаешь больше, чем говоришь, — Гермиона не сомневалась. У Малфоя столько тайн, что становится плохо; как будто одна из них слишком тяжела, чтобы её принять. — Может, ты знаешь, как всё исправить? — прозвучало зло и с надеждой, Драко это заметил.       Но всё равно решил не лгать — то есть проигнорировать подобные вопросы. Просто с Гермионой всегда сложнее, чем кажется.       Как сейчас, когда становится сущим наказанием:       — Почему ты не сказал мне про Аббот, Драко?       «Драко». Не «Малфой».       Он, должно быть, забыл, как призывно и жарко звучит его имя в её устах, поэтому беззвучно, ласковым эхом воскресил его ещё раз.       Поэтому позволил ей снова наказать себя за прошлые грехи:       — Не сказал тогда, умирая на кровавом полу? И когда очнулся, тоже. Почему ты прятал от меня Аббот, как мог?!       Время расплаты.       — А что тут неясного, Грейнджер? — Драко приблизился.       — Всё!       Гермиона рисковала, стучась в закрытую дверь. Но та вдруг приоткрылась:       — Потому что я бы за тебя убил, — глаза в глаза. Без колебаний.       Одна фраза — один смысл: неожиданный и сбивающий с ног. Потому что звучит снова, не приправленный зельем. И Гермиона вот-вот сорвётся, роняя «люблю тебя». Она чудом держится, впитывая горячие, как Адский огонь, слова:       — Я бы отомстил за каждый шрам на твоём теле. Не думая. И это по-прежнему должен сделать я, а не ты.       Алкоголь и карий омут развязали ему язык. А, быть может, и Сколопендра.       Тварь.       От отвращения свело мышцы. Она превратила его в болтуна без всякой сыворотки.       — Но я бы... — Гермиона не договорила, словно потеряла мысленную нить, но на самом деле колебалась.       — Не стала? — Драко повёл плечами. — Возможно... Но и без тебя героев хватает.       Гермиона нащупала свою палочку, купаясь в сладких мгновениях искренности. Потому что в них нет ни капли ненависти — есть лишь губительная необходимость друг в друге.       — Я сделал глупость, Грейнджер, — продолжал Драко, сжимая янтарный бокал побелевшими пальцами. — Я позволил Аббот выиграть. Причём дважды, — он почти сделал глоток, но передумал и добавил: — Тогда, в гостинице, она говорила, что не боится Азкабана, и мне бы… — он недоговорил:       «…вспомнить об этом в Мунго!»       Драко зарычал — ему нет оправданий! Ошибка на ошибке. И самого главного ответа нет. Но есть Грейнджер и тяжкое бремя...       Её жгучие глаза. Её дурманящее тепло. Её поджатые губы. Что притягивают, ждут, дразнят...       И так больно, что всё это — часть лжи.       — Покажи мне, — Гермиона протянула свою палочку, отчего-то уверенная, что та послушается его. Вряд ли послушается Малфой, но попробовать стоило.       А он стоял неподвижно, смотрел, молчал и, кажется, не понимал…       — Покажи мне то, что показал Невиллу, — вернув монету, Гермиона присела на столешницу и выставила свою ладонь: — Пожалуйста.       — Нет, — жёстко, как никогда. Драко отступил к окну и уставился на ночной пейзаж, избегая прямого взгляда. Прячась от силы мерцающих глаз. — Я не стану, и это не обсуждается.       Непрошибаем.       — Тогда просто расскажи… что сочтёшь нужным, — Гермиона знала, что давить на Драко нельзя. «Нельзя!» — в Мунго она прочувствовала это каждой клеточкой. — О чём ещё говорила Аббот?       — Ты про это? — Драко поставил бокал на подоконник, повернулся и задрал рукав, обнажив алую руну: «месть». Форменная провокация. Потому что смотрит на Гермиону и ждёт…       …что она ответит.       Гермиона закачала головой:       — Я просто хочу понять, почему она не убила тебя, если так ненавидела?       Тогда, в палате, смрад ненависти клубился вокруг Аббот змеиными кольцами, когда авроры затребовали её палочку.       — Потому что живой я оказался полезнее мёртвого. А в Азкабане сложно кого-то достать, — Драко заколотил кулаком по стене, пытаясь вызвать первобытную злость. — Я помню всё, Грейнджер, до последней минуты, до последней секунды… Я помню даже смерть. Я для Аббот — билет в один конец. А ты… — мысль застыла, словно покрылась инеем.       «…часть того, в кого я превратился».       Гермиона привстала, шагнула вперёд, но зацепила палочкой стопку из книг, и та рассыпалась по ковру с глухим звуком. Пришлось опустить взгляд, проходя мимо библиотечной россыпи. И листа пергамента, вылетевшего случайно, словно оторванная страница, и приковавшего к себе угольными мазками.       Потому что на Гермиону смотрела она сама.       Обнажённая. Смелая. Мокрая. Лесной нимфой выходящая из Чёрного озера. Казалось, Драко прорисовал каждую каплю на её теле. Каждую прядь. Каждый изгиб и интимность. Ту красоту, которую Гермиона в себе никогда не видела.       Чистую жажду.       И тысячу чувств, уместив их в одной единственной букве на листе:       «Л...»       А сейчас даже не дрогнул. Драко пропустил сквозь себя смятение Гермионы, звук упавшей палочки, приоткрытые вздохом губы и пригубил из бокала, запивая эмоции алкоголем.       Одно недописанное слово — одна боль.       Одна тайна.       И желание, которое уже не унять.

* * *

      Гермиона подошла непозволительно близко, без спроса и осознания. Она не хочет ничего слышать, не хочет думать, не хочет говорить — лишь дотронуться до Драко. Хотя бы дыханием. И она скользит им по шее, по тонкому шраму, пока только выдохом. Чуть приподнимается на носочках, упираясь ладонями в грудь Драко, и втягивает знакомый сердцу аромат.       Его восхитительный аромат.       Кончиком носа Гермиона проводит по коже, мысленно целуя её, лёгким движением языка пробуя на вкус. Касается пальцами ворота рубашки, обводит его сверху вниз и, как заворожённая, тянется к маленькой «метке» — шраму, оставленной злой душой.       И опять только дышит. И не дышит, скучая по неробким прикосновениям.       Но Драко не шелохнётся, застыв гипсовым куросом, лишь тихий голос его выдаёт:       — Остановись.       Зачем?..       Драко и сам не знает — зачем. Просто — боится. Хочет её и боится ничего не почувствовать. Боится до чёртиков. Но позволяет страху смешиваться с желанием. Позволяет Грейнджер быть Гермионой, не видящей границ. Он разводит руки чуть в стороны, удерживая бокал по инерции, и вторит безгласо, как идиот:       «Гермиона... Чёрт!.. Грейнджер, чёрт!..»       Остановись. Пока не поздно...       Драко боится нового себя.       Но не Её.       Которая, следуя за голосом, тянется своим дыханием к его губам. Однако какой-то аргумент надо привести. Более-менее разумный:       — Не надо. Я слишком много выпил. И, знаешь ли, не благоухаю.       Гермиона на миг застыла. А потом отступила на целый шаг и прежде, чем Драко успел что-то сказать...       ...выхватила бокал и опрокинула в рот огневиски.       «Чокнутая!» — с восхищением. Оно же крепкое.       И эта Грейнджер никогда не потеряет над Драко власть. Потому что безбашенная. Потому что податливая. И красивая, как сама красота.       Хотя бы потому, что Его.       Всё ещё Его.       Пока что Его.       Она задержала дыхание, заморгала, едва-едва качнулась, прильнула к Драко и вернулась дыханием к его губам уже на равных.       Вот дьявол… Остановите Землю.       «Пока я пытаюсь заговорить Грейнджер»:       — Ты ведь понимаешь, почему я всё помню?       Нет ответа.       Конечно же, нет.       Только её пальцы скользят по рубашке сверху вниз, расстёгивая пуговицы.       — Потому что я — гад. Я — мерзавец. Я — Пожиратель смерти, — а Тёмная магия не прячется от тёмной души, как Грейнджер не прячет от него свою слабость.       Ведь он — её болезнь. Бесстрашная и опасная. Отсюда весь этот жар и помутнение рассудка. Драко не её выбор, а запущенная рана.       Высокомерный капкан.       Гермиона медленно разводит края одежды, голодным взглядом пресекая слова протеста, и вновь касается губ лишь дыханием.       Молча.       — Я хуже, чем тебе сейчас кажется, — Драко наблюдает за ней всего секунду.       Потому что целует. Мучает и себя, и её, но всё равно целует. И пьёт. И целует. С замиранием сердца. Он упивается своей властью над ней, как жестокая, бессовестная, эгоистичная сволочь, обнажая их открытые раны. Но не жалеет. Он целует её и рассыпается от пьянящей нежности, чувствуя терпкость виски со вкусом Грейнджер.       — Ты преувеличиваешь, — вышёптывает она ответ.       — Преуменьшаю.       Драко сбегает от её губ — дразнит. Целует бережнее, пробует ласковее и снова боится. Пусть даже хочет её, хочет в Неё, поправляя возбуждённый член.       Просто секс — это не выход. Именно теперь это не то. Только натура требует, а голос вторит:       — Сними трусики.       Всегда ведёт Малфой. Пусть запомнит это, прежде чем… до него дойдёт смысл её слов:       — Я уже без них.       Оглушила — не меньше. Довела до края. Вытащила на свет всё, что билось под кожей и не слетало с языка:       — Гермиона… — щелчок ремня. — Я же проверю. — Она стыдливо прикрывает глаза и неслышно:       «Пожалуйста, Драко...»       Только коснись. Только будь со мной. Только л…люби.       Она, безусловно, сдурела, когда решила прийти к нему такой. Ни на что не надеясь и, наверно, надеясь. Что она увидит, как загорятся серые глаза… Услышит, как посыпятся со стола книги и никчёмные бумаги... Что потеряет туфли где-то между его «ты уверена?» и своим «да»... Почувствует, как Драко опрокинет её на столешницу, и его пальцы заскользят по ногам, задирая платье:       — Если ты меня опять обманула…       Почему опять? Почему обманула? Когда — нет.       А в воздухе только стон.       Её.       Потому что Драко касается женственной влаги, сначала — наглыми пальцами. Выстанывает что-то бессвязное и вновь касается. Членом. Проникает им жадно и медленно. Плавно разводит расставленные ноги, сгибая в коленях, не давая даже обнять ими. Входит до самого конца с тихим:       — Я рехнулся.       А потом — смотрит.       На Гермиону. Между её ног. Снова — на Гермиону.       Драко толкается. Потому что толкается. Разрушает все мысли и страхи. Он толкается, чтобы почувствовать её жар, а не только желание — сумасшедшее, как она сама. Толкается, чтобы увидеть, как Гермиона выгнется, вцепившись пальцами в край стола:       «Вот так...»       Не молчи.       Бейся.       Она всегда его слушается, даже если не слышит: пытается освободиться от хватки, объять Драко ногами, но чувствует только силу и власть, сдаётся и тает, заполняя отчаянное дыхание стонами.       Драко разводит ноги шире и шире, толкается жёстче, потому что в ней всё так божественно...       И ложно.       Это его девочка. Но не его Грейнджер. А с ней не Малфой. Но и он делит свою зависимость с…       ...л-лгуньей.       Которую скоро потеряет. Он уже её теряет, разгоняя болезнь по венам. Драко связан с Гермионой непрочными воспалёнными путами. Тысячами и тысячами запретов. Тысячами и тысячами желаний. И быть ближе, чем сейчас, наверное, нельзя. Дальше — тоже. Когда она вся как на ладони и кажется хрустальным видением.       «Что за?..» — внезапная боль застаёт врасплох, потому что красота Гермионы меркнет, обнажая лишь голую жестокую правду:       Всё закончится.       Закончится.       И сотни игл колят сознание, вонзаясь в него ржавыми краями. Боль на один толчок пережимает вены и парализует чувства, потому что в голове не-Малфоя слишком много всего: огневиски, страх, ложь... Драко толкается яростнее, впитывая движения: взглядом и телом, стараясь вернуть прежнего себя.       И кайф.       Тот кайф, что сносил между ними стены.       Нет, он есть. Есть нежность и неповторимый вкус секса с Грейнджер. Именно он заставляет протяжно бредить, сбиваясь на шипение и не заботясь о приличности слов, потому что... Она. Ему. Отдаётся. Целиком. Что-то шепчет, вероятно, не слыша его.       Кричи.       Лгунья!       Ведь для полного кайфа не хватает самой малости:       Остроты.       И Грейнджер, похоже, тоже. Потому что кончает она глухо и сдавленно, сладостной мыслью лаская нервы. Слабеет без дрожи, под тяжёлое дыхание, смежив веки. Но ведь кончает…       Как и Драко.       Но они будто избегают друг друга.       Бледно. Сухо. Неправильно.       Он сразу вышел и потянулся к штанам, скрывая разочарование. Не будет больше ни поцелуев, ни ласк, ни мгновений близости. Ничего больше не будет, пока он... не Малфой.       — Что происходит? — Гермиона приподнялась, замялась, задумалась.       Видно, истина подлой уликой отразилась на лице. Но ведь Малфоям не привыкать прятать свои слабости:       — Я просто ещё не оправился, — он специально коснулся своих шрамов, придавая словам убедительности.       И, как обычно, почти солгал.       Дурак.       — Нет, Драко, что-то не так…       Всё не так.       Только сказать этого не можешь.       — Что не так?! — громко и настойчиво. Гермиона забеспокоилась и, забыв о полученном удовольствии, спустилась ногами на пол. Одёрнула платье.       — Всё, — ответ самодостаточен. — Мы не должны были…       Глупо жалеть о сексе. Драко поправился:       — Я хочу вернуть себя. И я позвал тебя, чтобы сказать: прости.       Тянуть с этим бесполезно. Чем глубже их зависимость, тем сильнее боль расставания.       И — О Мерлин... — он извинился? Сам? Зачем?!       Дважды дурак.       — Но за что? — негодование Гермионы можно даже потрогать.       Драко не поверил, что, наконец, смог это сказать:       — За то, что должен тебя убить.       _________________________________       * Рекамье — тип кушетки, у которой форма изголовья, спинки и подлокотников была заимствована у древнегреческого женского кресла клисмос. Основной отличительный признак— s-образная линия изголовья, которая, в зависимости от модели, может иметь разные углы наклона и степень изогнутости. Название кушетке дано в честь Жюли Рекамье — одной из красивейших женщин Франции.       **Ломберный стол — небольшой четырёхугольный или круглый стол для игр, преимущественно в карты. Своим происхождением он обязан испанцам, «ломбер» — так в XVI веке называлась изобретённая ими карточная игра. Англичане часто использовали карточный стол в качестве чайного столика. Именно за ломберным столом более 200 лет назад сделал своё изобретение сэр Джон Монтэгью IV герцог Сэндвич, глава британского адмиралтейства, а Пушкин написал свою «Пиковую даму».       И ещё одно: курос — тип статуи юноши-атлета.