Ready to play the game?

Я меланхолично передвигаюсь по периметру своего загона для прогулок, сырого и холодного даже в самый яркий солнечный день в последнюю неделю апреля. Харлин Квинзел на встречу по графику не явилась, и я не удивляюсь этому. Огрызнуться, сбежать и спрятаться - естественная реакция для того, кого весьма ощутимо погладили против шерсти. Я удивляюсь другому: моя собственная реакция на сей раз не похожа на обычную досаду из разряда «я так и знал», хотя я, конечно же, предвидел риск и пошел на него сознательно. Должен себе признаться, что я действительно думал заполучить в лице Арлекина союзницу, готовую без оглядки идти за мной, но, совершенно очевидно, просчитался. Мораль доктора Квинзел оказалась сильнее, и теперь я переживаю чувство сродни тому, что испытывал, когда Мел хлопнула дверью у меня перед носом. Хочется, как и в тот вечер, забраться в темный угол и отсидеться там, зализывая рану. Рана ли это в данном случае или так, царапина? Вынужден констатировать факт: я впервые в жизни не знаю, как ответить на поставленный вопрос. На следующий день я ее уже не жду, однако более чем охотно поднимаюсь с койки, когда меня просят на выход. Не буду лукавить, я был рад видеть, как доктор Квинзел переступает порог нашей комнаты для свиданий, как всегда деловито оглаживая карманы халата. - Здравствуйте, мистер Джей. Как ваше самочувствие? - начинает с дежурного вопроса, а сама провожает Уилшоу взглядом мрачнее тучи. Нахмурившись так же, я немедленно жалуюсь, что самочувствие мое оставляет желать лучшего, потому что мой врач меня бросил на произвол судьбы. - Извини, Джозеф, - она устало качает головой, когда за охранником закрывается дверь. - Вчера я была вынуждена взять выходной. По семейным обстоятельствам. Учитывая, что своей собственной семьи у нее нет... - Что, - насмешливо фыркаю, - призрак прошлого восстал из могилы, м? Она резко вскидывает голову, настороженно вглядывается мне в глаза. - Я угадал? - Теперь я уже веселюсь со всей откровенностью. - О, в таком случае прошу прощения, ведь сейчас не моя очередь угадывать. - Не твоя, это верно, - ее голос звучит глухо, как будто она сама пытается говорить из-под земли. - Да ты и не угадал. Если призрак прошлого и объявился, то только в воспоминаниях моей матери. В Готэм приехала именно она. Замолкнув, смотрю на нее пристально. - Плохо дело, - на этот раз без тени иронии. Арлекин кривится в недоброй ухмылке. - Надо сказать, мамочка была удивлена, обнаружив, что я стала тем, кем стала. И даже, наверное, сожалеет, что не приехала раньше... чтобы рассказать, как тоскует до сих пор по Саймону, который так безвременно скончался. Постукиваю пальцами по столешнице. - Вот, значит, как? - Поняв, что ее вчерашнее отсутствие и сегодняшнее угрюмое настроение связано вовсе не с тем, что я поведал ей о своей приемной сестре во время нашей последней беседы, я без зазрения совести перехватываю инициативу в игре, длящейся уже несколько месяцев, в свои руки. - Стало быть, мамаша всерьез настроена на воссоединение с небедной родственницей. - Мимо! - Ухмылка Арлекина становится едва ли не такой же веселой, как моя минуту назад. - Ключевое слово здесь не «воссоединение», а «небедной». Но что касается денег, ты оказался более проницательным при нашем знакомстве, чем она. - Откуда деньги у практикантки, - подхватываю, довольный тем, что не получил втыка за самовольное присвоение права хода и, невзирая на сделанное ею замечание об ошибке, продолжаю: - Миссис Легри что-то узнала о смерти мужа, и теперь намерена тебя шантажировать. Ухмылка превращается в оскал. - О, нет... Миссис Легри видела смерть мужа своими глазами. И всё, что ей предшествовало, тоже. - Вот это номер! Я отталкиваюсь от стола, так что ножки стула аж заскрипели по каменному полу, словно у меня в одно мгновение развилась дальнозоркость и я захотел рассмотреть свою собеседницу получше. Иногда издали действительно видно больше, чем вблизи. Но я скорее нутром чую, чем вижу воочию, как она напряжена: Арлекин может сколько угодно гримасничать, однако доктор Квинзел, как никто другой, умеет держать лицо. - Тебе нельзя оставаться в городе. Это уже не просто очередной ход. Игра подошла к концу. - Да, - кивает она. Только я собираюсь поинтересоваться, какого черта вместо того, чтобы удирать со всех ног в лучшем случае от шантажистки, в худшем - от полиции, она пришла сегодня сюда, как доктор Квинзел дает наперед ответ красноречивее некуда: выкладывает на стол диктофон. - Мы с вами еще не закончили, мистер Джей... И немного помолчав, предлагает мне рассказать о себе еще что-нибудь. Говорить о себе я могу часами - было бы время. - У вас большой выбор. Не изволите ли услышать напоследок, перед тем как распрощаться со мной и скрыться из Готэма, окончание истории о Зибо? О том, как преподобный меня выпорол за побег, когда мы с братцем наконец вернулись из Майами? О том, как во время порки я рыдал - не от боли, а пораженный осознанием порочности человеческой, и призывал на людские головы огненный дождь? О том, как он затем отвез меня в город на прием к психиатру, чтобы тот дал заключение, что я не одержим дьяволом, а всего лишь склонен к аффективным расстройствам? Или, может быть, о том, как в четырнадцать лет я помогал соседям резать домашний скот? Или о том, как в семнадцать, живя самостоятельно в пригороде столицы штата и промышляя мелкими грабежами, прирезал подельника, который не желал делиться со мной добычей? Или о том, как босс мафии едва не придушил меня своим галстуком, который я по неосторожности посоветовал ему сменить, после чего он рассмеялся и дал мне работу? Или о том, как полтора года назад, будучи совершенно невосприимчивым к психотропным веществам, я преспокойно расхаживал по острову Нэрроуз посреди хаоса, устроенного Лигой теней, и набирал себе команду из пациентов Аркхэма? Или о том, как я назвал себя в честь Иосифа Кершлага, соединив фамилию своего родного отца и человека, на которого в детстве я мечтал быть похожим?.. - На ваше усмотрение, - отвечает она. Я улыбаюсь. - Мне еще год оставалось ходить под опекой преподобного, но я к тому времени уже забросил учебу и отправился колесить по штату с бригадой по сносу зданий. Преподобного это устраивало: я был при деле и от него подальше, так что не мог больше портить ему репутацию. Так сложилось, что мы получили заказ на демонтаж старых коттеджей на заливе - всего в часе езды от дома, где я жил с родителями после того, как отец лишился работы. Я нисколько не сентиментален, но меня потянуло туда против моей воли, так что я взял выходной и поехал проведать дом... Он стоял заброшенный, заросший бурьяном по самую крышу, внутри расплодились пауки и мыши, на кухне, куда я вошел в первую очередь, всё еще пахло кровью... Вспомнив, как я ползал здесь по полу, собирая рассыпанную отцовскую колоду, я встал на четвереньки - и вдруг заметил прилипший к стенке плиты картонный прямоугольник. Сунул руку в зазор между плитой и стеной и... вытащил джокера. Свободным жестом достаю из несуществующего рукава невидимую игральную карту. - Он все это время был на виду, но ни мать, ни отец, ни я, ни полиция, наводнившая дом после убийства, - никто его не заметил. Делаю пас другой рукой, как фокусник, и демонстрирую Харлин Квинзел пустые ладони. - Как вы думаете, что я сделал потом? - Не дожидаясь предположений с ее стороны, сам отвечаю на вопрос: - Я поехал в окружную тюрьму. И мне повезло - я на удивление легко получил разрешение повидаться с отцом. Но свидание продлилось не больше минуты. Этот человек за стеклом в форме заключенного, небритый и нечесаный, с заплывшим глазом, уставился на меня из-под бровей, похожих на репейник, и говорит: «Ты кто вообще, на хрен, такой?» Тогда я молча выудил карту из кармана и прижал к стеклу. Подержал так несколько секунд, чтобы он успел ее рассмотреть как следует. А потом встал и вышел. - И вы оставили ее там? - Да... Может быть, охранник передал ее отцу после моего ухода, может быть, взял себе в качестве сувенира, а скорее всего просто выбросил. - Так или иначе, ваш отец был первым, кому вы вручили свою визитную карточку, - произносит доктор Квинзел серьезным тоном, в то время как Арлекин безо всякого стеснения подмигивает мне с такой быстротой, что я уже практически не успеваю заметить перехода между двумя ее ипостасями. - И вскоре он умер. Кладу правую руку на край столешницы, левую поднимаю, как если бы намеревался дать клятву на библии. - Честное слово, это тот редкий случай, когда я абсолютно ни при чем. - Божий промысел, - кивает она. - Он самый. - Но вам-то ближе принцип «на Бога надейся, а сам не плошай». - По мне, это самый разумный принцип, какого только можно придерживаться. - Вы верите в Бога? Возвожу глаза к потолку. - Сказать по правде... Имея набожную матушку и папашу - ярого атеиста, нужно быть готовым к тому, что один из родителей систематически будет называть белым то, что другой принимает за черное, плакать над тем, над чем другой смеется, призывать тебя идти направо, тогда как другой требует, чтобы ты шел налево. В результате у тебя в голове наступает такой бардак, что ты либо стоишь на месте оцепеневший, либо мечешься в панике... Либо попросту назначаешь свои собственные цвета, стороны света и определения того, что смешно, а что грустно. - ...я верю в личный опыт. А мой опыт подсказывает, что за очевидными вещами частенько скрывается что-то еще. Поэтому я не стану отрицать существование Бога лишь на том основании, что никогда Его не встречал. Я допускаю любые варианты. И мне, как вы понимаете, безразлично, какой из них верен. Смотрю на нее с прищуром. - Ну а вы, доктор Квинзел? - Я в личный опыт верю больше чем в какие-то ни было источники информации, - отвечает она. - И мой личный опыт подсказывает, что мотивы людей проще, чем кажутся. И намного проще, чем о них говорят. - В таком случае у вас больше не должно быть ко мне вопросов, м? Она ставит локти на стол. - Мне все еще любопытно, какая из причин вызывать хаос сильнее. То, что хаос вокруг отражает смятение внутри человека, для которого с детства белое и черное менялись местами со скоростью речи, или то, что люди, потерявшие ощущение безопасности, становятся открыто жестокими и подлыми, а значит не могут ударить неожиданно? - Ни одна из них, - ставлю локти на стол точно так же. - Любая неожиданность - не что иное, как возможность повернуть ход событий по-новому, чаще всего это мне даже на руку, а что касается детских страхов, то в последний раз я испытывал это чувство двадцать два года назад, когда папаша стоял надо мной с ножом. Это событие раз и навсегда лишило меня способности бояться чего бы то ни было. - Я говорю не о страхах, мистер Джей, а о неготовности к удару. Я усмехаюсь, убирая руки со стола и заводя одну из них за спинку стула. - Попробуйте-ка ударить. Арлекин чуть склоняет голову набок, на секунду прикрывает глаза, глубоко вздыхает и, понизив голос, внезапно произносит нараспев: - «Мальчик мой Джек не прислал мне весть? Не с этой волной. Когда же снова он будет здесь? Не с этим шквалом, не с этой волной...» (1) Я вздрагиваю и впрямь как будто от удара, услышав имя, которым меня называли в детстве, а Арлекин продолжает: - «А может, другим он вести шлет? Не с этой волной...» Джек Джозеф Нэпьер-младший, утонувший в собственном ужасе, глядя в лицо чудовищу. Не удержавшийся на краю, сорвавшийся в эту багровую яму. Достигший самого дна и провалившийся еще глубже. В бездну, которая смотрит на вас. Может ли он вернуться? - «Что сгинуло в море, назад не придет Ни со шквалом, ни с грозной волной...» Жив ли он еще? - «В чем же найти утешение мне?..» Ответ известен. - «Не в этой волне, Ни в одной волне...» - Хватит, - обрываю я Харлин Квинзел. - К чему вся эта поэзия? - Я просто хочу знать, каково это, - отзывается она, - быть одиноким. Вопиюще одиноким. Настолько, чтобы стремиться обратить в ничтожество всё вокруг. Лишь бы самому не чувствовать себя ничтожно малым в мире, полном вражды и насилия. Я медленно кладу руки на колени. Глядя в глаза этой маленькой хрупкой женщине в белом халате, сидящей напротив, я не ощущаю ни малейшего желания ей возражать. - Черт, - говорю я, изумляясь тому внезапному облегчению, которое сейчас испытываю. - А это больно. - Я знаю, - с грустью улыбается она. - Больше так не делайте, доктор Квинзел. - Я постараюсь, мистер Джей, - отзывается с той же улыбкой. - И не буду требовать от вас того же. Кладя руки перед собой на стол, делаю едва заметное движение пальцем в сторону диктофона. Она совершенно верно понимает мой знак - и отжимает кнопку. - Признайся, тебя покоробило то, что я рассказал о своей приемной сестре. Ты практически сбежала из этой комнаты. - Я была чертовски разочарована. Не хотела демонстрировать, насколько сильно. - Разочарована - в чем? - Я уже говорила тебе, что мотивы человеческих поступков оказываются проще, чем кажутся на первый взгляд. Но увы, иногда во мне просыпается наивная надежда, что... нечто или некто может оказаться отличным от того, что подсказывает весь жизненный опыт. - А я-то думал, что отличился. - Но не в случае с Молли, - качает головой. - На самом деле я бы очень удивилась, если бы ты сломал братцу Джошу пару ребер, застукав его насилующим сестру. Или если бы заперся вместе с ними в гараже и заставил ее защищаться от того, кто нападал изначально, а не встал бы с ним в один ряд. В этом мире мужчин с колыбели учат уважать только себя, а женщин - всех, кого угодно, кроме себя. Мужчины воспитываются как насильники, и программа срабатывает безупречно. Особенно, если на этом поле уже сыграл кто-то до них, уж мне ли не знать. - Тебя насиловал не только мистер Легри? - В моем случае вся соль не в добровольности, а в самом факте. Отчим считал, что порядочной девушке положено хранить целомудрие, потому что чужие мужчины только и ждут от нее повода, чтобы наброситься. Мать считала, что его устами глаголет истина. Мне было шестнадцать, и я была совершенно уверена, что не мисс Харлин Квинзел, а мистер Саймон Легри должен извиняться за то, что подсматривал, как она переодевалась. И что наличие у девушки заметной груди не является поводом, чтобы ее лапать. Увы, я недостаточно усердно изучала Старый Завет, где святые праведники продают или по пьянке трахают родных дочерей, поэтому не понимала, что для истинного христианина вроде мистера Легри моя точка зрения - явно не аргумент. В один прекрасный день в голову Харлин Квинзел пришла идея, что если она уже не будет столь порядочной девушкой, то потеряет для папаши Саймона всякую привлекательность. Естественно, это было очень большой ошибкой... Арлекин невесело усмехается, сожалея о собственной наивности, откидывается на спинку стула. - Я допустила ту же ошибку, что и мамочка, решив, что если большой и сильный парень считает тебя своей, то отныне ты в безопасности. И упустила из виду очередную мужскую программу: если бутылочка уже распечатана, то из нее могут пить все, кто хочет, независимо от желания самой бутылочки. Наши отцы и отчимы выросли на этом. - Но ты хотя бы была влюблена в того парня, который ступил на землю необетованную? - А какая девчонка не была бы влюблена в свои-то шестнадцать? - отвечает вопросом на вопрос. - Зрители визжали от восторга, когда Фред забивал в кольцо трехочковый из середины зала. Половина учениц в школе млели от одной его улыбки и стремились попасть в чирлидеры, чтобы подобраться поближе к нашей звезде, - и сама улыбается мечтательно, погружаясь в приятные воспоминания. - В отличие от тех, кто по внешности годился на обложку журнала, я умела прыгать выше всех и, кажется, меньше всех боялась упасть. А Фреду так нравилось чувствовать себя рядом с девушкой очень большим и сильным, что он увидел во мне идеальную подружку. - Фред был больше меня? - повожу плечом. - Нет, - обведя мои плечи взглядом, улыбается шире. - По крайней мере тогда. - Что ж... Раз я такой же, как все, - досадливо прищелкиваю языком, - ты не будешь по мне скучать, когда покинешь Готэм. - Джозеф, - она наклоняется вперед, - ты единственный человек, о расставании с которым я пожалею по-настоящему. Она протягивает руку к диктофону, и я стремительно накрываю ее ладонь своей. Я отлично знаю, чем это чревато, - мы оба это знаем, - и тем не мерее я крепко сжимаю ее пальцы, не отрывая глаз от ее лица, а она и не думает вырываться. Охрана не заставляет себя долго ждать. Вместо обычных пяти секунд путь из соседнего помещения за зеркальной стеной на этот раз занимает всего три секунды. - Отпусти ее! Сейчас же! Видя, что я не реагирую, Уилшоу тянет оружие из кобуры. Я откидываюсь назад и поднимаю руки. Браслеты немедленно защелкиваются у меня на запястьях, охранник дергает меня за локоть, понуждая подняться. Напрасно доктор Квинзел уверяет его, что ничего особенного не случилось. Случилось как минимум то, что я наконец понял: эта женщина мне дорога, как ни одна другая до сих пор. ---------- (1) "Мy boy Jack" - стихотворение Редьярда Киплинга