Ready to play the game?

«Джокер в Аркхэме», «Харви Дент мертв», «Готэм обвиняет Бэтмена в преднамеренных убийствах», «“И ад следовал за ним” (1). Комментарии доктора Сэмюэла Мейсона», «Харви Дент готовился разоблачить Бэтмена», «Бэтмен и Джокер. Соревнование за лидерство». Первая полоса, вторая полоса, разворот, еще разворот. Любо-дорого. Разумеется, газеты четырехмесячной давности не дают мне ни малейшего представления о том, чем живет город сегодня, однако их наличие у меня в камере свидетельствует о готовности Харлин Квинзел оказывать мне активное содействие. Более того, это доказывает, что под ее влиянием Стрейзанд начинает идти мне на уступки - как уж это ей удается, не моего ума дело, - а где одна поблажка, там жди и другую. В конце концов, почему бы и нет? Я по-прежнему получаю свою дозу трифлуоперазина, от которой мне в действительности ни жарко, ни холодно, разве что спать я стал больше - по четыре с половиной часа в сутки вместо привычных трех. Но при этом веду я себя смирно, ни охрану, ни медицинский персонал не задираю, признаков агрессии не демонстрирую, так что и разрешение на прогулку, помимо чтения газет, я считаю вполне заслуженным. Спускаясь в лифте с Уилшоу и его напарником, тщательно считаю этажи. Заворачивая за угол, представляю себе пересекающиеся коридоры, вид сверху. Через пару зарешеченных железных дверей - выход на задворки Аркхэма. Это даже не двор - каменный мешок без крыши, по десять шагов в длину и в ширину, специальный загон для особо опасных. Впрочем, в кандалах и не расшагаешься. Провожу ладонью по кирпичной стене, покрытой изморозью, задираю голову. Кроме хмурого февральского неба, отсюда виден лишь фрагмент административного здания. Не ахти какая информация, но уже лучше, чем ничего. У меня нет ни малейших сомнений, что, когда до дела дойдет, мои ребятки легко добудут план клиники. И не такое доставали. - Как вы оцениваете полученный эффект теперь, после ознакомления с этими материалами? Я смотрю сверху вниз на доктора Квинзел, изъявившую желание прогуляться вместе со мной, и смеюсь в ответ: лихо же я разворошил это осиное гнездо. Уверен, оно будет гудеть еще долго, пока Гордон не посадит Бэтмена - возможно, по соседству со мной, - что произойдет не раньше, чем рак на горе свистнет. Я также уверен, что полиция никогда не найдет оружия, из которого Бэтмен якобы застрелил человека из отдела Гордона и подручного Марони, - благодаря тому же Гордону. Я прошу у нее свежих газет, чтобы подтвердить свои прогнозы, но она отвечает, что принесла мне самые последние номера из подшивки, доступной для пациентов. - Итак, можно считать, что вы достигли своей цели, мистер Джей? Я замечаю несколько снежинок в ее черных волосах. Она зябко прячет пальцы в карманах пальто, и я вдруг ловлю себя на том, что мне так и хочется сжать их и растереть докрасна. - Я сделал только первый шаг, доктор Квинзел. - И планируете сделать второй? Она поводит рукой в глубине кармана, и я впервые за время своего пребывания в Аркхэме искренне досадую на Уилшоу, не спускающего с меня глаз. Если б не охрана, я бы, пожалуй, не постеснялся к ней прижаться. Мне, в конце концов, тоже не жарко в тонкой куртке, которую мне выдали перед выходом. - Планирование, - фыркаю с презрением и, бряцая цепями, направляюсь в дальний угол загона. - Я вам так скажу: поживем - увидим. - Хорошо, - следует за мной, - я задам вопрос по-другому. В какой момент для вас ваша цель будет достигнута? Останавливаюсь, развернувшись. - Хотите знать, чем я занимался до того, как начал грабить супермаркеты и угонять машины? Я работал в бригаде по уборке строительного мусора. Разбирал потолки, снимал плитку с полов. Сносил стены. Постукиваю себя пальцем по виску - для этого приходится приподнять обе руки. - Не мне вам рассказывать, доктор Квинзел, какие стены люди возводят здесь. Она понимающе кивает. Я ухмыляюсь. - Да мы с вами коллеги. Она качает головой. - Я не в вашей бригаде, мистер Джей. Вы ломаете человеческую психику, а я ее восстанавливаю. - И что бы вы без меня делали, м? - Меня так и подмывает ткнуть ее по-дружески локтем в бок. - Вы занимаетесь перепланировкой, тогда как я сношу всё подчистую. - И что это вам дает? Делаю глубокий шумный вдох сквозь зубы, прикрыв глаза, медленно выдыхаю. - Это как оргазм, Харли... - Хаос как стихия, - подхватывает Арлекин, понижая тон. - Первозданная, смертоносная, не признающая правил, разрушающая преграды... Никем и ничем не управляемая. И ты - ее часть. Ты в ней растворяешься. Ты уже больше не человеческое существо, и нет на тебе греха, нет ни страха, ни слабости, ни боли... Провожу языком по нижней губе, похотливо, как будто она нашептывает мне слова любви. - Я обожаю Готэм. И Готэм от меня без ума, - наклоняюсь к ней так, будто собираюсь поцеловать в губы. - Знаешь почему? Мотнув головой, она замирает на месте. Словно только этого и ждет. - Здесь безумие витает в воздухе, - отстраняюсь первым, чтобы не получить втык от охраны и не лишиться возможности бывать раз в неделю под открытым небом. - И это вовсе не газ Крейна. - Клондайк (2) для таких, как я, - усмехается доктор Квинзел. * * * - Должен признать, я дал маху, когда назвал вас практиканткой. Но тут уж я не промахнусь: в Аркхэм вы пришли недавно. Не раньше, чем пациенты разбрелись по улицам Нэрроуз во время нашествия Лиги теней. Вновь на столе между нами лежит диктофон. На этот раз она положила его к себе поближе. - Вы правы, мистер Джей. Клиника остро нуждалась в специалистах после того, как некоторые врачи погибли. Чем она занималась до этого? Сотрудничала с полицией - проводила психиатрические освидетельствования и сажала преступников в тюрьму. - Четыре из четырех, - скромно улыбается. - Все они были симулянтами. - А как насчет меня, м?.. Кладу локти на стол, как примерный ученик. Смотрю выжидающе, склонив голову набок. - В Аркхэме, - Арлекин принимает серьезный вид, - экспертизы проводят настоящие профессионалы. Два последних слова она подчеркивает особо, копируя мою интонацию и заставляя меня покатываться со смеху. И не дожидаясь, пока я успокоюсь, продолжает: - Я также работала с жертвами сексуального насилия. Насилие с покушением на убийство. Тяжкие телесные повреждения с покушением. Тяжкие телесные повреждения без покушения... Пользуясь правом хода, я говорю то, что так и просится на язык: Харлин Квинзел сама была изнасилована. - Перенос переживания собственных травм на пациентов? - Укоризненно качает головой. - Мистер Джей, настоящие профессионалы себе такого не позволяют. Легкое движение рукой в сторону диктофона. Так я и знал. Очередной секретец, не для ушей Стрейзанда. Едва удерживаюсь, чтобы не потереть ладони в предвкушении. - Ситуация, когда тебя загибают мордой в стол, спускают штаны, но не успевают вставить, - произносит ровным тоном, - считается? Пару мгновений я делаю вид, будто размышляю над заданным вопросом. - Да. - Да, - повторяет она. Наклоняюсь вперед с видом детектива, ведущего расследование. - Сколько тебе было лет, Харли? - Шестнадцать. - И что же ему помешало? - Появление свидетелей. - Надо полагать, в полицию никто не заявлял. - Нет. Вряд ли в таком случае это был ее бой-френд. - Родственник? На секунду ее губы кривятся от отвращения. - Отчим. - Вот как? А куда же девался циркач? - Моя мать с ним развелась за пять лет до этого. Захотела стабильной жизни, как у всех нормальных людей. Надежного мужа, от которого знаешь, чего ожидать. Подозреваю, чего ожидать лично ей, она знала еще накануне свадьбы. И это как раз было то, - недобрая улыбка растягивает рот, - что она называла нормальным. Постукиваю пальцами по столу. Так-так-так. Знакомая песня. Нетрудно догадаться, что отчим лупил жену почем зря и падчерице по первое число доставалось. А вот мое предположение о том, что он был не дурак заливать за воротник, оказалось неверным. Доктор Квинзел вновь включает диктофон и делает ответный шаг. - Ваш отец имел привычку выпивать и распускать руки. - О, не то слово! - с готовностью отзываюсь я. - Он и трезвый-то их распускал. Если ты начал капризничать во время ужина или без спроса включил телевизор, мог и голову раскроить о косяк, - потираю лоб под волосами, нащупывая едва заметную вмятину. - А иной раз достаточно было просто мимо пройти, - делаю движение рукой, отпуская затрещину кому-то невидимому и определенно низкорослому. - Вот так, внезапно, ни с того ни с сего. - Вы его боялись? - Я боялся его непредсказуемости. - И вы хотели, чтобы так же боялись вас? - Я в то время об этом не думал. - Чего же вы хотели? - Выжить. Успеть вырасти, чтобы избавиться от него. - Избавиться?.. Я прицеливаюсь в нее указательным пальцем, большой палец сгибаю, отводя воображаемый курок. - Папаша с семи лет учил меня стрелять. Всё готовил к службе в полиции, пока его самого не вышвырнули за избиение задержанных. Когда мне было девять, нам пришлось переехать с окраины города в местечко поглуше, чтобы меньше платить за жилье. Мать работала уборщицей в больнице, а он целыми днями резался в покер с собутыльниками и развлекался тем, что стрелял по банкам на заднем дворе из личного револьвера. Как-то раз мне не посчастливилось зацепить плечом край стола, на котором лежала излюбленная отцовская колода карт. Карты рассыпались по всей кухне. Я бросился их собирать, нашел все, кроме одной. Папаша перетасовал колоду и говорит: «Ну и какой теперь покер без джокера?» А потом без лишних слов ткнул меня кулаком под дых так, что я едва не задохнулся. Вот так и вышло, что я остался с ним дома один - в школу не пошел, потому что всё следующее утро меня наизнанку выворачивало. - А что же ваша мать? - перебивает доктор Квинзел. - Где она была в этот момент? - Стояла рядом, - отвожу глаза в сторону, словно вижу ту, о которой она спрашивает, воочию. - Просто стояла и молчала, как рыба об лед. Если раньше она еще худо-бедно старалась встревать, то в последние годы даже голос подавать перестала, чтобы не схлопотать самой. - И вновь глядя в упор на доктора Квинзел, повторяю: - Я остался один. Но я уже знал, что делать. После полудня мне полегчало, и я вышел на задний двор. Папаше нравилось, когда я проявлял интерес к стрельбе, он без колебаний дал мне в руки револьвер и указал на жестянку из-под пива, в которую мне надлежало попасть. Первый выстрел был неудачным, со второй попытки я сбил банку с изгороди. Потом я развернулся к отцу и нажал на спусковой крючок. Я откидываюсь на спинку стула. - Увы, в то время у меня еще не было опыта, чтобы по весу оружия определять наличие патронов в стволе. Я потерпел фиаско. Немного помолчав, Харлин Квинзел качает головой. - Представляю, что он с вами сделал, поняв, как серьезны были ваши намерения. Удовлетворенно киваю. - Уверен, что представляете. - И социальные службы все это время не обращали внимания на то, что ребенок ходил избитым, - говорит с утвердительной интонацией. - Может, и обратили бы, если б за мной не числился грешок: я в школе и на улице любил подраться. Так что папаше Джеку оставалось лишь воспользоваться ситуацией: синяком больше, синяком меньше... Ну а вывихнутое плечо - подумаешь, какая мелочь, он сам виноват, я всего лишь хотел его одернуть, чтобы не баловался. Разбитый лоб - так это он сам оступился на лестнице и вписался в косяк, вечно он под ноги не смотрит. Арлекин понимающе хмыкает. Короткое движение в сторону диктофона - и кнопка записи вновь отжата. Вот уж воистину, ловкость рук и никакого мошенничества. - Будь вы постарше, он мог бы сказать, что вы нарочно его оговариваете. Наверняка он слышал, что бывают гадкие дети, которые и сигаретами себя прижигают, и ножиками режут, лишь бы обвинить порядочных людей черт знает в чем. - Ах ты, гадкая девчонка, - шутливо грожу ей пальцем. - Мне мистер Саймон Легри объяснял сигареты и нож тем, что хочет приучить меня к христианскому смирению. Поскольку мы не звери, ведомые лишь инстинктами, а люди, которыми руководят разум и совесть, следует не шарахаться, вереща, как мартышка, а терпеть, как положено женщине и истинной христианке. А окружающим, разумеется, говорил, что это исчадие ада, доставшееся ему в падчерицы, готово на всё, дабы его очернить, и неизвестно еще, что придумает в следующий раз. - А не приходило ли в голову мистеру Саймону, что даже самому христианскому терпению может наступить конец? - Напротив, мистер Легри был уверен, что он в своем праве, а потому всегда будет творить всё, что ему заблагорассудится, безнаказанно. Как, очевидно, и папаша Джек. - Папаша Джек в один прекрасный день допрыгался, - усмехаюсь. - Его посадили. - И как же это случилось? - В тот вечер, когда он меня отдубасил за покушение на убийство, у моей матери в мозгу явно что-то перещелкнуло. Вернувшись с работы домой и найдя меня скорчившимся на кровати, она принялась собирать вещи - мои и свои собственные. Я не мог поверить своему счастью. Думал лишь о том, чтобы папаша из комнаты не вылез раньше времени и не просек, что она замыслила. Но он вылез. Пьяный в хлам. Опустив взгляд на диктофон, обнаруживаю, что запись возобновлена. Вот хитрюга, до чего проворна! Я и заметить не успел, как она прикоснулась к кнопке. Впрочем, на этот раз мне скрывать нечего. - «Куда это ты собралась? - говорит и встает поперек двери. - Науськала сына прикончить меня, а сама - в бега?» Она вместо того, чтобы, как обычно, раскиснуть, отпихивает его с дороги: ухожу, мол, от тебя и сына забираю, хватит, натерпелись. Он, конечно, в драку. Мать от него. Я - за ними. В кухне она схватила нож, оттолкнула меня подальше, сама в угол забилась. Папашу это несказанно развеселило. Идет он на нее и хохочет: «Ну давай, давай, осмелься!» Тут бы ей и решиться, да только переключатель у нее в голове встал на прежнее место. Колени задрожали, руки затряслись, нож она выронила... Этим ножом он ее и зарезал. А потом повернулся ко мне. Взял за плечо, развернул, прижал спиной к стенке. «Что это ты такой серьезный, сынок? Давай-ка нарисуем тебе улыбку». Он вставил мне лезвие в рот... Липкое, приторно-соленое прикосновение. Нечесаный монстр в пятнах крови своей жены на домашней рубахе и спортивных штанах, нависший надо мной, обжигает мне лицо перегаром. Зажав лезвие зубами, я не дышу. Я не шевелюсь, даже когда он дергает вверх мою голову, желая, чтобы я на него посмотрел. Я знаю: если я поддамся, со мной произойдет нечто похуже смерти. Я держусь из последних сил, когда он дергает сильнее. Я чувствую, как начинает расходиться кожа под ножом в уголках рта - ниточки плоти рвутся одна за другой... «Ну же!» Медленно, как во сне, моя голова следует за его движением. Я вижу его кадык. Подбородок, покрытый сизой щетиной. Оскаленные в усмешке зубы с ржавым табачным налетом. Раздувающиеся ноздри. И наконец - глаза. Эти бесконечно черные дыры, налитые кровью. Выжженные безумием. Ядовитые, как кислота. Они опрокинулись на меня - и я захлебнулся. Я утонул. По бедрам с внутренней стороны потекло горячее, приклеивая брючины джинсов к ногам. «Ах ты, ссыкун!» Лезвие покидает мой рот. Я отлетаю к раковине. Воспользовавшись заминкой, на четвереньках стремглав кидаюсь к двери, ведущей на задний двор. Перемахиваю через забор. Несусь вниз по улице. Врываюсь на крыльцо к соседке, миссис Деккер, с сыном которой учусь в одном классе. Стучу в дверь. И когда она открывается, учтиво интересуюсь у хозяйки, не одолжит ли мне Чак свои брюки, а то с моими приключилась вот такая напасть, а домой сейчас без полиции не вернуться... - Он толком не успел меня порезать. Смешно, но мой детский недуг, которого я так стыдился, спас мне жизнь. А моя мать... Наконец-то она сделала то единственное, на что была способна, чтобы избавить меня от него, - она умерла. - Зато он наверняка остался жив-здоров, - с плохо скрываемой злостью произносит Арлекин. - Получил срок, отсидел, вышел... И ты не стал его искать. - Если бы он вышел, - мечтательно поднимаю взгляд к потолку, - уж я бы его нашел, можете не сомневаться. Уж я бы заставил его улыбнуться раз и навсегда. Но, - цыкаю языком с досадой, - драться в тюрьме - совсем не то же самое, что избивать жену и сына или лупить безоружных задержанных в участке. Папаша Джек сам нарвался - и так неудачно упал, что проломил себе височную кость. Харлин Квинзел виновато разводит руками. Завладев правом хода, я со всей уверенностью выдвигаю предположение, что мистер-как-его-там заявил свидетелю, который ему помешал, будто падчерица сама к нему приставала. И оказываюсь прав. Я говорю: уж не вышвырнула ли мамаша Харлин вон из дома за распутство? И вновь замечаю, что диктофон к этому моменту уже выключен. Ну что тут скажешь... Циркачка. - Может, и вышвырнула бы, - говорит она, - если бы я захотела там оставаться еще хоть одну лишнюю минуту. У мальчишек на соседней улице было построено «гнездо на дереве», и к тому времени, когда они подъезжали к летнему лагерю в сорока милях от нас, в «гнезде» уже лежат рюкзак с моими вещами. Оставалось вынести из дома некоторую сумму денег, но... Саймон подсуетился раньше. Мне еще пришлось отсиживаться на том дереве, пока я не начала снова видеть левым глазом и разговаривать членораздельно, но уж затем - только меня и видели. - Бедолага Саймон, - фыркаю, - должно быть, сильно расстроился. - Он действительно расстроился, - беспечно отзывается Арлекин. - Очень. Попытался меня остановить, образумить, привести в чувство путем удара головой о лестничные перила... Не помогло. В конце концов, когда я вырвалась окончательно, он... оступился на лестнице, упал и умер... От горя. Аплодирую молча. До конца беседы доктор Квинзел решает диктофон больше не включать. ---------- (1) «И я взглянул, и вот, конь бледный, и на нем всадник, которому имя «смерть»; и ад следовал за ним; и дана ему власть над четвертою частью земли - умерщвлять мечом и голодом, и мором и зверями земными». Откровение Иоанна Богослова, известное как Апокалипсис (6:7-8) (2) Регион на территории Юкон, на северо-западе Канады. Стал знаменит из-за Золотой Лихорадки, начавшейся в 1897 году.