Зарисовки

Отца не стало, брата не стало, а загородь держалась. И я держалась. Ощетинилась она копьями и топорами, летели из-за нее стрелы. Как появлялся в ней пролом - подбегали люди, спешно чинили. А потом оставались на месте пролома трупы - на один человеческий по два орочьих. И я - словно загродь. Как прорвется где-нибудь подлый страх, будто брешь в сердце проломит - так я не сдаюсь, чиню эту брешь, не подаю виду, что силы нет-нет, да и вытекают по капле. Откатывается страх прочь, да что толку? Его - как орков, без счета, а сил у меня - как людей наших, самая малая толика дорога. А если даст слабину кто-нибудь из наших - крикну на него, а то и пяткой копья приложу, встряхну. А кто на меня крикнет? Некому. Вот и держалась сама. На третий день один боец ума лишился. Не первый он такой был, но я его лучше всех запомнила. Стоял у загороди, и вдруг развернулся и побежал назад. Глаза безумные, не кричит даже - бормочет что-то. Нашел жену свою и четверых детей, потащил всех к реке. Не дал опомниться, в воду кинул и сам следом прыгнул. Думал так бегством спастись. А река широкая, быстрая. Дожди еще недавно шли - не переплыть. А кто доставать будет? Каждый человек на счету. Кинулись женщины спасать - жену и троих детей на берег вытащили, а четвертого, младшего, боец этот держал и не отдавал, все доплыть пытался. Так и утонули все трое - он, мальчик и женщина, что его спасать полезла. И такое зло меня тогда взяло! Встала я на телегу прямо перед загородью - орки меня подстрелить могли запросто, да мне все равно было. И долго я говорила, вдохновенно. Кричала, что трусы они, что если кто еще такое попробует учинить - сама, голыми руками задушу. И обещала, клялась им, что как бы тяжко ни пришлось, мы удержимся, отобьемся непременно. И слушали все молча, даже орки притихли на той стороне. А потом подняли люди оружие, и повела я их на вылазку. В тот день убили мы орочьего сотника, и до самого вечера была у нас передышка. Приободрились наши, а у меня на душе, в загороди моей - такой пролом, что и не заделать, не закрыть. Уж сколько я мертвецов видела, а глаза мальчишки того и женщины все из головы не шли. Так, помню, и ходила сама не своя, пока друхи меня каким-то своим настоем не отпоили - тогда только легче стало. А в реку с тех пор никто больше не кинулся. Кто-то и правда боялся, но у многих и впрямь надежда появилась. Так и стояла загородь - шесть дней. И мы стояли. В крови все, в грязи, на ногах еле держимся. Раненые стояли, о загородь ту опирались. Женщины, старики, дети. Все, кто мог копье поднять или лук натянуть. Только стрелять мало кто мог уже - стрел не было. Мы за ними в вылазки ходили, да все равно много не соберешь. А на седьмой день пала наша загородь. И та, что в моей душе была - тоже пала. А что за ней оказалось - сама не знаю. Нечего стало терять, и нам даже уже и не страшно было. Бились мы как бешеные - откуда только силы взялись! Но без толку все - теснили нас орки, к реке прижимали. Держались мы, а впереди - огонь да сталь, позади - вода холодная. И вдруг - трубы вдалеке запели, чисто так, мелодично. Эльфы пришли! И стояли люди - по грязи на лицах дорожки слез бежали. И я бы тоже плакала, да нельзя. Негоже перед эльфийским королем в слезах предстать. И орки встрепенулись тоже, заметались, мигом спесь вся сошла. И гнали мы их - они бежали, а на встречу им, и верно, эльфы на конях скачут... - Раньше ты эту историю совсем по-другому рассказывала, бабушка, - заметил юноша. - Но и ты уже вырос, Халмир, - вздохнула Халет. - Не все тебе про героев и подвиги слушать. Про них-то всякий рассказать может...