Окрыленные

Вряд ли человек может угадать день, когда он умрет. Но она знала. Розмари Беликова умерла третьего декабря, ровно через семь дней после ее последнего танца, и через одиннадцать после одного из самых запоминающихся дней, в отделении интенсивной терапии, потеряв сознание за два с половиной часа перед окончательной смертью. В ту ночь она не раз благодарила меня, что я остался с ней, не бросил, благодарила за то, что не одна, шептала, что не хочет, что боится. Она то теряла сознание, то вновь приходила в него, иногда это длилось две минуты, иногда час, но каждый раз, когда глаза ее открывались, я встречался с благодарным, но пугливым, взглядом. И когда они открылись в последний раз, еле шевеля губами, будто желая утешить, она сказала: "Мне не больно". Рядом были и Джанин с Эйбом. Женщина никак не могла себя сдерживать, рыдая навзрыд, то и дело лепеча, проклятия на все живое, на самого Бога за то, что тот забирает самое дорогое. Она была уже практически не в состоянии что-то говорить, поэтому просто смотрела на мучения своей матери с тем же смирением и пониманием. Я знал, что она не хотела уходить, но так же знал, что и сопротивляться больше не желала. - Я вытащила короткую спичку*, мам. - прохрипела она сквозь вздохи и всхлипы. Мы все понимали, что это произойдет именно в ту ночь, но когда это все-таки произошло, внутри меня что-то взорвалось, уничтожая все, чем я так дорожил. Все шло к этому уже довольно продолжительное время, но мне все равно казалось это выстрелом в тишине, пронзающим и болезненным. Отчаяние поглощало меня с каждой секундой. Оно управляло мной, как марионеткой. Образовывалась пустота, ставшая вечным напоминанием о потере, непонимание происходящего, неверие в него. Я и слова не проронил, казалось, что сам начинал задыхаться и понемногу умирать вместе с ней. Я тогда ничего не видел, не слышал, не обращал внимание на рыдания Джанин, которое вцепилась в своего мужа, как в спасательный круг. Мне самому хотелось рыдать, но все, что вырывалось из рта, это рваные вздохи. Я задыхался. Умирал вместе с ней. Меня все же отвезли домой под предлогом, что я должен отдохнуть. Глупая идея, даже смешная. В доме я ощущал себя еще хуже, стены давили на меня, пустота угнетала. Неизвестный голос в голове словно насмехался, говоря, что это не мой дом, что мне здесь не место. И я соглашался, швыряя все попадавшиеся под руку вещи. Боль заставляла кричать. Она потоком сжигала все внутри, но не уничтожала меня окончательно, лишь оставляла меня в одиночестве и агонии, слезах и сожалении. В понимании, что "нас" больше не вернуть. На следующий день мне звонили многие, даже те люди, о существовании которых я давно забыл. Все они соболезновали моей потере, говорили о несправедливости того, что она ушла из этого мира в столь раннем возрасте. Будто будь ей шестьдесят для меня что-то изменилось бы. Вновь и вновь они повторяли, что им очень жаль, и они хотели бы мне помочь. В такие моменты я сдерживал себя, чтобы не спросить, где же они был раньше. В этот день все вспомнили о ее существовании сразу после того, как она умерла. На протяжении того дня я крутил в руках свое обручальное кольцо, оставшееся мне как напоминание, что все было на самом деле. Я помнил, как руки ее дрожали, надевая мне на палец символ нашей любви и брака. Тогда я заверил себя, что никогда не сниму его, никогда не оставлю на какой-нибудь полке пылиться. Потому что кольцо было прочно связано с ней, а значит являлось одним из тысячи осколков моего сердца. Мне нравилось ощущать прикосновение холодного металла к коже, но это меня и пугало. Потому что причиняло боль тому самому разбитому сердцу, оставившему после себя лишь жалкие ошметки. Ближе к вечеру позвонила Джанин, чтобы сообщить о точной дате похорон. Она так и не смогла довести разговор до конца, к середине она начала всхлипывать, а ближе к концу вновь разрыдалась, то и дело прося прощение за свою несдержанность, после чего сразу все проклинала и говорила, что не верит в ее смерть. Я тоже не верил. В конце концов я не выдержал и просто перестал отвечать на звонки. Это за меня делал автоответчик, говоря ее жизнерадостным голосом. Это дом Беликовых. Очевидно мы заняты делами, очевидно непристойными, поэтому перезвоните через пару часиков. Мне было больно. Каждая секунда была для меня ужасней предыдущей. Я вновь и вновь задыхался, мысленно умирая, возвращаясь к ней хотя бы в воспоминаниях, которыми мы жили последнее время. Только они оставались с нами, но теперь я потерял и эти ничтожные нити, связывающие меня с ней. Воспоминания, даже самые яркие из них, отравились, покрылись пеленой, дымкой, казались игрой моей фантазии. Я еще долго сидел в своей машине рядом с церковью, не решаясь отправиться на прощание. Одиночество угнетало, но толпа незнакомых людей, пришедших на прощание, убивала. Я сел в конце зала для прощания, в пустующем ряду, это была просторная церковная комната с голыми каменными стенами, давившими меня, напоминавшими, что мне здесь не место. Каждую секунду я порывался сбежать, как последний трус. - Дмитрий... - это все, что смогла проронить моя мать, тихо опустившись на соседний стул. Лицо было ее одновременно отсутствующим и болезненным. За эти дни она не раз говорила, что хочет забрать мою боль себе, ей было невыносимо смотреть на меня поникшего, убитого. Я не смог сдержаться так же, когда она прилетела из России, узнав все. Я просто прижался к ней, уткнувшись в костлявое плечо, как мальчишка, искавший спасения у своей матери. Я стискивал зубы, выдыхая через них, глотая всхлипы, что превращались в рыки, чтобы не разрыдаться, понимая, что не лучшее время и место. - Тише, - мать поцеловала меня в висок так, как делала всякий раз в детстве, успокаивая. - Тише, мальчик мой. Какое-то время мы просто сидели, а я наблюдал за всеми приходящими людьми, желавшими попрощаться с ней навсегда. Я не решался подняться и направиться к гробу, установленному на непонятной тележки, покрытой тканью для псевдо-красоты. Я не решался подойти к ее родителям, что стояли рядом с ней, обнимая всех подходивших и принимая сожаления. Оба они сдерживали себя, стараясь быть сильными, помня о том, что она не хотела, чтобы кто-то плакал, но пародия на сильных людей у них была такая же, как и у меня. Жалкая. Когда я все же подошел Эйб вяло улыбнулся, я видел, как глаза его закрыла мокрая пелена застывших слез о потере дочери. Джанин всегда обнимала меня крепко, при мне благодарила Господа, что я являюсь мужем ее дочери, сейчас она обняла меня еще крепче, вцепившись в ткань пиджака на спине. Слова здесь были лишними, понимали это все. Ее мать поджимала губы, качая головой, отказываясь верить, она закрыла рот рукой, как только оттуда вырвался болезненный всхлип. Но набравшись мужества, она смогла выдавить из себя слова, в которых я не особо нуждался. - Ты был для нее всем, - все так же сдерживая порывы разрыдаться произнесла она. Я ненавидел быть слабым, но сейчас дыхание стало для меня чем-то невозможным. С каждой секундой я все яснее ощущал прожигание легких от воздуха, отравленного ее отсутствием. - Она есть для меня все, - тихо ответил я. Все время я сглатывал, поджимал губы, стискивал кулаки и тяжело дышал. Вновь и вновь задыхаясь, умирая вместе с ней. Рядом с ней никого не было. Все давно распрощались и все, что могли делать, это жалеть других, сочувствовать остальным. Что до меня, я боялся прощаться с ней, понимал, что тогда действительно настанет неизбежный конец, который я лишь оттягивал. Все мое тело парализовало, я шел к ней через силу, отказываясь верить, отказываясь принимать неизбежное. Ее кожа побледнела, потеряв последние остатки миндаля, губы стали синими вместо тех, нежно-розовых, которые я так любил целовать. Глаза были закрыты, и казалось, что я навсегда забыл их темный тягучий цвет, но тут же понимал, что забыть ее невозможно. Как и все остальные я взял ее за холодную, леденящую мою ладонь, руку и вяло улыбнулся. - Я люблю тебя, - прошептал я, а потом добавил, будто отвечая на ее извечный вопрос. - Навсегда. - до безумия хотелось, чтобы она ответила, чтобы я услышал хотя бы раз тот звонкий голос, тот заливистый смех. - Прости меня... - я выдохнул, осознавая, что солгал ей в ту ночь в больнице, пообещав, что смогу сдержаться. - Но мне больно. Невыносимо больно. Дрожащими пальцами я в последний раз сжал ее руку в надежде, что она сожмет мою в ответ, в последний раз посмотрел на ее закрытые веки в надежде, что она их откроет и скажет что-то в своем стиле, что-то такое, отчего губы мои изогнутся в иронической усмешке, а мое сердце вновь забьется. Но она не сжала руку, не открыла глаза, по-прежнему молчала. Пока я был у нее к моей матери подошли мои сестры и сели рядом, все они молчали, никто не улыбнулся. Это был некий менталитет нашей семьи, когда слова излишни, когда они не в состоянии помочь, лучше промолчать. Я сел около импровизированного прохода между рядами стульев. Справа сидела Вика, и все, что она сделала, это сжала мою руку, давая понять, что рядом. Старый священник медленной походкой прошел за гроб и оглядел всех присутствующих. Дальше пошли привычные речи для служителей церкви. С напускной печалью он рассказал нам о ее битве с лейкемией, будто этого никто не знал, вновь и вновь говорил, что она была сильна и не сдавалась до конца, многие на это кивали. И тогда я сдерживал в себе порыв сказав, что они ни черта не знают о ее последних днях. Позже он вызвал ее близких, чтобы те высказали свою речь, мнение. - Теперь мы послушаем мужа Розмари, - произнес она в какой-то момент. Я встал со своего места лишь тогда, когда Вика ударила меня по колену, возвращая в убивающую меня реальность. Это было странно. Говорить что-то о тех, кто покинул нас. Я всегда считал, что после смерти ничего нет, только пустота. Так нужны ли мертвым наши речи? Нет. Все это устроено лишь для того, чтобы успокоить живых. И мне было все равно на происходящее, существовал лишь мой маленький эгоистичный мир, втыкающий иголки в мое сердце. И тогда я понял, что скорее мертв, чем жив. - Моя вселенная начиналась с нее и заканчивалась на ней. Несколько месяцев назад мой мир заключался лишь в ее существовании. Мы жили лишь друг для друга. И клянусь, в эти моменты мы были окрыленными. И тогда я не ценил этого, считал, что впереди еще много лет, я не жил одним мгновением. Сейчас, когда я потерял ее, я еще никогда так остро не ощущал нехватки времени. И здесь моя боль, без которой я бы не стал ценить те мгновения, оставивших после себя лишь тень воспоминаний. Многие говорят, что Бог создает половинки для каждого из нас, несколько дней назад она мне сказала, что не она моя половинка, я тогда промолчал. Называйте это стечением обстоятельств, выбором Бога, ошибкой сердца. Сути не меняет - мы не выбираем в кого влюбиться, кого ненавидеть. И если бы мне раньше сказали, что все закончится именно так, я бы все равно зашел именно в тот кафетерий, именно в ее смену и именно с ней начал бы разговор. Я был окрылен с того момента, как познакомился с ней, что ж, мои крылья оборвались в тот момент, когда она улетела навсегда. Моя вселенная начиналась с нее и заканчивалась на ней. Сейчас моя вселенная мертва и все, что от нее осталось жалкими ошметками, это вопросы типа "Могло бы быть?" не покидают мою голову, заставляют продумывать все до мелочей. Они не покинут мое сознание никогда, даже если выберусь из агонии и одиночества. Они останутся, напоминая мне о мечтах, которые никогда не сбудутся. Которые сбылись бы только вместе с ней. Которые я не смогу отпустить, потому что это все, что осталось после ее ухода. Я усмехнулся, прекрасно понимая, что все так и будет. И сколько бы я не прощался с ней, она всегда будет рядом. И я буду любить ее. Навсегда? Навсегда. - Будет моим вечным ответом. * "Вытащила короткую спичку" - фразеологизм означает "попасть в затруднительную ситуацию" или "не повезло".