Окрыленные

Время — это мираж, оно сокращается в минуты счастья и растягивается в часы страданий. Олдингтон Р.

В детстве мой теперь уже покойный отец, когда я не мог усидеть на месте и смотрел на стрелки часов, ожидая чего-то и жалуясь на медленное передвижение даже секундной стрелки, говорил, что это мой собственный обман разума. Если мы будем ожидать каждую минуту, то она будет наступать со скоростью вечности, если же мы увлечены чем-то, то время промчится так быстро, что мы и не заметим. Именно это произошло и с нами. Отдых в Аргентине превратился в мгновения воспоминаний, день и ночь слишком быстро сменяли друг друга. Я не вспоминал ни о чем, предоставленный лишь нашему личному второму медовому месяцу, который прошел намного насыщеннее. За четыре дня до нашего возращения домой, у нас с Розой все же получилось попасть в группу туристов, отправляющихся на знаменитые водопады Игуасу. В моей голове тогда сложилась потрясающая картина столбов воды, разбивающихся на тысячи брызг о скалы, зеленые деревья, достигающие таких высот и широт, что и поверить невозможно, и все это жарким аргентинским днем. Впрочем-то, так оно и было, только в несколько раз ярче. Прохладный свежий воздух от многочисленных водопадов, палящее солнце, которое лишь согревало и пробуждающие брызги. Приятный голос нашего гида с еле заметным итальянским акцентом рассказывал нам множество легенд о возникновении водопадов. И одна из них была поистине романтичной и печальной. - Господь желал взять в жены прекрасную по своей красоте смертную женщину Наупи, - говорила тогда женщина громким голосом, чтобы ее слышали все. - Но она решила сбежать со своим возлюбленным. Они плыли по реке на каноэ, когда их настигла кара Божья. Разгневавшись, Бог разрезал реку, превратив влюбленных в водопады, обрекая их на вечное падение. То маленькое путешествие было самым великолепным для меня - человека, который никогда не имел возможности путешествовать из-за отсутствия на это занятие времени. Роуз то и дело открывала рот в изумлении, просила меня сфотографировать ее практически на каждом шагу. Однако, в каждой бочке меда есть своя ложка дегтя. Из-за больших перегрузок, резкой смены климата девушка чувствовала себя не лучшим образом. Пыталась скрыть от меня, натягивала широкую улыбку, чтобы не портить отпуск. Она была уверена, что я не видел, как лицо ее покрывалось испариной и красными пятнами от многочасовой ходьбы, считала, что я не чувствовал, как с каждой минутой она все крепче цеплялась за мою руку, сокращала промежутки в шагах. Та ночь в номере отеля запомнится мне, пожалуй, навсегда. Глухой кашель, рвота, сморщенное лицо от боли, она то и дело комкала угол простыни, в слезах кусая хлопковую ткань, чтобы подавить крики. Лишь к утру лекарства, введенные ей в вену вызванным местным врачом, подействовали и дали ей расслабиться на несколько часов и уснуть. Но сон ее был тоже неспокойным. Она металась в постели и в сонной дреме бормотала нелепости, тяжело дышала, задыхаясь от недостатка воздуха. Когда же моя жена просыпалась, она цеплялась за меня так, будто я был ее спасительным кругом в океане безнадежности и боли. Она вновь зачинала задыхаться и всхлипывать, добавляя, что боится. - Тебе нечего бояться, я рядом, - только и мог повторять я, целуя ее руку. Ночь была для меня ужасной. Я сам задыхался и был готов начать рыдать, смотря на невыносимую для меня картину ее мучений. В какие-то моменты мы менялись ролями, и она то и дело повторяла, что все нормально, что она хорошо себя чувствует, тут же морщась и хватаясь за голову. Я будто чувствовал ее боль сам, ощущал, как она медленно растекается по моим венам, пульсируя с каждым новым ударом сердца. Часы превратились в вечность мучений и страданий. На следующее утро, вытерпев долгую мешанину бумаг и ненужных данных, я смог поменять билеты на ближайший рейс, который состоялся вечером. Это очень огорчило Роуз, хоть она и понимала, что больше в Аргентине мы оставаться не можем и, похоже, придется возвращаться прямиком в больницу, а не домой. Начались дни на последней стадии. Каждый день после работы я уже не шел домой, зная, что там меня ждет моя слишком веселая и слишком энергичная молодая жена, я ехал в больницу, что была за городом, как отдельный объект, и проводил там часы нашей печальной радости. Привозил с собой фрукты, йогурты и любимую Розой стряпню Каролины. Палата ее была заставлена все теми же розами, приносимыми ее одногруппниками и ненавистными ей самой. Я все реже видел ее где-то за пределами палаты и все чаще в кровати. Она просто лежала, уставившись в потолок и усмехаясь, когда к ней кто-то заходил. - Шансов меньше, но они по-прежнему есть, - улыбался мне ее доктор. - Не волнуйтесь, мистер Беликов, восемьдесят процентов выздоравливают. - Двадцать умирают, - добавляла Роуз, когда я пересказывал ей разговор с мистером Лангом. И каждый раз, слыша ее хриплый сухой голос, видя потускневшие глаза, в которых уже пропадал тот озорной огонек, сердце мое замирало, пропуская уже ненужные жизненные удары. Казалось, я и сам давал слабину. Срывался на учеников, отказывался проводить время с Кристианом за дружеской беседой. Моя жизнь превратилась в одну тонкую, готовую в любой момент порваться, нить, связывающую работу и больницу. Ибрагим с Джанин часто буквально выгоняли меня из палаты, приказывая ехать домой и отоспаться, но тогда мне становилось еще хуже, тогда время и вовсе останавливалось. Я старался пресечь всякую попытку сесть обратно в машину и вернуться к ней. Мой разум лишь накручивал меня, своим тихим голоском добавляя, что я виноват во всем, так как в вовремя не уследил. Неизвестность убивала. Но не одна неизвестность всего происходящего и ожидавшего нас меня угнетало. С каждым днем Роуз все меньше верила в свое чудесное выздоровление и все чаще говорила мне о моей жизни после ее смерти. Сначала я наигранно смеялся, переводил тему, позже просто опровергал, добавляя, что она говорит чушь, а потом молчал, слушая и не смея возразить, лишь прижимая ее сильнее к себе, боясь потерять ту, что держала меня на плаву. - Слишком тихо, - прошептала она в один из вечеров в своей палате. Я тогда лежал рядом с ней и мы буквально переплелись, я не видел ее лица, но знал, что слабая улыбка охватила ее губы. - Хочешь поговорить? - в последние время мы и вправду много молчали, наслаждаясь лишь объятиями, и с каждой новой встречей они становились все слабже, с каждой новой встречей я обнимал ее крепче, стараясь восполнить ту слабость, которой поддавалась моя жена. На мой вопрос Роуз лишь молча пожала плечами, и я услышал тихий смешок. Она так и не заговорила, и через несколько минут до моего уха дошел звук умеренного дыхания, пульс ее замедлился, и я понял, что она вновь провалилась в свой недолгий и на редкость спокойный сон. Носом я уткнулся ей в голову, вдыхая такой родной запах. - Ты же понимаешь, что так продолжаться не может? - Таша нервно мешала ложкой сахар в горячей кружке чая и дергала под столом ногой. Она много раз пыталась вытащить меня либо с работы, либо с больницы, чтобы серьезно поговорить о моей теперь кардинально изменившейся жизни. Она была недовольна распорядком дня своего близкого друга. Я видел, что она переживала за меня, а за Розу вдвойне. Каждый раз, когда она ее навещала, женщина путалась в словах, комкала края своих многочисленных пышных юбок, сглатывала и заикалась, добавляя, что просто не может смотреть на мучения Роуз. Часто она говорила о простых вещах, подчеркивая тем самым, что все нормально, а дальше будет только лучше, до исступления верила в положительные изменения, но вскоре и сама поддалась всеобщей печали. - А что я могу сделать? - я немного сконфуженно пожал тогда плечами, разглядывая людей за окном кафе. Все они либо куда-то спешили, либо прогуливались не торопясь. На последних я хотел накричать, чтобы те не теряли время в пустую. - Перестать жалеть себя и ее, - воскликнула тогда подруга, привлекая всеобщее внимание. - Ты должен ее поддерживать и обнадеживать, вместо того, чтобы впадать в депрессию вместе с ней. Если станешь тем, кем являлся несколько месяцев назад, то ей станет легче, ты поможешь ей. Единственный, кто в состоянии помочь ей, это ее горе-муж. Мне хотелось в обиде выкрикнуть Таше в лицо, что я все время рядом с Роуз, что все время пытаюсь обнадежить ее. Но возражения на эти утверждения появились в моей голове быстрее, чем слова сорвались с губ. Я и действительно давно поддался некой меланхолии, перестал замечать все вокруг, мой мир сузился на диагнозе жены, я не желал видеть чего-то другого, продолжая жалеть Роуз и убиваться из-за боли. Три недели назад, еще в Аргентине, я дал себе обещание, что буду бороться. А что на деле? Превратился маленькую девочку, забившуюся в угол. Тогда разговор с Ташей ни на чем определенном не окончился, я лишь молчал, выслушивая ее лекции обвинений в том, что я стал половой тряпкой. К сожалению, терапия с моим бесплатным психологом не окончилась так, как заканчивалась в слезных фильмах. Я не отправился в больницу, полный энергией и верой в светлое будущее, мир мой по-прежнему был окрашен в черно-белые краски, я по-прежнему зацикливался лишь на болезни жены, по-прежнему задыхался от безысходности. Порой такие моменты достигали своего пика, не давая мне дышать. - Сергей. - Что "Сергей"? - переспросил я, пребывая в недоумении. Мы вновь молчали, лишь обмениваясь вздохами и немыми мыслями, так и не воплощенными в слова. Именно поэтому имя, вырвавшиеся из уст жены, ввело меня в тупик. - Имя нашему неродившемуся сыну, - пояснила девушка. - Сергей, - повторила она. - Хотела бы, чтобы так его звали. Тогда я зажмурил глаза, вдыхая тот недостающий воздух, пропахший лекарствами в атмосфере больницы. Мое сердце в очередной раз попустило удары, и внутри образовалась пустота. Еще не так давно мы, хоть и шутя, планировали ребенка, и что же сейчас? Сейчас он превратился в несбыточную мечту. Тогда, обнимая ее, я почувствовал необходимость той самой пресловутой надежды. Той, что порой спасала жизни многим, которая вела человека вперед. Именно тогда я понял, что еще бороться. - Его так и будут звать. Минуты прекратились в часы, часы - в дни, а дни в вечность. Я перестал наблюдать за сменой дня и ночи, живя лишь в промежутке, называемым сном и пребывание в больнице, иногда туда вклинивалась работа, с которой меня не увольняли лишь понимая мое тяжелое, как говорил ректор, положение. Я перестал жить, начиная существовать. В день именуемым началом моего существования я запомнил, как один из самых ужасных дней. Он не начинался каким-то особенным образом, я не проснулся с предчувствием чего-то ужасного и разрушающего мою жизнь. Это ощущение всегда было со мной на протяжении нескольких месяцев, поэтому я не придел ему значения. Утро началось довольно пресловуто. Я с неохотой встал с теперь просто огромной даже для моего роста постели, поплелся в ванную принял душ. Мир мой остановился, когда я вышел из душа, суша волосы полотенцем, и услышал трель телефона. Я надеялся услышать об улучшениях от мистера Ланга, услышал же его обеспокоенный голос. - Мистер Беликов, вам следует приехать к своей жене. И чем быстрее, тем лучше.