***
— Знаешь, девочка пугает меня... — Чем, моя королева? — Это тяга к грубой мужской работе... — она прикладывает надушенный платок к переносице, пытаясь унять разыгрывающуюся мигрень. От собственных криков болела голова, но так было нужно. По-другому эта маленькая паршивка не понимала. Можно было подумать, что от грохота молотов у нее вечно были заложены уши — если бы не мрачный, настороженный взгляд на мачеху. — В их роду... — Вот именно, в их роду!- она зло сжала тонкую ткань. — Кому, как не тебе знать, чем заканчивал их род? — Да, госпожа... — Проследите, чтобы у нее не было ни малейшего шанса подойти к кузнице.***
Девочка торопливо спряталась за портьерой, присела на корточки, потирая руки. От воды и мыла те болели куда больше, чем от грубых рукояток инструментов, к которым было так приятно прикасаться, размышляя о тех мастерах, что ковали ими раньше. Девочка не по-детски тоскливо вздохнула. В доме все неожиданно стало чужим. Будто даже древние камни ополчились против нее, перестали давать укрытие и защиту. Даже её собственное имя было предано забвенью ею самой. Белоснежка. Как же она ненавидела голос, прервавший увлекательное дело этим словом. А ведь когда-то она почти поверила, что мачеха её любит. «Какая же ты... Белоснежка», — рассмеялась тогда женщина, глядя на чумазую падчерицу, извлеченную слугами из кузни. Только вот, еще тогда в её черных глазах плескался страх. И потому это имя стало принадлежать девочке. Она подняла его, будто рыцарь — вражеский стяг, сделала собственным знаменем. Белоснежка. Маленькая негодница, которую обожали кузнецы и мастеровой люд.