Ослепление/Blindness

""Да эти ваши "капитолийские джентльмены" ломаного гроша не стоят!". А ты, можно подумать, стоишь! - Эффи сидела за маленьким столиком в вагоне-ресторане и мысленно, со всей присущей ей эмоциональностью, анализировала диалог, произошедший между её персоной и полутрезвым ментором дистрикта 12. - "Боишься проиграть?". Пф-ф-ф... Он всерьёз решил за эти пару недель превратиться в адекватного, воспитанного и привлекательного мужчину? Да это же просто смешно! Он и сегодняшний день-то без бутылки не выдержит, не то чтобы целые Игры... Хотя вряд ли они продлятся дольше недели подготовки...", - как бы капитолийка ни старалась приукрасить реальность своим, казалось бы, неиссякаемым энтузиазмом, но даже в её мысли порой просачивалось удручающее понимание отсутствия каких-либо перспектив касательно победы дистрикта 12 на Играх. И, увы, это неутешительное ощущение с каждым годом лишь усиливалось. А время шло, неумолимо, безостановочно. В глубине души, за кукольной маской праздности и весёлости Эффи это понимала. Ей уже целых тридцать пять - пора бы уже проводить первую итоговую черту, да только чего она в жизни добилась? Да, хорошее воспитание и прекрасное образование были заложены в её жизненную копилку ещё при рождении. Это факт. Однако это мало помогло ей при вступлении в настоящую, взрослую жизнь искушённых в хитрости и корысти капитолийцев. После учёбы и тщетных поисков стоящей работы она устроилась лишь благодаря своим связям и знакомствам. Затем была какая-то неясная интрижка с директором и... В результате, ни работы, ни кольца на пальце. После этого эксцесса начались бесконечные кочевки с места на место, осуждение за спиной среди знакомых и, что самое отвратительное, так это гадкое, совершенно унизительное состояние нужды, которое ей пришлось вытерпеть и от которого её спасла случайно подвернувшаяся вакансия куратора. Куратора самого дальнего и самого отсталого дистрикта Панема. Первая мысль: да ни за что. Я, Эффи Бряк, светская капитолийка, "сливка сливок" и в дистрикте 12?! Однако обстоятельства оказались сильнее, и в конечном итоге она согласилась. Потом начался длительный сеанс самовнушения, основанный на единственном энтузиазме: всё-таки почему бы и нет? Социальная работа, где нужны организаторские способности, активность, коммуникабельность и пунктуальность - качества, которыми Эффи Бряк обладала, быть может, даже в избытке. Никакой конкуренции и боязни потерять место: кто из любящих комфорт, роскошь, и, главное, себя капитолийцев осмелится опуститься до работы в "угольном" дистрикте? Да никто. Эффи сама любила столицу; яркие, бесполезные побрякушки и, само собой, этот модный стиль прожигания жизни. Но для всей этой роскоши требовались элементарные финансы. А ведь платят очень даже неплохо: всё-таки Голодные Игры - самое рейтинговое шоу за всю историю телевидения. К тому же, вакансия, связанная с шлаковым районом, приравнивается к работе в тяжёлых условиях, и надбавка следует также. Все плюсы, увы, на этом заканчиваются, но она вовсе и не собиралась задерживаться здесь надолго. Поработать пару-тройку лет, набраться опыта и, главное, в беспрерывной деятельности отвлечься от своей всё ещё несостоявшейся личной жизни. Поиграть на публику в самодостаточность, яркость и обеспеченность, якобы не замечая эти бесчисленные насмехающиеся взгляды и отдающие щиплющей, ехидной кислинкой вопросы, типа, "неужели ты всё ещё одна?" или "так никого себе и не подыскала?". Нельзя сказать, что Эффи со своим светским образованием, с умением правильно преподнести себя в столичном обществе за всю жизнь никого не заинтересовала - на её счёту было достаточно интрижек и даже разбитых сердец. Однако все эти "отношения" в большинстве своём очень быстро заканчивались, ведь они были основаны на таких непрочных и заплесневевших материалах, как корыстность, пошлость и поверхостность. Все любезно и приторно-сладко улыбались друг другу в глаза, распуская грязные, надуманные сплетни за спиной. И это не столько двуличность, сколько ставшая привычной для них модель выживания в обществе. В какой-то степени их даже нельзя назвать виноватыми: их приучали к этому с самого детства; и Эффи вовсе не была столь проницательна или уникальна, что одна видела Капитолий с такого ракурса. Видели почти все, но никто не предпринимал попыток что-либо поменять. Ведь куда легче жить, плывя по течению, чем сопротивляясь ему... Лёгкий шум раскрывшихся дверей нарушил равномерный поток её мыслей. Куратор обернулась и увидела, как в вагон заходит молодой парень, тот самый Пит Мелларк, а за ним, уже вполне протрезвевший и в меру адекватный, плетется Хеймитч Эбернети. Он с предельной ясностью рассудка пытался донести юнцу какую-то мысль. Парень очень живо реагировал на каждое слово ментора, видимо, боясь потерять его столь неустойчивое внимание. Они вместе дошли до большого стола, находящегося посередине, и сели друг против друга, продолжая беседу. "Удивительно, что он выполз из своего вагона и, тем более, что соизволил заговорить с трибутом. Неужели вспомнил наконец, что он ментор? Или этот глупый спор так на него подействовал? - Эффи, сидевшая за отдельным маленьким журнальным столиком, достала из своей сумочки косметичку с зеркальцем и, преодолевая искушение бросить мелкий взгляд на ментора, вперила глаза в своё намалёванное отражение. - Спор на желание. Что за глупость! Зачем я вообще согласилась? Может, он протрезвеет и забудет про это? Хотя, собственно, что я теряю? Он ведь в любом случае проиграет. Эбернети - столичный джентльмен? Да я никогда в жизни в это не поверю!..". В этот момент рука Хеймитча по привычке потянулась к новенькой блестящей бутылке виски. Эффи метнула в сторону ментора свой насмешливо-разочарованный взгляд, как бы говоря: "чего и следовало ожидать от тебя, Эбернети", но он вдруг осёкся и, скорее почувствовав, чем увидев капитолийку, вернул напряжённую руку на место. Хеймитч не остановил беседу, но на его лице за пару секунд сменилось несколько выражений, отражающих внезапно полоснувшее воспоминание о споре, который - Эффи была готова поспорить - он уже мысленно проклинал; его внутреннюю борьбу между желанием и принципом и, наконец, довольную, почти победную ухмылку, означающую начало их спора. Какого-то глупого, полудетского и нелепого спора неотесанного ментора 12 Хеймитча Эбернети и кукольной, донельзя правильной сопроводительницы Эффи Бряк. На удивление капитолийки, ментор действительно давал Питу различные спасительные советы. То есть вёл себя вполне адекватно, как подобает настоящему ментору, так что для Эффи оставалось загадкой, что такого сделал этот парень, что Эберенети практически впервые за пять лет начал выполнять свою работу. После к ним присоединилась Китнисс Эвердин, которая с внезапным остервенением воткнула нож в - о, Боже! - красное дерево. Поезд приближался к столице. Небоскрёбы, коими был напичкан Капитолий, уже мелькали в окнах. Эффи резко захлопнула зеркальце, убрала косметичку и, обернувшись к сидящим, решительно продекламировала: - Поезд прибывает через 15 минут, поэтому я рекомендую вам заканчивать трапезу и готовиться к выходу, - с этими словами сопроводительница засеменила к дверям, оставляя после себя шлейф резких, но чертовски приятных духов. Хеймитч покинул трибутов вскоре после Эффи. Зашёл в свой вагон и, как только дверь бесшумно затворилась за спиной, опёрся вытянутой рукой о стенку, опустил голову в пол и с шумом втянул воздух. Было душно, чертовски душно. И эта духота в сочетании с искушающим влечением к алкоголю затягивала тугой узел вокруг горла, высасывая остатки силы воли и здравого рассудка. Он дрожащими от напряжения пальцами расстегнул две верхние пуговицы рубашки, словно от этого могло полегчать. Затем дошёл до раковины, умылся и сделал несколько жадных глотков воды, тщетно пытаясь перерезать внутри животную жажду к алкоголю. Не то чтобы он был конченым алкоголиком, который никогда не выходил из запоев и стремительно катился по наклонной, просто в последние годы надежда на улучшение его жизни угасла практически окончательно. А поскольку у него не было особых причин надолго задерживаться в реальности, значит и ограничивать себя в употреблении не приходилось. А первые дни воздержания всегда такие. Самые отвратные. Это он знал по опыту. Вдобавок ко всем радостям, в голове не переставал жужжать её голос с манерным, столичным акцентом: "" Я говорю, что ты не являлся, не являешься и никогда не сможешь стать истинным столичным джентльменом ". Чёрта-с два. И что меня так в этом взбесило? Что я никогда не смогу быть "истинным капитолийским джентльменом"? - он презрительно фыркнул. - Одной из этих гнусных тварей, которые из года в год уродуют жизни людей, - чем яснее становился рассудок, тем сильнее закипала беспричинная, животная злость внутри. Злость на всех: на распорядителей Игр, на Сноу, на Капитолий, на его милую "куколку" и, прежде всего, на себя самого. Но отрезвительные, холодные струи воды били по лицу, и становилось немного легче. - Зачем вообще было предлагать этот дурацкий спор? Какой чёрт меня дёрнул что-то кому-то доказывать? Хотя вот именно, что не "кому-то", а этой расфуфыренной капитолийке, которая в жизни не видит ничего дальше своей косметички, - он грузно выдохнул в пустоту. Жажда спадала; духота, обвязавшая горло, ослабляла свой узел. Броня раздражения разбивалась струями холодной воды. - Ещё как минимум неделю примерного поведения без алкоголя... - при представлении этой мрачной перспективы он усмехнулся: да, эти Игры будут долгими. Определённо, - Эбернети облизал губы, словно в надежде ухватить это терпкое, прелестное послевкусие утреннего вина, которое, возможно, ему теперь нескоро доведётся почувствовать. Наконец он закрыл кран. - Что ж, ладно. Чёрт с ней. На что мы там поспорили? На желание? Отлично! Выиграю спор и тогда уж повеселюсь по полной, - от внезапно появившихся увеселительных перспектив по небритому лицу проскользнула мелкая ухмылка. - Всего лишь нужно быть чистым, причёсанным, в меру трезвым и сносным. А также угождать ей во всякой ерунде и уметь поддерживать ту чепуху, которую она считает жизненно важной информацией. Что ж. С сегодняшнего дня, пожалуй, и начнём..." Поезд остановился, и из вагонов начали выходить трибуты со своими сопроводителями. Поочерёдно, согласно номеру дистрикта. Участникам Игр официально запрещалось видеться вплоть до Большого Парада трибутов. "Угольный" дистрикт, естественно, был последним. Вначале вагоны покидали Китнисс и Пит. Они вышли и уверенным шагом, стараясь заглушить снедающую внутри тревогу, направились к специальной чёрной машине с цифрой "12". Сопроводители должны были ехать позади, в отдельной. Хеймитч вышел из поезда на платформу и уже хотел было направиться к машине, как вдруг вспомнил про куратора и, пересилив себя, остался стоять на месте. Эффи всё в той же обтягивающей ядовито-малиновой юбке и на невообразимых каблуках, ловко виляя бёдрами, цокала к краю вагона. Однако, в нерешительности остановившись перед удалённой платформой, дама вдруг увидела Эбернети, с готовностью протянувшего ей руку помощи и с кривой, но многозначительной ухмылкой на губах. Выражение лёгкого удивления на её напудренном лице сменилось на пристальную внимательность к этому мелкому жесту: "Неужели он воспринял всё это всерьёз? Глупость какая!" - но тем не менее она, с чувством особенного снисхождения, которое выражала вся её вертлявая фигура, позволила своей ладони опереться на его. При этом ядовитая полуулыбка на губах ментора разрослась до едва скрываемого выражения маленького победного торжества. Она лишь презрительно хмыкнула и, собрав всё своё безукоризненное капитолийское воспитание в кулачок, с привычным тоном учтивости бросила своё "благодарю", почти не глядя в его сторону. - О, не стоит, - как ни в чём не бывало ответил Хеймитч. После этого последовали пауза и горделивый смешок капитолийки: - Ты всерьёз думаешь, что этого достаточно? Для того, чтобы... - Нет, это только начало, куколка, - сказал он, бросив короткий взгляд, чтобы оценить степень эффективности его мелких действий и фраз. - Я тебе не "куколка"! - прошипела капитолийка в сухом, выдержанном тоне, а затем быстро засеменила к машине. Однако, перед тем, как сесть, обернулась и громко добавила: И истинные джентльмены не перебивают дам на полуслове. "Дам? Где ты видишь здесь дам?" - но он сдержал эту колкость на кончике языка. Они подъехали к гостинице через полчаса, быстро поднялись на верхний этаж и зашли в холл своего роскошного пентхауса. Китнисс и Пит, широко распахнув глаза, с подсознательной жадностью впитывали в себя каждый миллиметр их нового места жительства, а Эффи рассыпалась в восторгах по поводу потрясающего дизайна комнат и одновременно ориентировала трибутов: - У вас пока есть время, чтобы расположиться в комнатах и немного отдохнуть, - сообщала куратор и попутно сверялась с записями в своём блокноте. - Затем в 16:30 вас ждёт первая встреча со стилистами, а в 20:00 подадут ужин, после чего я рекомендую вам сразу ложиться спать, потому что завтра нас ждёт важный-преважный день. А пока идите и наслаждайтесь, - она улыбнулась одной из своих фирменных, типично капитолийских улыбок, которые должны были выражать многозначительное умиление перед этими очаровательными детьми. Словно бы их привезли сюда на многодневную экскурсию, а не для того, чтобы они поубивали друг друга перед телекамерами ради развлечения всего Капитолия. Китнисс и Пит разошлись по своим апартаментам, и в то время, как Эффи зашла в свою комнату, Хеймитч уже ждал её, в вальяжной позе развалившись на кресле со стаканом воды в руке. Увидев эту картину, капитолийка чуть не задохнулась от негодования: - Что ты тут... - но когда пришло воспоминание о письме из Капитолия, выражение неистового возмущения сменилось на смирённую безнадежность. Эффи, как бы пытаясь себя успокоить, глубоко выдохнула. - Да то же, что и ты, детка. Я здесь живу, - он сделал один глоток, а затем широким жестом указал на большую кровать, стоявшую посередине комнаты. - Располагайся. Эффи даже не отреагировала на его фамильярное "детка", - её глаза пытливо искали в комнате обещанную перегородку, ширму, да хоть что-нибудь, способное отделить её территорию от части Эбернети; небольшая ширма действительно стояла в углу комнаты, но эта находка совершенно меркла по сравнению с тем катастрофическим фактом, что в их апартаментах была лишь одна кровать. Одна большая двуспальная кровать. Одна. Ну, и мягкий коврик около входа. - Это просто возмутительно! - взвизгнула капитолийка, чуть ли не подпрыгнув на месте. - Почему в комнате только одна кровать?! Почему они не обеспечили нам две раздельные кровати?! - Да расслабься, детка. Чем тебе не угодила эта? - ментор едва сдерживал смех, наблюдая за все нарастающим возмущением мисс Бряк, и тем не менее сохранял маску абсолютной невинности у себя на лице. - Очень смешно, Эбернети! - Эффи презрительно дёрнула носиком и претенциозно скрестила руки на груди. - Не делай вид, будто не понимаешь. - Ну, большая двуспальная кровать. Я всё ещё не могу понять, в чём проблема, - может, это и называется "мазохизм", но ему несравненно нравилось наблюдать за бурной, отчасти глупой и почти детской реакцией капитолийки. Её брови взмыли вверх, а ротик открылся в приступе молчаливого бешенства. Но после, отведя от него взгляд и относительно совладав с собой, она всё же произнесла эти страшные, по её представлениям, просто непростительные для приличной капитолийской барышни слова: - В том, что я не собираюсь... Не собираюсь делить свою кровать с кем бы то ни было... И тем более - с тобой! - строгим, но неровным тоном отчеканила Эффи. - И, вообще, я немедленно иду разбираться со всем этим на рецепцию, - на секунду Хеймитчу показалось, что на её щеках, на её донельзя набелённых щеках, вспыхнул мягкий румянец, который пробивал даже эту невообразимую броню капитолийского макияжа. Однако, вероятно, чтобы скрыть своё рвущееся наружу естественность, она резко развернулась и направилась к двери. Постукивание каблуков нарушил непроизвольно вырвавшийся смешок ментора: - Ну, не обижайся, детка. Если хочешь я буду спать на коврике у входа, как истинный джентльмен, - Эффи обернулась, бросив на него злостно-испытующий взгляд и полное невообразимого возмущения "что за манеры!".