История пятая. Казама Чикаге

Он впился в красивое ухоженное лицо бывшей ойран отчаянно-просящим взглядом, и женщина вдруг рассмеялась, сжимая пальцами вынутый изо рта изящный чубук трубки. - Ох, Чикаге, видел бы ты свое лицо! – отдышавшись, проговорила женщина. Сложившаяся ситуация не могла не заинтриговать, и Инохара, одарив демона хитрым прищуром глаз, игриво спросила: - Так что натворила это девчонка, Чикаге, раз ты примчался сюда в таком плачевном виде? - Послушай, Инохара, я не могу рассказать тебе, но если знаешь, где сейчас Кейко, скажи, умоляю тебя! От этого зависит многое, очень многое, - с болью ответил Казама. Женщина вновь закусила трубку, затягиваясь и отбрасывая в сторону шутки. - Не юли, Чикаге, выкладывай-ка все по-честному. Зачем тебе, высокомерному отпрыску рода Казама, обычная человеческая девушка? Или надоело играться с ойран, хочется чего-то нового, волнующего? Так вот, заруби себе на носу – я не посмотрю, что ты богат, высокороден и хорош собой, и не позволю тебе морочить Кейко голову. - Инохара, я же…Ну что ты, в самом деле… - пытался оправдаться демон, но женщина говорила дальше, не слушая его слов. - Если уж тебе так приспичило поговорить с Кейко, то, будь другом, поведай мне о предмете вашей будущей беседы. Ты прямо заинтриговал меня своим вполне искренним отчаянием, растрепанным видом и беспомощными глазами. Да и, в конце концов, Кейко еще не замужем, и я, как мать, просто обязана знать, с кем общается моя дочь. Эти слова окончательно добили Казама. Он посмотрел на Инохару мутными от боли глазами и беспомощно выдохнул: - Так Кейко – твоя дочь? В ответ последовало полный неподдельной материнской гордости кивок. - И дочь Хиджикаты? – чувствуя, что в мире не осталось ничего очевидного, продолжил задавать вопросы демон. На этот раз пришел черед уверенной дотоле Инохары бледнеть и запинаться. - Ками-сама, откуда ты узнал? Чикаге, да кто же мог разболтать этот секрет? Я никому никогда не говорила, чья Кейко дочь. О, да не тяни же, Чикаге! - Знаешь, Инохара, - медленно проговорил Казама, начав расстегивать пуговицы на оставшемся еще со времен войны мундире, который всегда одевал для прогулок верхом. – Знаешь, наверное, будет лучше, если ты пригласишь меня в дом, и чтобы никто нас не увидел. Нам найдется, о чем поговорить, ты так не думаешь? Окончательно сбитая с толку, Инохара прошла в дом, кивком приглашая демона следовать за ней. Сидя друг напротив друга, они не сразу смогли начать разговор. Пока Инохара заваривала и разливала чай, Чикаге мучительно думал, с чего начать этот щекотливый разговор. И заодно вспоминал, как двадцать два года назад с большим увлечением ходил к Инохаре в заведение, очарованный изящной красотой бойкой на язык ойран. И как туда же однажды вечером, когда Чикаге уже считал, что дело сделано и ему недолго осталось соблазнять упрямую красотку, ввалился измученный Хиджиката. Как спросил, хрипя севшим после долгого морского путешествия голосом, саке и отдельную комнату. И как Инохара, все это время смотревшая на незнакомца завороженным взглядом, позабыв о сидящем рядом Чикаге, вызвалась проводить и обслужить господина. Оставшись не у дел, грубо оттолкнув занявших место Инохары девиц, не на шутку взбешенный, Казама отправился восвояси, поняв вдруг, что замком даже не заметил его, насколько он был уставшим. С каким-то отстраненным злорадством демон подумал, что соперник явно не в форме и вряд ли что у него получится, даже если Инохара будет согласна. Однако, придя на следующий день в заведение, Чикаге был пренеприятно удивлен. Будто бы извиняясь, хозяйка кланялась и говорила, что Инохара не может выйти. Лишь когда Казама, позабыв о приличиях, пригрозил женщине, она выдавила, что вчерашний господин, - высокий, с неровно обрезанными черными волосами, в заморском мундире, - заплатил за отдельную комнату за трое суток вперед. И за Инохару тоже. Бешенству Чикаге не было предела. Он злился не из-за женщины в частности, его раздражала ситуация в целом. Даже сейчас, после полного разгрома в Киото, потрепанный и утративший часть былой спеси, Хиджиката оказался на шаг впереди. И ёкай с ней, этой красивой шлюхой! Превосходство Хиджикаты, подтвержденное даже таким низким способом, снова маячило перед ним, как красная тряпка перед разъяренным быком. Прервав эти воспоминания, Инохара, прекрасно помня прихоти практически всех своих клиентов, протянула Казаме раскуренную уже трубку. Свою он в волнении позабыл дома, но обнаружил, что курить почему-то не хочется. Пожав плечами в ответ на отрицательный кивок демона, женщина отложила приготовленную трубку в сторону и закусила чубук собственной, с видимым волнением затягиваясь. Они отпили по паре глотков вкусного ароматного чая, и тогда Инохара первая начала беседу. - Итак, Чикаге, с чего начнем? Позволишь мне, как матери, первой узнать ответы на волнующие вопросы? Ответив молчаливым кивком, Казама покорно приготовился к водопаду самых разнообразных вопросов. Однако Инохара ограничилась лишь двумя: откуда демон знает ее дочь и что между ними происходит. На первый вопрос он ответил без труда; женщина лишь удивленно приподняла бровь, услышав о книге и долгих беседах. Со вторым вопросом все было куда как сложнее. Замявшись, Чикаге силился описать ситуацию кратко и доступно, но слов не хватало, и тогда он, выдохнув, как перед головокружительным прыжком с обрыва, вывалил Инохаре всю правду, от начала и до конца. О том, как разрываемый страстным желанием и фамильными принципами, месяц сходил с ума во время этих невинных бесед, как глазел на Кейко, такую прекрасную и чистую, как сорвался, соблазнил и овладел ею, как потом, утром, узнал, чья она дочь, и какая буря ненависти и неизжитой злости поднялась в его душе. Без утайки рассказал он и о том, что было дальше – о сговоре с премьер-министром, о пожаре в типографии, о том, как силой увез Кейко к себе, как не заметил ее беременности и стал невольным виновником следующей трагедии. О собственных запоздалых мучениях он тактично умолчал, понимая, что сейчас его состояние меньше всего интересует Инохару. Выдохнув, чувствуя, как самую малость стало легче дышать, он рискнул поднять взгляд на Инохару, сидевшую напротив земным воплощением терпеливого Будды. Лишь глаза ее, горевшие пугающим диким пламенем, словно бы достались ей от кровожадного бога мести. Поняв, что пощады ему не будет, демон покорно опустил голову, ожидая чего угодно, только не того, что женщина неожиданно спросила его мягким голосом: - А… Что ты ощущаешь после всего этого, Чикаге? Зачем ты пришел? Сделать моей дочери еще больнее? Я не очень понимаю тебя, честно… - Инохара, я пришел, потому что больше не могу жить с этим один на один. После того, как Кейко ушла, моя жизнь превратилась в сплошной кошмар. Мне снится мальчик, Инохара, маленький светловолосый мальчик с глазами Кейко. Я потерял покой и даже не представляю, что теперь делать… - Ты в самом деле умом тронулся или прикидываешься? Неужели ты полагаешь, что после всего услышанного я позволю тебе увидеться с моей дочерью? Чикаге, я, конечно, не самая благонравная мать, но такое и меня приводит в ужас, - грозно вопросила Инохара, скрывая за внешне спокойной внешностью бурю эмоций. Чикаге отвечал смиренно, обреченно решив, что силой тут ничего не сделаешь. - Я ни на что не надеюсь, Инохара. Я ехал с одной лишь мыслью – увидеть Кейко, а дальше будь что будет. Я даже представить не мог, что встречу тебя. - Да, - коротко бросила женщина, вставая и, не выпуская трубки, подходя к полураспахнутым седзи, ведущим во внутренний садик. – Вроде бы столько лет топчешь землю, Чикаге, а все как мальчишка, лишь бы играть, не думая о последствиях. И приплел ко всему дух несчастного Хиджикаты. К чему тревожить покойников, Чикаге, когда мы и между собой, живыми, не можем определиться? - Я не знаю, Инохара, не знаю! Я кляну себя за все, что сделал, я понимаю, что сделанного не воротить, но и ничего не делать я тоже не могу. Случившееся для меня ни на минуту не было игрой. Я обезумел, впервые в жизни, по-настоящему – и в те минуты, когда обладал Кейко, и потом, когда узнал всю правду о ней. Я… я не хочу оправдываться, Инохара, но сейчас я отдал бы девять десятых своей проклятой бесконечной жизни, лишь бы исправить случившееся! - Можно подумать, Кейко станет легче, если ты расстанешься с жизнью. Ах, если бы… Меня терзают смутные сомнения, что эта дурочка будет чахнуть еще больше, - скорее для себя, тихо и быстро, проговорила Инохара. Оглохшему после откровений Чикаге она ответила другое: - А я еще голову ломала, что не так с моей девочкой. Она ведь так и не сказала мне, что пишет про отца, что случилось все это с тобой; ходила все лето с загадочно-счастливой улыбкой, а я голову ломала, влюбилась, не в любилась, мало ли. А потом, в сентябре, ее как будто подменили – побледнела, исхудала, глаза потускнели. Чего я только не придумывала, добиваясь прежней улыбки, блеска глаз, все было тщетно. Она лежала сутки напролет у себя в комнате, отговаривалась то головными болями, то плохо проведенной ночью. А я, дура старая, и не заподозрила, что тут может быть замешан мужчина. В голосе Инохары звучали неподдельные боль и беспокойство. Чикаге, как наяву представив все сказанное, бледную безрадостную Кейко, порхавшую прежде беззаботной птичкой, сник окончательно. Конечно, будет совершенно справедливо, если его теперь и на тысячу шагов к ней не подпустят. Дальнейшие слова Инохары повергли Казаму в состоянии полнейшей безнадежности: - Ками-сама, да что я творю тогда, со всеми этими женихами… Чикаге, я же, поговорив как-то с Кейко, решила, что пора бы ей уже о семье думать, сказала ей об этом, предложила присмотреться к паре наследникам моих бывших клиентов. И девочка моя согласилась, только вот улыбаться от этого чаще не стала, на все вопросы головой качает, не нравится ни тот, ни этот… - Я все понял, Инохара, - глухо проговорил демон, поднимаясь и намереваясь уйти из этого дома навсегда. – Я больше не побеспокою вас, обещаю. Ты права, Кейко в самом деле будет лучше без меня. Он двинулся к выходу, но Инохара вдруг цепко ухватилась за его руку. - Стой, Чикаге! Ну что ты сразу скис? Так и быть, я помогу тебе по старой памяти, все же, ты был не самым плохим клиентом. Я стараюсь помнить только хорошее, поэтому слушай – сегодня должен был прийти еще один очень милый юноша, Кейко как раз готовится к его визиту. Я успею отменить его, сославшись на внезапное недомогание дочери, ты же пойдешь к ней вместо него. Может быть, вы о чем-то и договоритесь, если же нет, то пеняй лишь на себя. Это единственное, что я могу для тебя сделать. То, какой благодарной радостью озарилось опечаленное дотоле лицо демона, больше любых слов сказало о том, сколь многое значит для него это разрешение. Фыркнув, Инохара кивнула ему на прежнее место: - Сиди тихо тогда, пока я сочиняю горе-претенденту отказное письмо. Скажу, когда сможешь пойти. Время ожидания пролетело как миг, заполненный нервным стуком зашедшегося сердца. Когда створки седзи разъехались, и между ними показалась Инохара, жестом подзывающая к себе, Чикаге вскочил, не чувствуя под собой ног. - Иди туда, Чикаге, - сказала женщина, указывая ему на плотно сдвинутые седзи в самом конце коридора. – Кейко уже готова. Можешь побыть с ней недолго, но смотри, без глупостей. Если ты хоть что-то скажешь ей или, упаси тебя ками, сделаешь, - Инохара сделала такое страшное лицо, что не трусливый, в общем-то, демон сглотнул. - Я не совсем идиот, Инохара, - нервно отшутился он. Затем добавил, вложив в голос всю свою признательность: - Спасибо тебе, даже не знаю, что было бы… - Не торопись благодарить, неизвестно еще, к чему вы придете. Ну, давай, иди же, пока я не передумала! Полутемный коридор Чикаге пролетел как на крыльях. Перед седзи он остановился, одернул мундир, больше оттягивая время, нежели в самом деле желая привести себя в порядок, волнуясь, запустил пятерню в свои соломенные вихры. От мысли, что совсем рядом, как никогда близко за эти три месяца, сидит Кейко, у него пересохло во рту. Нервно облизав губы, он решительно постучался, понимая, что вот прямо сейчас решится его судьба. И никак иначе. Не дожидаясь ответа, он раздвинул в сторону разрисованные стрекозами створки и с замиранием сердце шагнул вперед. Кейко сидела к нему боком, за изящно сервированным чайным столиком, сложив на коленях в замок тонкие бледные пальчики. Казама не разглядел, какое на ней кимоно, какая прическа; жадно-горящим взором он впился в ее лицо, с болью в сердце отмечая, как оно вытянулось и исхудало, как обозначились едва заметные ранее линии скул, как заострился подбородок. Она не поднимала лица, и, сохраняя на лице печать обреченной на заклание жертвы, легко развернулась к вошедшему гостю, низко поклонилась, почти касаясь лбом сложенных перед собой рук, и произнесла безжизненно-вежливым голосом: - Добрый день, господин Укитаре. Принимать вас – великая честь для меня. И тут Казама понял, что Кейко даже не представляет, что перед ней вовсе не какой-то там Укитаре. Умница Инохара предусмотрительно не сказала дочери о грядущей подмене, и, возможно, это сыграет ему на руку. Забыв о том, что воспитанный кандидат в женихи должен ответить не менее любезно, Казама сел напротив Кейко, чувствуя, как все быстрее и быстрее бьется сердце, как начинает противно тянуть под ложечкой. Глядя, как ловко управляются ее руки с чайником и чашками, как белеет из рукава кимоно слегка обнажившееся тонкое запястье, демон лихорадочно соображал, что же сказать, и с ужасом понимал, что забыл абсолютно все из того, что продумал еще накануне. Он лишь смотрел, зачарованный, бесконечно истосковавшийся, на точеные линии любимого лица и молился, чтобы это длилось вечно. С отрешенным видом Кейко разлила чай и, настороженно вслушавшись в царящую вокруг тишину, начала говорить, поднимая лицо: - Господин Укитаре, вы… Она умолкла, тихо вскрикивая, и в тот же миг раздался глухой стук и плеск – это выпал из задрожавших вдруг рук девушки чайник. - Кейко… - только и нашелся, что сказать, Казама. - Ты?! – судорожно вдыхая ставший вдруг тяжелым воздух, вымученно прошептала Кейко. – Почему ты? Ками-сама, ну почему?! Глаза ее моментально заблестели, и слезы потекли по бледным щекам, скользя и срываясь вниз с острого подбородка. С ужасом глядя, как отображаются в ее глазах страх, боль, отчаяние, Чикаге дернулся вперед, неосознанно пытаясь поймать ее дрожащие пальцы, сжать, согреть, успокоить, но Кейко затравленно дернулась, вскочила и бросилась к выходу, уже не сдерживая громких рыданий. Он бросился за ней, на краткий миг потеряв из виду ее хрупкую фигурку за задвинутыми седзи. Когда же Казама вырвался в коридор, увиденное и услышанное заставило его сердце в который раз за сегодняшний день сжаться от невыносимой боли. Плача навзрыд, пряча лицо на груди Инохары, Кейко молила мать севшим от слез голосом: - Матушка, прошу вас, умоляю, не надо больше никаких знакомств, пожалуйста, я была так глупа! Я не хочу замуж, хочу лишь с вами быть, всю жизнь, до самого конца, только не замуж, нет! Умоляю вас, позвольте остаться с вами, я сделаю все, что скажете, пожалуйста, мама, пожалуйста! Инохара гладила дочь по сбившейся прическе, тихонько укачивала, как маленькую, и лишь однажды бросила быстрый взгляд в сторону замершего Чикаге. Ее глаза словно говорили “Иди, Чикаге, сам видишь…”, а в ответ на умоляющий взгляд демона женщина непреклонно покачала головой. С тяжелым сердцем, вздрагивая от каждого всхлипа никак не могущей успокоиться Кейко, Казама был вынужден покинуть этот дом, полный самых упаднических эмоций. Три дня Кейко ходила сама не своя, не отвечая на материны вопросы, глухо рыдая в подушку по ночам, отговариваясь головными болями. На третью ночь, не выдержав, девушка пришла к матери и, рыдая еще горше, сказала, что любит Казаму, любит безумно, жизни без него не представляет, но что теперь говорить об этом, разве придет он, такой гордый, после подобного приема? Инохара снова прижимала к груди растрепанную голову дочери, гладила, шептала слова поддержки. Дождавшись, когда девушка хоть немного успокоилась, участливо спросила: - Но зачем же ты убежала от него, а, Кейко? Он напугал тебя, был груб? Кейко все отрицала, мотала головой, еще теснее прижимаясь к спасительному материнскому теплу. - Мне больно видеть его, мама, больно знать, что он просто где-то рядом. Я боюсь его, того, что внутри него, что принесло мне столько горя. Но я ничего не могу с собой поделать, я слабая, глупая, я люблю его и боюсь одновременно! Но он ведь никогда не вернется, что толку говорить об этом? Неделя тянулась так мучительно долго, что в какие-то моменты, особенно в бесконечные бессонные ночи, Чикаге казалось, что он сходит с ума. Он снова курил дни напролет, созерцая припорошенные мокрым снегом черные влажные стволы старых вишен, и подумывал о том, что надо бы собрать вещи и куда-нибудь уехать. Куда угодно, лишь бы подальше от этого дома, где все напоминало ему о Кейко. С Каторо он не заговаривал, уйдя в себя после последнего откровенного разговора. А в конце недели пришло письмо, подписанное смутно знакомой рукой, и сердце демона тревожно забилось от неизвестности будущего. В письме Инохара очень сдержанно и лаконично сообщала Чикаге, что уезжает из города на два дня, и что он, если ему так необходимо, может приехать к ним, попытаться поговорить с Кейко, если та его захочет видеть. В конце, пригрозив, что никого не побоится, защищая свою дочь, женщина добавила, что это последний раз, когда она идет на такую уступку. Все-таки, Казама был не самый худший клиент, а она, Инохара, старается помнить лишь хорошее. Конечно же, она ни словом не обмолвилась о том разговоре, что состоялся между ней и дочерью три дня спустя после первого неудачного визита. Справедливо решив, что и так делает для кругом виноватого демона больше, чем положено, Инохара предпочла сохранить важную информацию в тайне. Чикаге же, позабыв о предыдущей неудаче, почему-то вдруг уверившись, что уж теперь все будет хорошо, лишь огромным усилием воли не сорвался в Токио в ту же минуту. До обозначенного Инохарой срока надо было как-то прожить еще двое суток. Понимая, что приехал в столицу слишком рано, - ну какой приличный человек идет в гости в полдень? – Чикаге с два часа наворачивал круги сначала по центру города, а затем по близлежащим кварталам, остужая разгоряченную голову и успокаивая беспрестанно мечущиеся мысли под порывами промозглого влажного ветра. В одной руке он сжимал крохотный бумажный кулечек, пропахший терпким запахом шоколада, по неизвестной причине купленный им в гайдзинской лавке. Второй же беспрестанно теребил торчавшие из-за пояса перчатки, надевать которые, несмотря на влажный ветер и порядком озябшие пальцы, не торопился. Под ногами снова неприятно хлюпало; ночью шел снег, но его белоснежное великолепие навеки осталось тайной под покровом тьмы. Порывы ветра били прямо в лицо, трепали волосы; чувствуя, что пальцы окончательно закоченели, демон сунул кулечек с шоколадом за пазуху, натянул перчатки, поплотнее запахнул ворот мундира и решил, что пора. Сердце снова жило в своем ритме, ноги деревенели с каждым шагом, приближавшем его к цели. Подойдя к нужному дому, с совершенно пустой, бездумно-легкой головой и тяжелыми ногами, Чикаге дернул за шнурок колокольчика, считая секунды до того момента, как раздастся тихий скрип деревянного пола под легкими неслышными шагами. Отворила ему служанка, не выказавшая ни малейшего удивления по поводу неожиданного гостя. Она лишь поклонилась и сказала господина следовать за ней. - Скажи, что с письмом от госпожи Инохары, - успел крикнуть вслед уходящей девушке Казама, прекрасно понимая, что иначе Кейко просто не выйдет к неизвестному господину, отказавшемуся назвать свое имя. Служанка кивнула и исчезла за седзи, на пару мгновений оставив Казамы один на один со своими мыслями в пустоте гостиной комнаты. В середине ее располагались подушки для сидения и пустой столик, но Чикаге проигнорировал эти удобства, пройдя к внутренним седзи и слегка раздвинув их. От волнения было сложно дышать, и он сейчас как никогда нуждался в глотке свежего воздуха. О приближении Кейко возвестили стремительные легкие шаги, раздавшиеся к тишине коридора. Она вошла, и Казама тут же повернулся лицом, не в силах больше оттягивать момент встречи. По инерции девушка сдвинула за спиной седзи и лишь тогда осознала, кто стоит перед ней. Она замотала вдруг головой, поникнув и как-то беспомощно привалившись спиной к хрупким деревянным решеткам. - Опять ты, Чикаге, - глухо проговорила она, не поднимая лица. – Что на этот раз? - Я пришел к тебе, - с трудом разлепив пересохшие губы, ответил Чикаге. – Если скажешь, я уйду в тот же миг, и мы больше никогда не увидимся, обещаю. Выбор за тобой, Кейко, всегда. - Так зачем ты пришел? – словно бы не слыша его, повторила девушка вопрос. Она продолжала стоять, испуганно сжавшись, не поднимая глаза, и Чикаге понял, что поговорить им вряд ли удастся. Необходимо было действовать, выводить ее из этой отчаянной прострации. - Я подойду, - не спрашивая, а утверждая, предупредил он, делая шаг навстречу. Кейко вскинула голову, словно от удара хлыстом, и Казама увидел в уголках ее глаз дрожащие слезинки. - Я хочу лишь поговорить, Пожалуйста, позволь мне это, - очень тихо и мягко говорил демон, шаг за шагом сокращая расстояние между ними. За пару шагов он остановился, даже на таком расстоянии ощущая охватившую девушку дрожь, и предложил: - Может, сядем? Кейко… Она кивнула, смаргивая слезы, и послушно прошла вперед, села на подушку, снова опуская глаза вниз и складывая на коленях руки. - Я слушаю тебя, - поспешно сообщила она и застыла, напряженная, готовая в любую секунду сорваться с места, изредка бросая на сидящего напротив Казаму недоверчивые взгляды. Он не сразу заговорил, понимая, что все произнесенные слова, не подтвержденные делами, будут пусты и бессмысленны, но они необходимы как прелюдия ко всему остальному, что последует за согласием, которого он просто обязан добиться, иначе жить, в самом деле, будет не зачем. - Так о чем ты хотел поговорить со мной? – не вынеся этой пытки тишиной и неизвестностью, начала Кейко. Чикаге невесело усмехнулся, не отводя от девушки истосковавшегося взора, решив говорить то, что думает, без утайки. - Я хотел бы просить у тебя прощения вечно, если бы это хоть как-то помогло исправить то, что я сделал. Я хотел бы отмотать время назад и прожить жизнь заново, так, как этого заслуживаешь ты. Но это невозможно, даже если я отдам богу смерти свою никому не нужную вечную жизнь, хотя и не имею на это никакого права. Ведь неправильно распоряжаться чужой собственностью, верно? Кейко слушала молча, настороженно ощупывая взглядом лицо и фигуру сидящего напротив нее мужчины. - Моя жизнь принадлежит тебе. Это не я решил, так… Так сложилась судьба. Ты можешь делать все, что захочешь – забыть об этом и жить так, словно меня никогда и не было. Ты можешь приказывать мне делать все, что тебе хочется, когда угодно, где угодно. Моя жизнь – твоя, и то, как она будет идти дальше, целиком и полностью с этой минуты зависит лишь от тебя. Даже если тебе это не нужно, даже если мы никогда больше не увидимся, моя жизнь все равно твоя. Я не сделаю и шага в сторону, пытаясь разорвать эту связь. Я слишком старательно пытался сделать это раньше, и теперь всей душой ненавижу себя за это. А ты, конечно же, ненавидишь меня, и это заслуженно. Наверное, у меня нет и сотой доли шанса, что что-то изменится после нашего разговора, но я хочу, чтобы ты знала – я жизнь за тебя отдам [До тесного взаимодействия с европейской культуры японцы не знали словосочетания "Я тебя люблю", серьезные намерения обозначались признанием в готовности отдать за любимого человека жизнь]. После эти слов Кейко вздрогнула и быстро опустила лицо вниз, и Чикаге с упавшим сердцем увидел, как задрожали ее плечи. Снова накатила та беспощадная боль, но отступать было бессмысленно, он сказал то, чего никогда в жизни не говорил. Оставшиеся слова были лишь следствием признания независимости от другого человека. И он продолжил говорить, глухим голосом, с трудом сдерживая охватившее его волнение. - Да, я за тебя жизнь отдам. И так будет до тех пор, пока я не умру в мире, где уже давно нет тебя. Я обречен на эту боль в любом случае, и ты спросишь, зачем тогда я все это говорю. А затем, что миг, проведенный рядом с тобой, одна лишь твоя улыбка сделает меня счастливым и даст сил идти дальше, даже если заведомо известен неизбежный финал. И то, что ты рядом сейчас, пусть и далеко, уже огромное счастье для меня, для того, кто наконец-то научился жить в зависимости от другого. И один день такой жизни стоит десятков прожитых до этого лет. Кейко продолжала молчать, не поднимая лицо, и демон вдруг увидел, как по ее подбородку скользнула слезинка. Он подался вперед, осторожно снимая ее, и мягким движением приподнял лицо девушки, с замирающим сердцем глядя в мокрые от слез глаза. - Пожалуйста, если можешь, прости меня! – горячо прошептал Казама, и тут Кейко расплакалась по-настоящему. Обескураженный, демон совершенно потерял дар речи, не зная, что сказать, боясь сделать неловкий жест. Он привлек ее к себе бесконечно нежно, словно плечи ее были из хрупкого стекла, и замер, чувствуя горячее влажное дыхание на своей груди, чуть выше сердца. - Я не держу на тебя зла, Чикаге, - сквозь слезы проговорила девушка, с трудом отрываясь от надежной опоры. – Но я никогда не забуду того, что случилось, и я уже боюсь верить тебе, боюсь повторения всего этого ужаса. Ты с самого начала не принял меня, восстал против моего прошлого, так скажи же, как я могу теперь доверять тебе? На этот вопрос у Чикаге не было ответа, да и вряд ли когда-либо появится. Он надеялся лишь на то, что та отчаянная любовь, что проснулась в нем так поздно, сможет совершить невозможное, превратить их две разрозненные, полные тоски, жизни в единое целое, бесконечное и счастливое. Поэтому он смотрела в глаза Кейко, непрестанно думая о том, что они будут вместе, должны быть вместе, не может быть иначе, и говорил, говорил не прерываясь. О своей чудовищной ошибке, о долгом мучительном поиске истины, об ослепительном прозрении, о том, какие сомнения и раскаяния терзали его каждое мгновение. Он не утаил ни своих страхов, ни слабостей, не побоялся обнажить свою противоречивую душу перед женщиной, которая стала единственным смыслом его жизни, перед той, что стояла в его глазах на порядок выше таких понятий, как долг перед кланом, фамильная честь, обязательства. Его любовь к Кейко приобретала явный оттенок божественного преклонения тем отчетливее, чем дольше он жил без нее, и в конечном итоге достигла своей вершины. В тот момент, когда Чикаге понял, что кровь Хиджикаты в жилах Кейко оставляет его абсолютно равнодушным, осознание любви к ней и формирование этого чувства в реальность достигло конца. И теперь начиналась нелегкая борьба за жизнь и взаимность этого чувства. Кейко слушала, то отчаянно плача, неосознанно прижимаясь щекой к жесткой ткани его мундира, то затихая, вытягиваясь в полную тревоги и напряжения струнку. Несколько раз она, напуганная горячими речами демона, боясь сдаться ему, уже однажды предавшему, девушка пыталась убежать, но каждый раз Чикаге останавливал – интонацией, словом, взглядом. Он ни разу не попытался обнять ее, привлечь к себе, не старался сократить душевную пропасть физической близостью, и Кейко, сама не понимая этого, проникалась к нему все больше и больше. Когда Казама понял, что слова заканчиваются, что он пуст, исчерпал свои силы до дна, он сказал лишь одно: - Позволь мне хотя бы надеяться, что мы когда-нибудь сможем попробовать начать все сначала? А, Кейко? Наверное, это стало последней каплей и для нее. Девушка вдруг резко встала и торопливым шагом направилась к выходу. Демон остался на месте, чувствуя, что именно сейчас он беспомощен как никогда. И тут Кейко остановилась, поворачиваясь к нему, и глаза ее, блестящие драгоценными камнями в обрамлении прозрачных слез, поработили его окончательно. - Дай мне время, Чикаге, - прошептала она, улыбаясь чему-то и промакивая глаза краешком рукава. – Прошу, дай мне время свыкнуться с мыслью, что ты можешь быть рядом, что ты такой, какой ты есть, и другим уже не будешь. Я должна о многом подумать. И с этими словами она покинула комнату, давая понять, что сегодняшний разговор окончен. Чикаге покидал Токио со смешанным ощущением победы и поражения. Он чувствовал себя древнегреческим атлантом, перевернувшим старый мир, но не застрахованным от того, что вся земная тяжесть может вернуться на прежнее место, не оставив от него и следа. Смятый бумажный пакетик так и остался за пазухой, и долго еще подкладка мундира источала слабый пряный аромат гайдзинского лакомства. Саму же плитку шоколада Казама решил оставить на хранение в кухне. Ну не выкидывать же купленный за бешеные деньги продукт, который, как уверял торговец, может храниться годами. Пару дней демон просто отсыпался, впервые за прошедшие недели наслаждаясь отсутствием сновидений. Потом, будто бы что-то подтолкнуло его, он зачем-то начал ходить из комнаты в комнату, внимательно рассматривая каждую из них, и вспоминал, какие дома видел в Токио. Многие из тех, с кем ему изредка приходилось общаться по межклановым делам, стоили дома на европейский лад. Чикаге не видел в этом ничего ужасного, скорее, находил это закономерным на фоне творящихся перемен, но то, какой мебелью обзаводились жаждущие скорейшей интеграции с западом чиновники, он не одобрял. В европейских домах демону по нраву были лишь окна – широкие, высокие, с прозрачным стеклом, впускающие в дом много света. Насвистывая, Чикаге долго еще ходил по дому, что-то прикидывая и улыбаясь самому себе. На следующий день он вызывал из Токио группу мастеров и, изложи им все свои пожелания, удалился в охотничий домик, раз в несколько дней возвращаясь в поместье и следя за ходом начавшихся активных строительных работ. Казама решил, что начать новую жизнь в новом доме будет правильным. Он подумал еще, что Кейко будет приятно сидеть на широком подоконнике, любуясь видами за стеклом, в тепле и уюте в любое время года. Конечно, если она когда-нибудь захочет войти в его дом снова. Увлеченный творящимися в доме переменами, Чикаге не заметил, как промелькнул декабрь, мимолетное празднование Нового года, а затем январь. В начале февраля он получил весточку от Кейко, такую долгожданную и необходимую. Она писала, что Казама может, если хочет, иногда приезжать к ней в гости, что им, пожалуй, будет о чем поговорить. Уговаривая себя не сходить с ума от внезапно свалившегося счастья, понимая, что это еще ничего не значит, демон все равно был на седьмом небе от блаженства, осознания того, что он снова увидит и будет разговаривать с самой прекрасной и желанной женщиной на свете. Все остальное казалось теперь таким неважным. Посмотрев, с каким старанием и тщанием мастера вставляют стекла в зияющие пустотой оконные рамы, он начал собираться в Токио. Кейко сидела напротив, и на тонких губах ее играла едва заметная улыбка. Солнце пригревало совсем по-весеннему; теплый ветер гнал по голубой глади ставших выше небес белоснежные клочья изорванных под его напором облаков. Чикаге подумал, что совсем скоро бутоны на сакурах начнут наливаться новой жизнью, и не мог не улыбнуться в ответ этой мысли, в ответ улыбающейся ему девушке. Стояла середина марта, и в воздухе плыл аромат торжествующей весны, проснувшейся после долгой зимы земли, слышался победоносный шаг самой жизни. Чикаге уже начинал терять счет их встречам. Он приезжал к Кейко чуть не каждый день, глупо отговариваясь перед насмешливо глядящей на него Инохарой, что просто проходил мимо, что в городе он по делам, но не мог же уехать в поместье, не навестив старых знакомых. Он притаскивал Кейко все, что, как казалось ему, могло ей понравиться – книги, цветы, чай, какие-то безделушки, гайдзинские диковинки, один раз даже котенка притащил, за что ему влетело после от Инохары, не переносящей кошек на дух. Они проводили время в неспешных разговорах, часто бывали дни, когда они ни слова друг другу не говорили, просто сидели рядом. Кейко могла читать или шить, а Казама смотрел на нее, не в силах оторвать взгляд и подумать о чем-то другом. Она улыбалась ему все чаще, пройдя нелегкий и долгий путь от первого намека на улыбку до того откровенного смеха, что так поразил его когда-то в дни первых встреч. Теперь, когда Кейко смотрела на него прямо, без тени былого страха, и в глазах таяли, как лед на жарком солнце, тени недоверия, Казама в полной мере начинал понимать всю радость бытия. И хотя он частенько напоминал себе, что она так и не сказала долгожданного “да”, и когда еще скажет, но это было неважно, ведь Кейко была рядом. Все остальное случится потом, когда подойдет время, и он будет ждать своего счастья с терпеливым смирением. Кейко просила время – он даст ей его столько, сколько она пожелает. Он подарит ей вечность, лишь бы оставался в душе хоть крошечный шанс на то, что когда-нибудь она позволит Казаме назвать ее своей. Лед в душе Кейко таял стремительно и незаметно. Еще вчера она боялась бросить в сторону непривычно тихого и терпеливо сидящего напротив демона взгляд, а сегодня уже вовсю улыбалась ему, чувствуя жар его взора, сумасшедшую энергетику взаимного притяжения, отрицать которое было глупо. В середине апреля реконструкция поместья была завершена. Осматривая перестроенные заново и отделанные помещения, оглаживая гладко отполированные перила лестниц, широкие подоконники и тонкие рамы огромных окон, Казама довольно улыбался, предчувствуя, какое же впечатление произведет все это на Кейко. Он почему-то ни минуты не сомневался в том, что ей понравится. Подойдя к одному из окон, в очередной раз восхитившись прозрачности стекла, Чикаге вдруг заметил, что на одной из вишен распустились первые цветы. Это был знак, поданный самой жизнью – что-то началось заново, и уже никогда не будет прежним. Через два дня он снова сидел напротив Кейко, мучительно ожидая подходящего момента для своего предложения. Ведь сегодня она, согретая весенним солнцем и воодушевленная невидимыми флюидами весны, улыбалась демону с особой теплотой. Скомканное приглашение, которое Казама еле выдавил, путаясь в словах, чувствуя себя последним идиотом, Кейко приняла после секундного колебания, выдохнув, будто на что-то решаясь. Она смотрела на него с теплой улыбкой, пока он рассказывал, что хотел бы показать ей свой дом, заново перестроенный, и перед ней окончательно исчез образ того жестокого и эгоистичного человека, который принес ей столько страданий. Не чувствуя под собой ног, Чикаге подхватил ее хрупкое невесомое тело, помогая сесть в седло. Замирая от предстоящей близости, вскочил сам, неловко окружая Кейко кольцом своих рук, беря поводья и медленно трогаясь вперед. Она сидела боком, ухватившись обоими руками за луку седла, и с интересом смотрела по сторонам, словно девочка, впервые познавшая величину и красоту окружающего мира. Они ехали по сияющим солнцем улицам Токио, затем по зеленеющим полям и редким перелескам, что расстилались бескрайним зеленым морем за границей города. Незаметно, одуревая от близости Кейко, демон иногда подавался вперед, будто бы случайно, и вдыхал волнующий цветочный запах, исходящий от ее волос. В какой-то момент девушка, почувствовав его горячее дыхание на своей щеке, резко повернулась, заливаясь краской и бросая в сторону Чикаге вопросительный взор. Он ответил не сразу, напрочь позабыв о том, что конь идет уже своим шагом, не получая никаких команд от всадника. - Я так счастлив сегодня, - только и нашелся, что сказать, задыхающийся от волнения Казама. Кейко не ответила, лишь покраснела еще больше, отвернулась и продолжила с усиленным тщанием разглядывать проезжаемые окрестности. Когда они подъехали к дому, внешне не сильно изменившемуся, лишь посветлевшему благодаря замене обивки, Чикаге первый слез на землю, затем помог Кейко, на краткий миг задержав руки на ее талии, вопросительно вглядываясь в ее лицо. - Ты готова? – спросил он, все еще не в силах отпустить ее. Девушка кивнула, снова смущаясь и отвечая застенчивой улыбкой. Они пересекли поляну, отделявшую дом от бамбуковой рощи, и на крыльце Чикаге снова остановился, с виноватой улыбкой вытаскивая из-за пазухи белый шелковый платок. - Извини, но мне придется завязать тебе глаза. Я хотел бы сначала отвести тебя в одну комнату, но чтобы ты не видела всего остального. Кейко лишь пожала плечами, послушно поворачиваясь спиной и позволяя завязать себе глаза. - Готова? – с замирающим сердцем почему-то прошептал Казама. Девушка кивнула, и он широко раздвинул входные седзи, беря Кейко за руку и ведя ее за собой. Комната, которую он хотел ей показать, была самой дальней от входа, самой уединенной и тихой. Вся ее внутренняя стена, состоящая из высоких раздвижных окон, выходила в сад. На широком низком подоконнике лежала пара подушек, возле одной из боковых стен располагался камин; на его закладку было потрачено больше всего сил и времени. Казама остановился посередине комнаты, медля и не отпуская доверчиво протянутой руки Кейко. - Мы пришли? - Мы пришли, - вырвалось у них одновременно. Девушка рассмеялась, и отзвуки ее смеха отразились тонким звоном от прозрачных стекол, демон же, улыбаясь, развязал узел на платке. - Вот, - неловко переминаясь с ноги на ногу, комкая и пряча за пазуху мундира ненужный уже платок, проговорил он. – Это тебе, Кейко. - Что? – не понимая, что все так просто и очевидно, переспросила девушка, широко распахивая от удивления глаза. - Эта комната, - чувствуя, как вопреки отчаянному самоконтролю, горят скулы, начал объяснять Чикаге. – Она твоя в любом случае, никто, кроме тебя, не переступит этого порога, а если ты когда-нибудь решишь, что мы могли бы… - Казама умолк, смущенный и взволнованный, боясь сглазить, спугнуть хрупкую иллюзию счастья и доверчиво смотрящую на него Кейко. Она снова рассмеялась – тихо, радостно, - подошла к окну, провела рукой по гладко отполированным доскам подоконника, затем по тонким деревянным рамам. Дунула, продолжая тихо смеяться, на стекло, вывела на запотевшем участке какой-то иероглиф, стерла его, и резко повернулась к демону, впиваясь в его растерянное лицо пристальным взглядом. - Тогда могу я открыть окно? – спросила она, с трудом скрывая нетерпение, непроизвольно сжимая пальцы. Очарованный происходящим, Чикаге лишь молча кивнул, и в тот же миг высокая рама была стремительно отодвинута в сторону, и в комнату влилась мощная струя воздуха, наполненного ароматов расцветших вишен. И тут же Кейко вскрикнула от изумления, восторженно указывая пальцем куда-то за окно. - Здесь ступеньки! Это в самом деле ступеньки, Чикаге? Я могу выйти через них прямо в сад? Польщенный тем, какой эффект произвела эта нехитрая задумка, Казама подошел, становясь рядом и, не отвечая ни слова, лишь кивнул, влюбленно глядя на восторженное личико девушки. А она вдруг перестала улыбаться, подошла к нему совсем вплотную, глядя прямо в глаза, обхватила ладонями лицо Чикаге и, лишь самую малость подавшись вверх, поцеловала его прямо в губы. Коротко и просто, но так нежно, что у Казамы чуть сердце не разорвалось от счастья. - Спасибо, Чикаге, - поблагодарила она, и демон услышал в этом кратком “Спасибо” все то, чего он так долго ждал. Он прощен, наконец-то прощен! Не веря в свое счастье, он мягко улыбнулся в ответ, протягивая руку и осторожно гладя Кейко по щеке. - Чаю? – только и смог выговорить он в этот момент. День перевалил за середину, и лепестки сакуры, подсвеченные ставшим золотистым солнцем, трепетали на поднявшемся теплом ветру. Кейко с Казамой сидели друг напротив друга прямо на подоконнике, справедливо решив, что не найти места лучше, пили чай и изредка обменивались короткими фразами. Последние полчаса девушка методично уничтожала плитку шоколада, ту самую, что забыл когда-то преподнести ей Казама, и лишь беззвучно закатывала глаза от наслаждения. Глядя на непонятное ему удовольствие, демон наконец-то решился спросить: - Как ты можешь это есть? Оно же несусветно горькое, судя по запаху. - Он. Шоколад, - поправила девушка, и отправила в рот еще один кусочек. - Ну, ладно, он, - смирился Чикаге. – Вопрос остается в силе. Он горький. Как ты его ешь? Кейко передернула плечами, мол, не объяснишь, и вместо слов протянула Казаме маленький кусочек. - Да попробуй же! – рассмеялась она, видя, с каким недоверием демон чуть ли не обнюхивает гайдзинское лакомство. - Ты в моих глазах приобрел статус героя, - продолжала разглагольствовать Кейко, слизывая с указательного пальца пару крошек шоколада. – Подумать только, почти полгода у тебя в доме лежала эта невероятно вкусная вещь, а ты ее даже пальцем не коснулся! - И не пытался, - уточнил Чикаге, продолжая тщательный досмотр шоколада. - Я бы в два счета съела, - виновато призналась Кейко и покосилась на ставшую в два раза меньше плитку. - Не сомневаюсь, - иронично хмыкнул демон, решаясь наконец-то откусить кусочек. - Ну? – нетерпеливо спросила Кейко, выждав полагающиеся, по ее разумению, краткие секунды, за которые демон был просто обязан уловить все нюансы вкуса. - Необычно… - протянул Чикаге, медленно жуя. – Странное сочетание, то сладко, то горько… У нас такого нет. - Матушка сказала, что шоколад – как жизнь, горечь и сладость в одном флаконе, никогда не знаешь, что выпадет на этот раз, - задумчиво произнесла Кейко, свешивая ноги с подоконника в сад. - Твоя матушка любительница ярких метафор, но как можно сравнивать шоколад с жизнью? Есть шоколад, нет шоколада – ничего не меняется. Его так легко исключить, забыть, уничтожить. Жизнь – это что-то более… Кейко уже не слушала. Легко соскочив с подоконника на прогретые солнцем деревянные ступени, она вдела ступни в гэта и прошла в сад, к низко склонившимся ветвям цветущих вишен. Прижавшись щекой к нежным пушистым соцветиям, проговорила вполоборота: - Жизнь тоже легко уничтожить или забыть, Чикаге. Есть человек, нет человека – что изменится в мире, где подобных ему сотни тысяч? Ничего. Лишь непредсказуемая смена горечи и радости, побед и поражений делает жизнь жизнью, тем, за что хочется бороться. Казама вздрогнул, понимая, что Кейко сказала. Он поспешно свесил ноги с подоконника, сунул ноги в гэта и торопливо бросился к девушке, но был оставлен ее странной усмешкой. - Стой, где стоишь, Чикаге, я еще не договорила. Он застыл на месте, послушный неожиданной стали ее тихого голоса, и буквально превратился в слух. А Кейко, как назло, еще сильнее зарылась лицом в пышные кисти расцветших бутонов, и голос ее стал еще тише. - Чикаге, ты говорил что-то о… - она замялась, подбирая слова, и демон от охватившего его волнения и нетерпения подался вперед, не в силах удержаться от вопроса: - О чем я говорил? Губы неожиданно пересохли. Казама облизал их кончиком языка, ощущая осевшую вместе с воздухом тонкую сладкую пыльцу, и выжидающе уставился на Кейко. Она совсем смутилась под его пристальным взглядом, и выпалила быстро-быстро, запинаясь на каждом слове и отчаянно краснея. - Ты говорил, что если когда-нибудь мы смогли бы попробовать… Нет, начать сначала… Чикаге, я хочу этого. Попробовать начать сначала. Если ты все еще хочешь… Налетел порыв теплого ветра, и в лицо ударило цветочным ароматом, горячим воодушевлением, новой жизнью. Чикаге улыбался, как идиот, и думал, что отчаянно-алая щека Кейко, видневшаяся из-за вороха бледно-розовых цветов, похожа на закатное солнце. Именно такое, каким его любят рисовать на морских миниатюрах – красный шар падает в океан, омываемый со всех сторон узкими извитыми языками ярко-голубой воды. Встряхнув головой, прогоняя лишнее сейчас сравнение, он шагнул к Кейко, вкрадчиво обращаясь к ней: - Извини, я не очень понял, о чем ты, - улыбнулся он, понимая, что это идиотизм – устраивать сейчас подобные розыгрыши, но уж слишком долго ждал он этих слов, и слишком хотел услышать еще раз. Чтобы быть уверенным в том, что не уснул, не обманулся, не принял вымысел за желанную правду. - А что непонятного? – возмущенно выдохнула Кейко, хлопая ресницами. – Я ведь все сказала – я хочу попробовать все начать сначала, Чикаге, что тебе еще надо? Она умолкла, замечая, какая торжествующая улыбка нарисовалась на тонких губах демона, и, толкнув его в грудь, побежала к ведущим в комнату ступенькам, изумленно воскликнув: - Ненормальный! Стукнули, упав с ее ног, гэта. Легкие шаги девушки прошелестели по комнате, и скрылись за треском задвинувшихся седзи. Слушая оглушительную тишину, воцарившуюся на миг под сенью цветущих вишен, Казама прикрыл глаза, загадав, чтобы это длилось вечно. Ощущение того, что от несбыточного счастья его отделяет один-единственный шаг, было ничуть не менее острым, чем само счастье – он совершенно был уверен в этом. Он двинулся к ступеням неспешно, абсолютно уверенный в том, что Кейко никуда не ушла. Сердце стучало так, что в ушах стоял гул, губы пересыхали, и Чикаге без конца облизывал их, но шаг его оставался неторопливым. В полутемном коридоре он на миг замер, думая, куда бы он побежал, будь на месте Кейко. Ответ пришел незамедлительно, и демон двинулся вперед, словно перед ним был четко обозначенный след, который привел его к самой дальней комнате, новой, появившейся в доме лишь после перестройки. Вздохнув, он положил ладони на створки седзи и неспешно развел их в стороны. Теплая улыбка тронула его губы – Кейко была внутри. Стояла, оперевшись боком на угол оконной рамы и смотрела куда-то вдаль. Голова ее была сжата в плечи, руки – Казама видел это, - обхватывали плечи в успокаивающем жесте. Солнце уже начинало садиться, и широкие полосы жидкого золота лились на темный деревянный пол, разбрасывая вокруг себя снопы золотистых искр. Чикаге вошел, задвигая за собой седзи намеренно громко. Девушка вздрогнула, но не обернулась. Ее голос в этой золотистой тишине прозвучал нереально, словно бы шел с неба: - Что это за комната? Вокруг было пусто – деревянный пол, снова широкие, во всю внутреннюю стену, окна, подоконники, на которых так удобно сидеть, камин, встроенный в угол. Все, как и в той комнате, что он делал для Кейко, но была маленькая разница, о которой он скажет ей прямо сейчас, чтобы окончательно удостовериться в реальности происходящего. - Наша комната. Твоя и моя, - тихо ответил он, оставаясь на месте. Кейко снова вздрогнула и еще сильнее вжала голову в плечи. - Чикаге… - еле слышно прошептала она, - зачем все это? Он улыбнулся и подошел к ней, осторожно кладя руки на плечи, привлекая к себе. Выдохнул в пахнущие вишневыми цветами волосы: - Спроси что полегче. Не знаю. Я не мог жить так дальше, я хотел изменить все, что можно, ради тебя. Медленно, словно во сне, Кейко повернулась к нему лицом, глядя чуть исподлобья. - Почему? Чикаге рассмеялся, мягко обхватывая ладонями ее лицо, чуть склоняя свое лицо и прижимаясь лбом ко лбу Кейко. - Потому что я люблю тебя! – горячо прошептал он, касаясь губами ее губ. Девушка подалась к нему, кладя ладони поверх его рук, и прижалась губами в ответ. Целуя Кейко, демон чувствовал мягкость ее губ, жар, исходящий от все еще алеющих щек, и мир, бывший его прежней реальностью, истаивал, как мираж под палящим солнцем пустыни. Он вдруг вспомнил, что обещал Инохаре привезти Кейко домой к закату. Даже если сейчас бросить это прекрасное занятие, нестись, сломя голову и загоняя лошадь, он ну никак не успеет. Потом, конечно, он еще вспомнит загадочно-насмешливую улыбку Инохары в ответ на все его клятвенные обещания, но сейчас это было так далеко. Зато рядом была Кейко – тянущаяся к его губам, податливо прижавшаяся к нему, ждущая его объятий. - Я обещал твоей матери отвезти тебя домой к закату, - прошептал Казама, снова целуя Кейко, скользя руками вдоль ее гибкой спины к тонкой талии. - Я помню, - ответила она между поцелуями, обнимая его за шею, немного привставая на цыпочки и снова тянясь за поцелуем. - Мы сейчас поедем, обещаю тебе, только еще немного, пожалуйста! - оправдываясь, бормотал демон, осыпал легкими поцелуями щеки, лоб, виски, нос, скулы Кейко. - Вот прямо сейчас, Чикаге! - беспомощно вторила она ему, отстраняясь, но не находя в себе сил разомкнуть объятия. Руки Казамы скользнули вверх, снова легли на ее плечи, затем немного сдвинулись, проникая под ворот кимоно и потихоньку раздвигая его. - Чикаге? - Сейчас, Кейко, обещаю. - Что ты делаешь? Он молчал, непрестанно целуя ее, все еще пытавшуюся понять, что происходит, но ни на секунду не подумавшую о сопротивлении. Верхнее кимоно, не поддерживаемое больше оби, мягко скользнуло на пол. С глухим стоном Казама прижал Кейко к стене, обнимая так, словно в любой момент ее могли отнять. Он больше не сдерживался, целовал, обнимал и гладил так, как мечтал все это время невыносимого одиночества. - Чикаге, но ведь здесь ничего нет. Абсолютно пустая комната, - безуспешно пыталась воззвать к его разуму девушка. Он ответил с непоколебимой уверенностью человека, осветившего некую непреложную истину: - Здесь есть мы. Разве нужно что-то еще? Деревянный пол был твердым и нещадно давил на каждую хрупкую косточку. Тело Чикаге сверху, приятно тяжелое, горячее, мускулистое заставляло изнывать от сладкого желания, но мысль о синяках во всех возможных местах не покидала Кейко даже в этот момент. - Жестко, - жалобно прошептала она, запуская пальцы в спутавшиеся соломенные пряди. – Синяки будут… Одно молниеносное движение, и она уже лежала на демоне, с насмешливым прищуром глядящим в ее раскрасневшееся личико. - Я не против, чтобы ты была сверху. Синяки они все-таки заработали; Кейко на коленях, Казама на локтях и, кажется, на спине. И теперь, приходя в себя и восстанавливая дыхание, сидели спина к спине, откинув головы на плечи друг друга, переплетя пальцы рук. - Солнце село, Чикаге, - заметила Кейко, вздыхая и поудобнее прилаживаясь к надежной широкой спине демона. Тот лишь что-то пробормотал в ответ, крепче сжимая пальцы Кейко в своих. - Матушка, наверное, волнуется, - продолжила девушка, отвечая на это пожатие. - Сомневаюсь, - лениво протянул Казама, вспоминая многозначительную улыбку Инохары. – Она меня насквозь видит. - Так ты что, уже тогда все это… продумал? – настороженно спросила вновь покрасневшая Кейко. Демон фыркнул, осторожно повернулся, с минуту смотрел на девушку утомленно-счастливым взглядом, а затем сгреб ее в объятия, устраивая поудобнее. Запустил пальцы в безбожно спутавшиеся волосы, приложился губами к тонкой коже виска. - Глупенькая, - проникновенно прошептал он, не сводя с Кейко глаз. – Я и думать боялся, что ты можешь не согласиться. Всем ками молился, лишь бы ты поехала, увидела все это… - А это? – хитро спросила она, показывая взглядом на смятые одежды, послужившие им ложем. - Об этом даже мечтать не смел, - честно признался демон. Хитро прищурив глаза, усмехнулся: - С другой стороны, почему я не мог показать своей жене, как безумно скучал по ней все это время? - Что? – запинаясь, переспросила Кейко. – Что ты… Разве мы… - Неужто я поторопился с выводами? – превращаясь в прежнего себя, с наигранным ужасом вопросил демон, не прекращая улыбаться. – И ошибочно истолковал то, как вы мне ответили, госпожа Казама? - Я… Когда я успела стать Казамой? – смущенно воскликнула Кейко, не замечая, как на губах начинает играть счастливая улыбка. - Это так важно? Ну, допустим, совсем скоро, если захочешь, нам останется только встать, одеться и послать за монахом. - Ты снова шутишь? - Да, - улыбаясь дурацкой улыбкой, рассмеялся Казама, целуя девушку. – Во всем, кроме одного – для меня ты теперь по-настоящему Казама, и будешь такой до конца моей жизни. Монах, так и быть, пусть завтра приходит. И твоя матушка тоже. Все-таки, ночь за окном располагает не к свадебным церемониям, а… - Чикаге, опять будут синяки… - О, извини. Я и забыл, как мне понравилось быть снизу. - Кейко! Девушка встрепенулась, оторвалась от книги и посмотрела на вошедшего в комнату мужа, радостно выдохнувшего. - Ну конечно же, где ты еще могла быть? Кейко улыбнулась в ответ, поправляя подушки под спиной, отложила книгу в сторону и ласково поманила к себе Чикаге. - Иди сюда, скорее, он опять шевелился. Я хочу, чтобы ты почувствовал его. Казама подошел, опустился перед низким подоконником на колени и с благоговением положил ладони на заметно округлившийся живот Кейко. Минута прошла в молчаливом ожидании, прерванном затем насмешливым фырканьем демона. - Специально ведь затих, Кейко! Знает, что я тут, и дразнится! - Он мне кого-то напоминает, - любуясь шутливо-возмущенным лицом мужа, прошептала Кейко. - Кого? – прищурился Казама, пристально глядя на жену. Кейко рассмеялась в ответ, и тут демона словно осенило. Хлопнув себя по бедру, он воскликнул: - Я совсем забыл, зачем искал тебя! Приехал один человек из Токио, помнишь, я обещал тебе сюрприз? Надо идти, Кейко, быстрее, пойдем! И он, тормоша и подбадривая, повел ее за собой, прерывая свою речь восторженными “Вот увидишь, тебе понравится” и “ Ты о таком даже не слышала!” - Пришли! – радостно возвестил он, жестом фокусника раздвигая перед Кейко седзи и заводя внутрь небольшой комнатки, выходящей на энгаву. В ней находился человек с каким-то деревянным треножником и черным полотнищем, который тут же развел бурную деятельность, указывая, как господину Казаме усадить свою жену, как встать самому, куда смотреть, что делать, а что не делать. Ошеломленная всей этой суетой, Кейко лишь успела шепотом спросить у Чикаге: - Что этот человек собирается делать? - Увидишь! – прошептал он в ответ, и добавил, украдкой целуя ее в мочку уха. – Пока он не сказал, что готов, посмотри вокруг, в сад, запомни, какой сегодня прекрасный вид за окном! Послушная его просьбе, Кейко с замиранием сердца посмотрела сквозь распахнутые в седзи, запечатлевая в памяти подернутое низкими облаками зимнее небо, пушистые снежинки, размеренно падающие на землю, тихое спокойствие этого декабрьского дня. Голос человека с треножником заставил ее оторвать взгляд от созерцания заснеженного сада и посмотреть в черное отверстие странного аппарата. Раздался треск, яркая вспышка на миг ослепила Кейко, и в тот миг она, счастливо улыбающийся Казама, обнимающий ее сзади, их волнительно-радостное ожидание скорейшего прибавления в семье стало достояние вечности. Через несколько дней Чикаге принес ей три черно-белые карточки, на которых она с изумлением узнала себя и его. - Теперь ты всегда будешь со мной, - просто объяснил демон, привлекая Кейко к себе и нежно целуя ее ставшие мокрыми глаза. Ему казалось, что этот несносный ребенок нарочно рождается так долго, делая все, чтобы доставить ему, Чикаге, еще одно мгновение тягостного ожидания, а тяжело дышащей и низко стонущей Кейко еще один миг боли и чувства рвущего изнутри давления. Демон мерил нервными широкими шагами коридор, одолеваемый самыми страшными предчувствиями, и нервно сжимал виски ладонями, думая, что время давно сбилось с привычного хода, растянувшись в невыносимо длинном забеге. Когда же чей-то пронзительный требовательный крик разорвал фон привычных звуков, Казама аж подпрыгнул от неожиданности. И только лишь до него дошло, что это значит, он кинулся в комнату, не дожидаясь приглашения счастливо улыбающегося доктора, бросая недоуменный взгляд на кричащий комок живой плоти в руках Каторо и поспешно кидаясь на колени перед устало распростершийся на измочаленном футоне женой. - Кейко, милая моя, с тобой все в порядке? Ты жива? Ками-сама, я чуть с ума не сошел… Скажи же, что все хорошо! – взволнованно зачастил он, хватая бледную руку Кейко, сжимая ее в своей руках, торопливо целуя мокрые от напряжения пальцы. - Чикаге, - слабо улыбнулась она в ответ, отвечая легким усталым пожатием. – Чикаге, твой сын только родился, а уже столько пришлось вынести, но, пожалуй, я как-нибудь соглашусь повторить этот подвиг. Ради тебя.

***

За окном начинало светать. Ошеломленная услышанным до глубины души, Кейоко сидела, не двигаясь, глядя прямо перед собой в одну точку. Казама сидел напротив, неторопливо раскуривая новую порцию табака. Бросив беглый взгляд на бледное лицо девушки, демон посоветовал: - Приляг, поспи. Торопиться некуда. Тонкая струйка дыма, причудливо извиваясь, вознеслась вверх. Кейоко проводила ее завороженным взглядом и хотела что-то сказать, но Казама прервал ее коротким властным жестом. - Не надо слов, - улыбаясь уголками губ, проговорил он. – Слова придут в нужное время. Встав, он неторопливо прошел к окну, распахивая его на полную и пуская в комнату утреннюю свежесть, и сел возле него, неторопливо затягиваясь. Опустошенная, как никогда, Кейоко прилегла на футон, лицом к сидящему спиной деду, и какое-то время смотрела на его силуэт, так скульптурно выделявшийся на фоне бледнеющего неба. И не заметила, как провалилась в глубокий сон. Проснулась она далеко за полдень. Приподнимаясь и чувствуя себя отдохнувшей, девушка заметила, что Казама все еще сидит возле окна в прежней позе. Она уже собиралась его окликнуть, но вдруг заметила, что трубка, давно потухшая, почему-то валяется на полу, а плечи деда странно поникли, округлившись и подавшись вперед. Сердце Кейоко болезненно сжалось, когда она подошла к деду и положила онемевшие вдруг пальцы на его окоченевшее уже плечо. - Казама, - тихо позвала она, понимая все бессмысленность этих слов, но не находя в себе сил молчать. – Казама! Опустившись рядом на колени, девушка осторожно заглянула в опущенное лицо умершего. На нем играла та самая легкая улыбка, полная счастливых тайн и обладания секретами этой жизни, и Кейоко, не в силах больше сдерживать переполнявшие ее чувства, тихо заплакала, неосознанно вознося к небу молитву, слов которой никогда не знала. Теперь этот дагерротип, надежно упрятанный под надежную бронь стекла, стоит на рабочем столе Кейоко. Она смотрит на него каждый день, восхищаясь бессмертием любви, преодолевшей бесконечность вопреки предопределенности, и мечтает, что однажды, когда проживет много-много лет, по ту сторону жизни встретит счастливых и вечно молодых Кейко и Казаму. Она верит в это также искренне, как много лет назад верил в свою возрожденную мечту заносчивый когда-то наследник знатного клана. Как поверила ему тогда, несмотря на былое уже предательство, девушка, которая стала смыслом его бессмертной жизни. Порой Кейоко думает, что это было странное счастье, на грани с отчаянием перед лицом неизбежно грядущей разлуки, но когда сомнения почти одолевают, она берет дагерротип и смотрит в глаза улыбающихся ей предков, смотрит, пока не начинает также улыбаться в ответ и плакать. Она понимает, что у любви и счастья нет срока годности, эти понятия абсолютны и незыблемы, и, раз родившись в этом мире, остаются в нем навсегда, словно память о тех, кто дал им жизнь. Кейоко уверена, что Чикаге и Кейко обрели в своей любви истинное бессмертие. Она ставит дагерротип на место и уходит из комнаты, спиной чувствуя их взгляды, прошивающие насквозь вечность и отменяющие законы времени, которое отныне не властно над ними.

18 ноября 2013 – 25 февраля 2014 гг