Жизнь после жизни

Прошло пять, десять, пятнадцать лет прежде, чем я согласилась. Пит так сильно хотел детей. И вот сейчас, когда я уже полгода не принимаю контрацептивов, у нас, наконец, все получилось. Я все еще от шока не отошла, а Пит уже запрещает мне ходить, и дарит обещания, что он будет самым лучшим папой на свете. Конечно, будет, у него жена – я. А я его убью, если он будет плохим отцом. Беда в том, что я не уверена, что сама буду хорошей матерью. Вернее, я вообще ни в чем не уверена. - Пит, а если я потеряю ребенка? – да я же сама тогда умру! Паника охватывает меня, у меня начинает кружиться голова, и вообще меня тошнит. Пит, придерживая меня, кладет руку мне на живот, отчего я моментально успокаиваюсь. - Да ты ни такая уж и толстая. Не бойся, не потеряется! – это он пошутить решил? - А ты сомневался, что я не толстая? Я хоть и беременна, но поверь, я догоню тебя! - Иди ко мне, малышка, - примирительно говорит Пит. Садится на диван по-турецки. Я сажусь на него сверху. - Боишься? – я киваю. – Ну, я же с тобой. И в обиду тебя не дам. Ты будешь лучшей мамой на свете. Ты уже лучшая, - он целует меня в лоб, гладит по голове, качает на коленях. Кое-что не меняется.

***

Когда я почувствовала, что она зашевелилась во мне, меня охватил страх — такой сильный, что его усмирила только радость от того, что я держу на руках дочку. Мне только дали ее, а я уже могу разглядеть в ней ее отца. Мне так страшно, что ее отнимут. Вот, врач подходит, хочет ее забрать, но я не даю. Я могу дать ее только трем людям: Питу, маме и Хеймитчу. Пит подходит, целует меня в лоб, нежно гладит ее по щеке. Мы знали, что не назовем ее в честь кого-либо. Не хочу, чтобы каждый раз, думая о ней, я вспоминала еще и того, чье имя мы выбрали. Поэтому, мы назвали ее Марианной еще до ее рождения. - Спасибо! Она идеальна! Как и ее мама, - он целует меня в губы целомудренным поцелуем и снова не сводит глаз с малышки. - Обещай, что если я сейчас ее тебе отдам, то ты никому ее не дашь. Только маме или Хеймитчу. Обещай мне! – истерично воплю я, насколько это возможно. - Обещаю. Никогда никому ее не отдам. Никогда, - и я верю ему. Бенджамина носить было немного легче, но лишь немного.

***

Они играют на Луговине; Темноволосая девочка с голубыми глазами танцует, а сероглазый малыш с белокурыми локонами пытается ее догнать. Вопросы только начинаются. Все арены уничтожили, построили мемориалы, Голодные игры больше не проводят. Но историю Игр изучают в школе, и девочка знает, что мы в них участвовали. Пройдет несколько лёт, и об этом узнает и мальчик. Как я могу рассказать им о том мире, чтобы не напугать их до смерти — моих детей, которые воспринимают слова этой песни как само собой разумеющееся: Глазки устали. Ты их закрой. Буду хранить я твой покой. Все беды и боли ночь унесет. Растает туман, когда солнце взойдет. Тут ласковый ветер. Тут травы, как пух. И шелест ракиты ласкает твой слух. Мой голос становится едва слышным: Пусть снятся тебе расчудесные сны, Пусть вестником счастья станут они. Мои дети, которые не догадываются, что играют на кладбище. Пит утверждает, что все будет хорошо. У нас есть семья. И книга. Мы все объясним детям так, что они станут храбрее. Но когда-нибудь мне придется рассказать им о моих кошмарах — и о том, почему страшные сны никогда не исчезнут. Я расскажу детям о том, как я справляюсь с этим, о том, как в плохие дни меня ничто не радует — ведь я боюсь потерять все. Именно в такие дни я составляю в уме список всех добрых дел, которым стала свидетелем. Это похоже на игру. Она повторяется снова и снова. После двадцати с лишним лет она даже стала немного утомительной. Но есть игры гораздо хуже этой.