Жизнь после жизни

Я сижу в своей постели и смотрю на портрет моего утенка. Картину нарисовал Пит, когда его лечили от охмора. Здесь утенок сидит на стуле, немного ссутулившись, и смущенно смотрит мне в глаза, словно в душу. Он нарисовал ее так, что на мгновение я думаю, будто сейчас она сойдет с холста, обнимет меня и скажет, что все в порядке. Воспоминания настигают меня волной безнадежности и боли, и я прикрываю глаза, не в силах сдержать слез. Я проваливаюсь в сон с ужасами моего прошлого. Но прошлым оно не кажется. Когда просыпаюсь, привычно вытираю мокрые щеки, пытаясь перевести дух. Я вся покрыта холодным потом, хотя до сих пор ощущаю жар огня, который съедает мою сестру. Я привыкла к такой жизни. Я поплачу и до конца не успокоюсь, и буду сидеть до тех пор, пока глаза не будут слипаться, чтобы как можно меньше времени провести во сне. Это продолжается все время, что я провела в этом доме по приезду из Капитолия. Я привыкла, что не могу называть это место своим домом. Мне кажется, всё то, что появилось в моей жизни после семьдесят четвертых Голодных Игр — неправильно, и не должно быть в этом мире. Как и меня здесь быть не должно. Единственное, что я считаю верным — Пит. Он должен был вернуться с Игр, и он вернулся, оставив меня на Арене. Пусть с ним и была настоящая Китнисс, вечно сомневающаяся и недовольная. Противная и вредная, и я знаю, что не изменилась. Только я теперь сломленная. Хотя судьба, что постигла Пита — не лучше смерти. Я чувствую, что без Прим и Пита мне не место в этом мире. Я не чувствую себя, я другая, и быть такой не желаю. Если они оба умерли, то мое место рядом с ними — в сырой могиле. Обжигающие болью мысли выматывают, и я засыпаю, вновь и вновь предаваясь своим кошмарам, чтобы потом проснуться и понять — лучше никогда не засыпать. Но все равно засыпаю… И впервые оказываюсь в совершенно другом месте, где нет времени на боль и потерю, и я чувствую, что защищена от этого. Я пускаю это необъяснимое тепло в себя, и, кажется, впервые за долгое время улыбаюсь. Потому что вижу моего утенка. Я подхватываю Прим в свои объятия, сжимая сестру крепко-крепко, и понимаю, что не смогу ее отпустить. Может быть, я плачу, но что мне дело до себя, если мой утенок жив? Я обнимаю её, отдаваясь сестре без остатка, ведь нет в этом мире места для меня без моей сестры. Я знаю, что не могу её отпустить, и Прим начинает говорить, не отрываясь от меня. — Китнисс, что ты с собой сделала? Я умерла, но ты живешь, и я хочу, чтобы ты прожила эту жизнь правильно, я хочу, чтобы ты была счастлива! Не заставляй меня страдать в ином мире, — её голос звучит глубоко в моей голове. — Ты думаешь, что это ты во всем виновата, но это не так. Люди сами пошли за тобой, они выбрали тебя, они все делали осознано! Ты не общаешься с мамой, думаешь, что она тебя вновь бросила, но это не так. Она нас никогда не бросала, но были моменты, когда она не справлялась с собой, и тоже происходит сейчас с тобой. Ты думаешь, что Пит умер, но он жив, ты просто перестала в него верить. Верь в него, Китнисс, верь! Я знаю, что ты будешь счастлива, и твое счастье будет безгранично! Но ты должна отпустить боль и потерю, вину и… меня. Китнисс, я всегда буду с тобой, но от твоих страданий мне не легче! Отпусти… Просто отпусти. Она ласково треплет меня по щеке, целует в лоб, и начинает отходить назад. Мои руки все еще тянутся к ней. Я вновь пропускаю тот момент, когда она становится ещё мудрее, будто прожила очередную тысячу жизней. Она уходит, легко читая во мне надежду.

***

Я просыпаюсь… слишком резко. Все это время я чувствовала тяжесть вины. Но сейчас, после разговора с Прим, я ощущаю себя не такой никчемной, будто могу еще что-то изменить. Но для начала я решаю привести себя в порядок. Ну, или хотя бы встать с кровати. А это сложно, если учитывать то, что я почти ничего не ела. Только самую малость из того, что мне приносила под дверь Сей. Я опускаю ноги вниз, переношу на них вес и падаю, вышибая из себя весь воздух. Но я не сдаюсь, и, держась за стену, поднимаюсь с пола. Осторожно прохожу вперед, открываю дверь и впервые за все время выхожу из комнаты. В доме все тихо и глухо. Я стараюсь ступать беззвучно, будто боясь разбудить духов этого гиблого места. На первом этаже не так мрачно. Возможно, из-за того, что меня здесь не было. Медленно иду на кухню. Здесь пусто, но Сей заходила — горячий ужин дурманит своей аппетитностью. Сажусь за стол и начинаю есть. Я не съедаю почти ничего, но, кажется, что впихнула в себя целую корову. Мой желудок превратился в грецкий орех, и меня чуть не выворачивает. После еды решаю помыться. Вставая со стула, понимаю, что сил во мне прибавилось, но не намного, и я все еще боюсь упасть с лестницы, поэтому решаю мыться на первом этаже. Зайдя в ванную, я вижу в зеркале тощую, обгорелую, костлявую девчонку. Я настолько худая, что меня трудно назвать девушкой. Такой тощей я не была даже после смерти папы. Включаю воду, настраиваю самый ласковый напор струи и почти прохладную температуру, и выбираю самое нежное мыло, почти пену. Я моюсь без губки, боясь повредить и без того ободранную кожу. От воды меня клонит в сон, и я поднимаюсь наверх, ощущая мрачность этого места. Но все это сделала я, пытаясь отгородиться от всего мира. Решаю это исправить прямо сейчас, несмотря на ослабевшее тело. Я убираю доски с окон, вытираю слои пыли, проветриваю. Открыв все окна, понимаю, что ночью замерзну и иду растапливать камин. Вновь поднимаюсь наверх, заваливаюсь в постель и засыпаю. Просыпаюсь утром, понимая, что мне не снились кошмары. Нет, сны были, но это был не плохой сон. Сон с моим Питом — лучшее, что я видела за последнее время. Мне снились те дни, когда мы спали вместе, защищая друг друга от кошмаров, которые изводили нас каждую ночь, и изводят до сих пор. Мне снились его сильные руки, прижимающие меня к себе, его теплые объятия, окутывающие меня целиком. Мне явились те моменты, когда Пит растворял меня в себе, те моменты, когда возвращалась настоящая Китнисс. Решаю, что мне нужно найти его, помочь ему все вспомнить, и отблагодарить его за все. Если ещё не поздно. Поблагодарить, за то, что возвращает меня истинную, за защиту, любовь и преданность. Еще хочу извиниться перед ним за свое поведение во время восстания, ведь Хеймитч был прав, говоря мне: «Вспоминай и спасай!». Я хочу спасти Пита, потому что все вспомнила. После этого сна решаю, что все же для начала лучше просто выйти из дома. Я чувствую себя заметно лучше, мне гораздо легче даже просто ходить. После душа, спускаюсь вниз и застаю на кухне Сей. Она меня не слышит и продолжает готовить у плиты, но когда она поворачивается и замечает меня, я вижу в ее глазах калейдоскоп чувств. Она резко подходит ко мне и обнимает, крепко, но ласково сжимая в своих объятиях: — Китнисс… я так рада. Я чувствую в ее голосе подступившие слезы, которые она пытается скрыть. — Не плачь Сей, это всего лишь я. — Всего лишь ты? Ты хоть знаешь, сколько времени прошло?! Сколько времени я тебя не видела?! — Нет… Я не знаю. — Два месяца, Китнисс! Два месяца я думала, что ты почти мертвец, и только твои крики утверждали обратное! Я не знаю, что мне ответить и лишь смущенно отвожу глаза. Но Сей лишь еще раз обнимает меня, что-то лепеча про то, как они все волновались. Я чувствую вину перед ней, мамой и старым ментором: — Думаю сегодня зайти к Хеймитчу и позвонить маме, как думаешь? — Конечно, Китнисс, а пока садись завтракать, посмотри, как ты похудела! Она накрывает на стол и спешит по своим делам. Я доедаю все, иду переодеваться, но вся одежда на мне висит, и я решаю надеть сарафан, который скрывает всю мою тощую фигуру. Выйдя из дома, направляюсь к дому Хеймитча. Открыв дверь, я не чувствую той вони, что была ранее. Видимо, меняюсь не только я.