Коронованный наемник

Он никогда не думал, что бывает так тихо. Абсолютная, непроницаемая тишина просачивалась в мозг, заполняя его плотной душной массой. И в этой тишине, словно в издевку, существовал всего один донельзя раздражающий звук. Едва слышный прерывистый скрип то и дело втыкался куда-то в разламывающийся от боли висок, будто кто-то настойчиво пытался проверить, мертв ли его обладатель. Прекратите… Он жив, иначе, отчего так болела голова, отчего так отчаянно не хватало воздуха, отчего грудь так ясно ощущала невыносимый гнет неведомой тяжести? Казалось, если он сумеет сбросить это бремя, мир снова изменится, обратившись к нему привычной и понятной стороной, но оно вдавливало его куда-то в хаос твердых углов и острых граней, не давая вздохнуть. Он неистовым усилием попытался наполнить легкие воздухом, но лишь ощутил, как в горло забивается пыль, а скрип усилился, на заунывной ноте рассеивая липкую тишину. Он уже несколько раз приходил в сознание, балансируя на мучительной грани боли и удушья и не зная, сколько времени уже провел в этих равнодушных тисках. Он не привык к неподвижности, он не умел с ней мириться, а потому она пугала его, словно живая душа еще пыталась трепетать в уже умершем теле, какой-то странной, нелепой ошибкой забыв вырваться на волю и теперь обреченная на вечный плен. Беспамятство неудержимо влекло своими покойными объятиями, обещая отдых, но он знал, что нельзя поддаваться его вкрадчивому зову. Смерть всегда говорит устами того, кто верней всего приведет к ней нового гостя. И он держался, держался на скользком обрыве размытой, искаженной действительности, уже не надеясь, что тиски отомкнутся, а попросту из упрямства. В капитуляции нет ничего постыдного. Однажды сдается любой. Но можно сдаться мечу или стальному наконечнику, а уж никак не пыли и отвратительному заунывному скрипу... Тот же, словно обидевшись на пренебрежение пленника, собрался с силами, длинно, пронзительно заголосил… и вдруг нестерпимый гнет истаял, и смятые, изголодавшиеся легкие разом наполнились пыльным, холодным, пьянящим воздухом. Тьма разорвалась на несколько длинных лоскутов, меж которых тускло мелькнул сероватый свет. Тишина забурлила неясным рокотом, словно он лежал на дне реки, по которой шла флотилия судов. К самому лицу приблизились расплывчатые зеленые глаза, и тут же рокот пропал, заглушенный ясным восторженным воплем: - Жив!!! *** Да, он был жив. Каждый вдох разрывал болью ребра, но уже не отзывался скрипом, и Сарн понял, наконец, что гнусный звук издавал толстый деревянный брус, лежащий прямо поперек его груди и отзывавшийся на скупое стесненное дыхание. Глаза открывать не хотелось. Достаточно было дышать, просто дышать, не собираясь с силами, не борясь за каждый глоток воздуха. А по лбу и плечам блуждали жесткие умелые пальцы, давно наизусть памятный напев бередил какую-то внутреннюю, потаенную струну, и Сарн знал, что сейчас боль уйдет, а тело снова разорвется на мириады ярких огоньков чистой энергии… - Брат! Брат, очнись! – Сарн недовольно поморщился, но разомкнул веки, вновь увидев у своего лица зеленые глаза, и на сей раз узнал Тавора. Целитель поймал его взгляд и перевел дух, - ты до смерти нас перепугал, мерзавец! Человек двадцать видели, как твой бартизан прямым попаданием разнесли из баллисты. Шесть часов тебя искали, Эртуил просто волосы на себе рвал, мол, в двух шагах был, а помочь не сумел. Словно спохватившись, Тавор подал Сарну флягу с водой и взволнованно добавил: - У тебя ребер несколько треснуло, контузия приключилась, ну и обломками побило, само собой, а по чести легко отделался, мог вовсе сгинуть. Ты как, дышать больно? Сарн отставил флягу и приподнялся на локтях: - Справлюсь. Я-то летящий камень видел, рванулся с бартизана прыгать – только далеко ли тут ускачешь, - хрипло проговорил он и откашлялся, болезненно переводя дыхание, а потом непослушной рукой схватил целителя за отворот камзола, - расскажи, что в столице творится? Убитых сколько? Разрушения серьезные есть? – он невнятно сыпал встревоженными вопросами, лицо, только что желтовато-бледное, вспыхнуло лихорадочным румянцем. - Неугомонный, - в голосе Тавора прозвучал упрек, но целитель покорно сел на край койки и опустил засученные рукава, - твари эти пока молчат. Осадили город и притихли. Потери… бывало куда хуже, брат, восемнадцать человек убитых, наши все живы, раненых много, но ничего, большей частью выкарабкаются. У нас почти всех хоть краем – да оцарапало, хуже всех Рингару пришлось, - Тавор запнулся, сдвигая брови, но потом нарочито бодро продолжил, - прямо в живот болт схлопотал, но ты его знаешь, он, если голову в печь не сунул – почитай, день пропал. Он оправится, не впервой ему. Есть разрушения, частокол покорежен, но Элемир уже руководит восстановлением. Словом, первую атаку выстояли, брат, не томи душу зря. Сарн сжал зубы, спуская ноги на пол: - Шесть часов… Подсчет потерь, бреши в укреплениях… Моргот, самые важные часы после боя я провалялся под грудой дров. Отличный дебют для коменданта. Целитель вскочил, удерживая Сарна за плечи: - Совсем рехнулся! Я едва ребра твои починил, куда тебе уже не терпится? Всё в крепости своим чередом, все свое дело знают, ничего без твоего присмотра не случится! Но Сарн уже натягивал тунику: - Не тревожься, Тавор, - мягко проговорил он, но в голосе ясно слышалось нетерпение пополам с раздражением, - спасибо за заботу, но я и так слишком многое пропустил. - Грош цена моей заботе, если я тебя сейчас отпущу по рубежам бегать, - Тавор привычно повысил голос, он всегда легко выходил из себя, - этак гляди, возвращение домой ненароком пропустишь! Однако комендант уже не слушал. На ходу набрасывая пропыленный камзол, он исчез за дверью. Целитель, не задумываясь, рванулся следом, осыпая строптивого соратника отборной бранью, но у самой лестницы его остановил запыхавшийся мальчуган из подручных, и Тавор поспешил в лазарет, продолжая что-то мрачно ворчать сквозь зубы. …Тон-Гарт казался совсем иным, словно за последние сутки кто-то, забавляясь, небрежно переписал несколько страниц истории города, не озаботившись тем, к месту ли придутся изменения. И теперь мирный патриархальный город был беспорядочно перемешан с воинственной цитаделью, как если бы выкрошившуюся от времени мозаику на скорую руку залатали кусками другой картины. Старинный замок все так же бестрепетно возносил над лесом увенчанный лазорево-зеленым стягом шпиль, и снежный покров тускло серебрился на скатах башенных крыш. А на крышах городских домов снег лежал тем же нетронутым полотном, только темно-серым, запорошенным пеплом и золой. Здесь над крышей булочной поднимался густой дым – торговец не видел в осаде особого основания оставлять горожан без свежих лепешек. А там, на месте гончарной лавки дымились обугленные руины от попадания горящего снаряда. Рыночная площадь была оживлена, как в самый обычный день. Только сейчас ручные тележки поскрипывали под тяжестью свозимых сюда боеприпасов, а звонкие выкрики были голосами перекличек и команд. Воскресшего из мертвых коменданта встретили ликованием, наперебой уверяя, что никто и мысли не допускал, что тот погибнет так бессмысленно. Но по какой-то особой грубоватой сердечности, по случайно оброненным словам и взглядам Сарн понимал, что его всерьез считали убитым и, похоже, искренне по нему горевали. Его прежние соратники по Скальному форту до забавного гордились своей службой под непосредственным началом нынешнего коменданта и даже считали себя чем-то вроде особой гвардии. И сейчас они запанибрата хлопали его по плечам, восторженно гомонили, и Сарн, обычно не терпевший фамильярности от крестьян, неожиданно испытал непривычно теплое чувство к этим прежде столь несимпатичным ему людям. Эльфы на глазах у ирин-таурцев не позволяли себе излишне бурных проявлений радости, но от соплеменников Сарну вовсе не нужно было слов. Ему хватило костоломных рукопожатий, пальцев, до боли сжимавшихся на плече и молчаливых взглядов. Да, Тавор был прав. Все знали свое дело, ничего не осталось без нужного радения. Бреши в частоколах уже почти были отстроены, пожары потушены, выставлены караулы. Только одно никто не мог сделать вместо него. Некому было за него пройти вдоль ряда погибших… Сарн впервые взял в руки меч, когда сам был в полтора раза меньше отцовского клинка. С самых юных лет вставший на стезю войны, он пережил много потерь и видел бесчисленное множество смертей. Но прежде он лишь скорбел о павших, отстраненно осознавая, что и сам мог лежать в длинном ряду с мечом у изголовья. Сегодня же каждое неподвижное лицо, каждая пара сложенных на груди рук были личным упреком, отдающим горьким вкусом вины. Некоторых он не знал по именам, других смутно помнил на плацу или построениях, и от этого тоже становилось не по себе. Для кого-то эти люди были всем миром, а для него, приведшего их к этому последнему дню, они так и остались безымянными «потерями». У тела седого Ледона лихолесец задержался, на миг коснувшись пальцами покрытого запекшейся кровью лба. Этот человек, оказывается, успел сыграть в его жизни короткую, но значимую роль в ту памятную ночь в форте. Катапультист Робби тоже был здесь, вынутый из-под тех же обломков, что и сам Сарн. Чья-то рука коснулась спины, вырывая эльфа из мутной трясины тяжелых разрозненных мыслей. Обернувшись, он увидел часового: - Мой комендант, простите за дерзость. К вам тут по зело срочному делу… С того момента, как Сарн встал на еще нетвердые ноги, его осаждали донесениями, а потому он лишь коротко кивнул: - Просите. Он ожидал увидеть адъютанта, но из-за спины часового вдруг робко показалась… Марджи. Она шагнула вперед, неуверенно поднимая глаза на эльфа, хлопотливо разгладила полосатую котту тем же движением, каким обычно разглаживала широкий фартук, и бегло обернулась на часового. Тот оказался неглуп, поклонился коменданту и отошел. - Милорд эльф, - голос Марджи прозвучал надломлено, и она откашлялась, - милорд, - повторила она уже тверже, - у меня для вас письмецо. Зело строго наказали передать в собственные руки. Я уж так испугалась, как сказали, дескать, погиб господин комендант… - кухарка осеклась, словно сконфузившись от собственного многословия, а потом суетливо полезла за воротник котты, извлекая из крохотного мешочка сложенный листок, - вот, милорд, извольте. Сарн взял письмо из маленькой мозолистой руки, осмотрел. Оно было не подписано, лишь запечатано неопрятной кляксой факельной смолы: - Благодарю, милая, а от кого послание? – приветливо, хотя слегка удивленно отозвался он. - Так от миледи хозяйки, - чуть заговорщицки понизила голос Марджи, ободренная мягким тоном коменданта. - От леди Эрсилии? – Сарн нахмурился, слова кухарки укололи его странным предчувствием недобрых вестей, - а отчего же княжна сама со мною не повидается? - Так… того…- девушка замялась, - не мое то дело, милорд. Велено мне, и все. Не осерчайте. - И не думал, - поспешно отозвался эльф, - спасибо, Марджи. Если есть в чем нужда – смело говори, а на закате надобно вернуться в пещеры. - Знаем, милорд, некоторые там и остались, боязно… - Марджи поклонилась, и уже через минуту ее быстрая фигурка затерялась среди толчеи. Сарн же торопливо распечатал письмо. Что могло случиться с Камрин, если она, девица не робкого десятка, не покинула подземелий в часы затишья? В первую секунду он ошеломленно обозрел торопливо и косо набросанные строки, не веря своим глазам и невольно ища какое-то иное объяснение увиденному. Письмо было написано на синдарине… Неуклюжем, ломаном, местами совершенно безграмотном, но все же совершенно понятном. Однако, тайны самозванки не иссякают… На его памяти, в Ирин-Тауре лишь Иниваэль, при всех своих несовершенствах, весьма просвещенный вельможа, владел синдарином. Даже среди придворных Сарн ни разу не встретил подобного уменья. Откуда знала эльфийский язык юная особа не слишком знатных кровей? Но об этом после… Отбросив несвоевременные догадки, Сарн внимательно прочел письмо. Оно было странным, будто сшитым из лоскутов, местами нелепым и даже забавным, так странно подчас соседствовали исковерканные выражения с изящными и сложными литературными понятиями. Содержание же вовсе не показалось ему смешным… «Мой дорогой комендант! Когда вы читаете это письмо, меня в Тон-Гарте уже нет. Но я не могу уйти без объяснений. В то время, что мы готовились к осаде, мой брат был в плену у Сармагата, об этом я упоминала. Но я не сказала вам, что он сознательно попал в эту неволю. Йолаф давно провоцировал Сармагата, ожидая удачного момента. Все было слишком зыбко, чтоб мы могли заранее полагаться на успех, но Йолафу удалось попасть в штаб перед самым военным походом. Пока штаб был пуст, брат смог претворить свой замысел в жизнь – он разыскал древний свиток орочьих владык, тот самый, вы понимаете. Я знаю, что это так, потому что Йолаф позвал меня, чтоб передать его мне. Как – неважно, важнее то, что теперь есть надежда на другой исход. В лесу меня будет ожидать один человек, друг Йолафа и самый верный его соратник. Ему я передам свиток. Если нам повезет, и погони не будет, я тоже вернусь в столицу. Если же что-то пойдет не так – постараюсь увлечь погоню за собой. А он доставит свиток вам. Я знаю, что вы сумеете спасти принца Леголаса и не оставите в беде Эрсилию. Вполне вероятно, что в этой последней авантюре я погибну. Пусть так. Но если я не вернусь, мне важно сказать вам еще кое-что. В шестом гроте Бервира есть место, где вода уходит под землю. Стремнина почти не видна, скала нависает к самой воде, но проток этот короткий и широкий. Задержав дыхание, несложно пробраться под скалу, всего через десять футов потолок поднимается, и вода окажется вам всего по пояс. В двенадцати фарлонгах от этого места коридор уклоняется вверх и выводит на поверхность. Быть может, вам понадобится эта лазейка. О ней теперь знаем лишь я, Йолаф и тот, кто доставит вам свиток. И последнее. Я не знаю, что именно князь пообещал вашему королю за помощь. Но что бы это ни было – не принимайте это. Мне кажется, я поняла замысел господина. Он отдаст победу Тон-Гарту, чтоб князь должен был расплатиться с вами. Сармагату нужно, чтоб вы взяли награду. Именно в ней, наверняка, таится подвох. Будьте осторожны! Я благодарю вас за все, Сарн! За ваше доверие, не слишком мной заслуженное. За ваше великодушие и доброту. Я молю Эру, чтоб вы ушли из нашей несчастной земли невредимым, уводя отряд без новых потерь, и чтоб принц снова стоял во главе. Прощайте, мой дорогой друг, благороднейший из эльфов. Храни вас Валар! КТ.» Сарн знал о многоликой княжне Тон-Гарта слишком много и бесконечно мало. Он так до конца и не решил, можно ли ей доверять. Он, положа руку на сердце, не слишком удивился бы, получив от нее в спину стрелу… как не удивился бы, если б она лично проникла в стан Сармагата и убила его. Он едва ли так просто и горячо назвал бы ее другом. Но сейчас, машинально пряча письмо в карман, он чувствовал, как внутри костлявым кулаком сжимается обжигающее предчувствие беды. *** Гослин жадно допил последние капли и почти вызывающе громыхнул кружкой о скамью. Он был уже порядком навеселе, но Леголас, неспешно приканчивавший третью порцию скверного пойла, тоже смотрел на мир с нетрезвой созерцательностью и не собирался осуждать повара. Он понятия не имел, который час, хотя предполагал, что уже перевалило за полночь. Леголас заглянул сюда несколько часов назад и неожиданно разговорился с Гослином, рубившим мясо на засол и украдкой потягивавшим эль из стоящей рядом объемистой кружки. Пусть повар был не семи пядей во лбу, но, заскучав в одиночестве, оказал лихолесцу столь восторженный прием, что тот охотно сел к импровизированному столу, пододвинул к себе щедро налитое пиво и погрузился в обсуждение скудных новостей последнего времени. Уже обговорены были и скотский мороз, и недавняя гнилая оттепель, и отличная туша, добытая сегодня на охоте. Сон, однако, не шел, и принц продолжал сидеть в разогретом печью гроте, считавшемся кухней. Он вовсе не собирался столько пить, но легкий хмель вдруг растопил комом застывшую в груди усталую злобу, что одолевала лихолесца с самого исчезновения Йолафа. С того памятного вечера в душе Леголаса поселилась тянущая тревога, с каждым днем все более невыносимая, словно поврежденное сухожилие, дававшее о себе знать при каждом шаге. От рыцаря не было вестей, а его подчиненные невозмутимо вели обычную жизнь. Выезжали охотники, дозоры исправно сменялись дважды в сутки. Но Леголас видел, что эта безупречная дисциплина – всего лишь ширма, скрывающая охватившее всех напряженное ожидание. Чего? Каких указаний и от кого ждали мятежники? В штабе уже не слышалось обычных грубоватых шуток, беспечная болтовня за трапезами сошла на нет, приезжавшие с донесениями гонцы не останавливались, как прежде, перекинуться словцом с приятелями, а стремглав проносились к каморке Вигге, на время отсутствия командира принимавшего бразды власти. Сам Вигге день ото дня мрачнел. Он почти не появлялся за общим столом, подолгу корпел над картами, жадно выслушивал доклады но, похоже, желанные вести все не приходили. Рыцарь, похоже, едва смыкал глаза, днем и ночью, словно неряшливый филин, кружа по штабу и выжидая чего-то с упорством залегшего в засаде хищника. Леголас в эти дни ощущал себя кем-то вроде безобидного призрака. Его по-прежнему считали почетным гостем убежища, не выказывая ни тени враждебности или неприязни, но он видел, что войско охвачено общим томительным нетерпением, в причины которого его не посвящают. Лихолесец догадывался, в чем загвоздка. Прежде непререкаемый авторитет Йолафа оберегал его от любых подозрений – доверия командира мятежникам было достаточно. Сейчас же никто не мог бы с уверенностью заявить, не завершилось ли обращение принца. А потому его инстинктивно держали за незримой стеной отчуждения, не зная, жив ли еще эльф за отталкивающей орочьей оболочкой. Леголас стискивал зубы, обуздывая раздражение, и молчал, не желая вызывать еще большего отторжения. Он без конца терся среди рыцарей, прислушиваясь к разговорам, а внутри раскаленной лавой клокотали злость и страх. Бездействие, бессилие и неведение приводили лихолесца в неистовое бешенство, подавляемое, и оттого еще более жгучее. Он уже знал, что орочьи легионы атаковали Тон-Гарт, однако город держится. Но Эру, как мало было этих сухих новостей! Что за дело ему, что столица выстояла первую атаку, если он не знает даже, каковы потери в его отряде? В той горсти соратников, самых верных, самых стойких, что остались верны ему и присяге, несмотря на события последних страшных месяцев. …Леголас допил и слегка поморщился. Все же, паршивый эль. Но на душе все равно было не в пример светлее, а хлопотун повар, все больше напоминавший лихолесцу ворчливого добряка Гимли, вызывал неподдельную и искреннюю симпатию. Он слышал, у Гослина тоже кто-то из родни хворает Волчьим безумием… - Милорд, - словно отзываясь, вдруг пророкотал повар, садясь напротив эльфа, - а вы чего мрачней тучи? Поди, за земляков боязно, что в Тон-Гарте сейчас оборону держат? - Боязно, Гослин, - без затей ответил Леголас. Отчего-то перед этим простоватым честным малым не хотелось разыгрывать монаршую невозмутимость, - я с ними почти восемь сотен лет в бой ходил. А комендант нынешний мне роднее дюжины братьев. Они там сейчас грудью чужое знамя прикрывают, а я здесь сижу, эль хлещу. Эльф осекся и устало потер лоб: - Прости, друг, я не со зла так о твоих соплеменниках. Но повар покачал головой: - И не думал в обиды играть, сам все понимаю, вы, и правда не за свою землю кровь лить пришли. Эх… - Гослин отхлебнул пива и отер усы, - я ж не слепой, милорд, вижу, невмочь вам в нашей крысоловке прятаться. Сами уж волками воем. Да только сейчас не наше время еще, надобно обождать. - Чего ждать-то, Гослин! – Леголас невольно повысил голос, - вас две тысячи клинков! И бойцы вы – не чета деревенским пахарям. Как вы можете оставаться в стороне, словно осада вашей столицы вас вовсе не касается? Неужели вы ждете, когда останется только мстить? Здоровяк нахмурился, тон эльфа его задел: - Не велено, милорд, сейчас в ту похлебку соваться, - сухо отсек он. - Кем не велено? – рявкнул Леголас, чувствуя, как скопившаяся злость взбухает ядовитой пеной, готовая выплеснуться через край на ни в чем, в сущности, не виноватого, лишь попавшегося под горячую руку Гослина. - Йолаф запретил, - твердо припечатал повар, и в его голосе громыхнул гнев, - а мы, пусть повстанцы, но все же солдаты, и командир у нас один. Леголас зарычал, стискивая кулаки, но тут же боль от вонзающихся в ладони когтей отрезвила его, напоминая, что ядреная орочья злоба не должна брать верха над эльфийской сдержанностью. - Ты прав, - медленно процедил он, разжимая пальцы, - но это бездействие душу вон вынимает. Я порой чувствую, что готов совершить любую чудовищную глупость, лишь бы сделать хоть что-нибудь. - Ваша правда, - мирно отозвался Гослин, сразу остывая. Несколько минут оба молчали, а потом повар шумно вздохнул: - Мы вам, поди, дураками кажемся. Но мы привыкли подчиняться Йолафу даже тогда, когда вовсе не понимаем смысла его распоряжений. Он во всей этой истории солонее всех хлебнул. У Йолафа с Сармагатом, репей ему в печенку, свои счеты, а потому он из кожи вон вылезет, чтоб орка к ногтю прижать. Так что наше дело верить ему и подчиняться… Неловко оборвав фразу, Гослин налил себе еще эля, но не притронулся к кружке, хмуро глядя перед собой. - В штабе опасаются, что Йолаф мертв, а потому не подает вестей? – напрямик спросил Леголас, и повар вздрогнул. - Все возможно, милорд, - глухо ответил он, - командир всегда как-то с Сармагатом умел договориться, только, кто его знает, где веревочке конец. Ждать надо. - Эдак можно прождать, пока столицу угольями не положат, - проворчал эльф, и Гослин вскинул голову: - Это вы зря, милорд принц, - горячо выпалил он. Несколько секунд помолчав, словно набираясь решимости, он ударил кулаком по столу: - Вы, верно, решили, что мы, как девки на выданье, сидим, да по звездам гадаем? У Йолафа в штабе Сармагата шпион есть. Верный, надежный. Сам человечьей крови, только давно промеж орков, даже имя ихнее носит, смешное такое, шипящее, словно уголек из камина выпал. Мальчуган совсем, а ни разу не подвел. Никто не знает, какое он к Йолафу касательство имеет, а только я раз видел, как он приехал, спешился, да обнялся с командиром, словно брат родной. Дело оно, конечно, не мое, а только сдается мне, парень этот Йолафа сестрицы нареченным был. Леголас нарочито удивленно поднял брови. Он знал от Йолафа, что о личности самозваной княжны, как и судьбе княжны подлинной, в штабе неизвестно. Но, оказывается, слухи уже восполнили нехватку сведений. Гослин же взахлеб продолжал: - Вы, милорд, видели же зверюгу, что командир опекает? Он сам-то молчит, только дураку понятно, крепко он беднягу любит, если так с ней нянчится. Тварь эта его не раз прикончить пыталась, а он все за свое… Не иначе, Камрин это, что все погибшей считают. Сами поглядите, невелик зверь, в кости тонок, да грива ореховая. Как же так-то, а? Жаль девочку до слез. Я ж ее ребенком помню, резвушка была, все к Йолафу ластилась, будто котенок, а уж он души в ней не чаял. Эх, горе. Лихолесец поневоле почувствовал, как мгновенно трезвеет. Он вовсе не пытался вызвать Гослина на пьяную откровенность, незатейливо коротая с ним скучный вечер, но сейчас понял, что повар действительно может ненароком сболтнуть нечто важное. - Это ужасно, - пробормотал он, вертя в руках кружку, - так Вигге его ожидает? Шпиона? – спросил он без обиняков, и Гослин кивнул, все еще расстроенно сопя, словно опечаленный медведь. - Что-то Йолаф затеял, милорд, опасное – не приведи Эру. Но если выгорит замысел – тогда нам враз руки развязаны будут. И вот тут надобно будет прямиком на Тон-Гарт идти да Сармагатовым ублюдкам по шее надавать. Вот и ждем, словно на каленых иглах сидим, когда душу отвести позволят. Еще договаривая эту фразу, повар неловко заерзал и еще сумрачнее сдвинул брови: - Разболтался я во хмелю… Водится за мной. Только вы, принц, уж не выдавайте. Не пойму я, чего от вас этакие тайны городят. Вам-то в том самый кровный интерес имеется, чтоб Йолаф Сармагата прижучил. Леголас мягко покачал головой: - Конечно, не выдам. Спасибо, друг. С этими словами он поднялся, отставляя пустую кружку. Ноги неприятно покалывало – он сам не заметил, сколько времени провел в гостеприимном гроте, сидя на неудобно низкой для его высокого роста скамье. Распрощавшись с поваром, принявшимся сонно тушить печь, лихолесец углубился в уже хорошо знакомый ему лабиринт тоннелей. Впервые за последние дни ему ни о чем не хотелось думать и тревожиться, словно он опасался, что улегшаяся было злость опять встрепенется и наградит его новой ночью беспокойного сна и дурных, выедающих душу видений. Он неспешно шел по темному коридору – за прошедшее время необходимость в факелах почти совсем отпала, и Леголас старался не размышлять, стали ли привычней к темноте его орочьи глаза, или просто слишком хорошо изучено убежище мятежников. Длинный тоннель разветвился, и эльф совсем было собрался свернуть влево к сети узких нор, где помещались жилые келейки, как вдруг услышал торопливую осторожную поступь. Это никак не могло показаться странным – убежище было плотно населено, и возвращавшиеся с караула рыцари, как правило, старались не шуметь. Звуки разносились далеко, а уважать короткий отдых соратников здесь было неписаным законом. Но внимание Леголаса привлек не звук… Кто бы ни спешил сейчас во тьме по коридору, это не был просто один из часовых. До эльфа донесся запах, сопровождавший таинственного визитера… …Прежний Леголас, как все лесные эльфы, обладал превосходным обонянием. Но, перейдя первый тягостный порог перевоплощения и смирившись с происходящими переменами, он заметил, что обретает новые, прежде неизвестные ему уменья. Раньше запахи были для него лишь незримыми следами материального: огонь, вода, перемена погоды, съедобные или несъедобные растения, пораженная болезнью плоть – все это были реальные явления, обладающие определенным ароматом или зловонием. Теперь же полу-орк постиг, что свой запах имеют также чувства и ощущения. За последние недели он многое узнал об орках – эти существа, как ни посмотри на них, все равно были порождены тьмой, но оказались намного сложнее и тоньше, чем привык думать о них лихолесец. Его новое чутье слабо ощущало лучшую сторону чужих чувств и намерений. Зато превосходно различало запах страха, боли, ненависти и других отравляющих душу демонов. И сейчас он отчетливо чуял, как за осторожными шагами тянется легкая кисея усталого удовлетворения, вплетающаяся в душный шлейф злорадства и чего-то еще, что он назвал бы нетерпеливым предвкушением. За проведенные в убежище дни Леголас ни разу не замечал меж рыцарями более серьезных разногласий, чем игровые долги или пустые перебранки под сварливую руку. Кто же крадется сейчас во мраке, преисполненный этих пряных, остро пахнущих чувств? Лихолесец и прежде без особых колебаний совал нос туда, где видел в том нужду, вне зависимости от согласия противоположной стороны. Сейчас же, изнемогший от бездействия, взбудораженный ароматом интриги, он бесшумно двинулся следом негромкими шагами, еще не успев осознанно принять такое решение. Шаги споро и уверенно шелестели сквозь тьму, а самый обычный нюх эльфа явственно улавливал лошадиный пот и кольчужную смазку. Это, несомненно, был один из рыцарей. Кто же? И куда он торопится? Хотя кто знает, не таинственный ли это шпион, принесший долгожданные вести? Но отчего же тогда он так скрытен? Машинально отсчитывая повороты, прячась за углами и стараясь подмечать уклон коридоров, Леголас вскоре понял, что жилая часть лабиринта осталась позади и потянулись запертые цейхгаузы. Здесь нужно было быть осторожным – эту часть убежища он почти не знал. Пол заметно пошел вниз – путь лежал глубже под землю, а неизвестный ускорил шаги. Леголас мысленно выругался – преследование затруднялось. Его все так же по-эльфийски легкий шаг малого стоит, если в этом неизвестном ему месте он не приметит под ногой выбоины или глупо оскребет локтем стену на повороте. А медлить нельзя, слишком легко потерять зыбкий след, остающийся в воздухе звуком шагов и запахом. Следовать за огнем факела было бы намного надежней… А неизвестный нимало не волновался. Шаги сделались чуть громче, и Леголас чувствовал по этой уверенной и ровной поступи, что рыцарь точно знает, что делает, и ощущает свое непререкаемое право на эти действия. Моргот, неужели кто-то из мятежников просто спешит по каким-то важным делам, в которые полу-орка вовсе не обязаны были посвящать? Тогда эта игра в разоблачение становилась донельзя глупой, и в груди Леголаса вдруг снова затлел уже привычный злобный уголек. Поделом, господа. Йолаф сам велел не отказывать эльфу в доверии. Ему в нем отказали, и он сам решил взять то, чем с ним не поделились добровольно. Он узнает, зачем какой-то олух шастает ночью по лабиринту, даже если тот всего лишь припрятал в одном из гротов кусок окорока. Поглощенный этими мыслями и уже разгоравшимся гневом, Леголас потерял бдительность и едва не подскочил на месте, когда навстречу неожиданно метнулся новый звук – негромкий скрежет замка, хорошо смазанного, но все равно кряхтящего от подземельной сырости. Похоже, неизвестный пришел к цели… Лихолесец затаил дыхание и заскользил вперед, где во тьме слабо проступали очертания закругленного поворота. Он уже почти достиг его, когда впереди дважды звякнуло кресало, и коридор озарился скупым отблеском, тут же разгоревшимся неярким светом. Леголас прижался к стене и осторожно выглянул из-за изгиба тоннеля. Перед ним, всего в нескольких ярдах, была массивная дверь, на совесть сколоченная из толстых досок, уже местами позеленевших, несмотря на осмолку. На ее фоне виднелась высокая фигура с могучими плечами, одной рукой держащая короткий факел, а другой осторожно снимающая с петель отомкнутый замок. Справившись со своей задачей, рыцарь оставил замок покачиваться на одной петле, сам же потянул жалобно заскрежетавшую дверь на себя и проскользнул в едва открывшийся проем, явно стараясь не тревожить лишний раз скрипучие петли. Леголас выждал несколько секунд, прокрался по вновь потемневшему коридору и беззвучно шагнул вслед за рыцарем. В рассеянном свете факела перед ним открылся обширный круглый грот с высоким потолком. Противоположная сторона его терялась во мраке, но эльф различил там глубокую арку, тоже отсеченную дверью. Стало быть, грот был сквозным… Само же помещение было заставлено средних размером круглыми бочонками, у боковой стены лежали несколько объемистых мешков с чем-то комковатым, словно обыкновенный мелкий картофель, и валялись несколько пустых. Так что же, это банальный продовольственный склад, куда один из вояк влез тайком поживиться? И ради бочонков со скверным элем и мешков с овощами он устроил всю эту нелепую погоню? От досады эльф готов был в голос взвыть, но раздражение вдруг остыло, словно на угли плеснули водой. Этот грот поневоле что-то напомнил ему, словно где-то он уже видел… видел что? Не эти основательные двери, не бочонки… Небольшой кружок на карте с двумя короткими штрихами, обозначавшими два выхода, заключенный в косое кольцо и помеченный коротким словом «орки». Неужели это и есть склад, где Йолаф заготовил оружие для свержения предполагаемых захватчиков? Стало быть, бочонки предназначены для страшного зелья, в которое обращается вода под действием луны и Бервировых кристаллов, которыми, конечно, и полны мешки… Грот, конечно, выбран не просто так. Наверняка противоположный выход как-то сообщается с поверхностью земли… Пока все эти мысли лихорадочно теснились в голове Леголаса, замершего у кромки двери, рыцарь укрепил факел на стене и склонился над мешками. Лицо его повернулось к эльфу вполоборота, и тот без особого удивления узнал Вигге. Гослин не лукавил – рыцари действительно собирались дать оркам решающий бой… Только в дело должны были пойти не клинки. Йолаф всерьез вознамерился стереть Сармагата и его армию с лица Арды, презрев все былые договоры. Что ж, Сармагат первый нарушил старинные клятвы о мире, кто сможет осудить ренегата за этот отчаянный шаг? И вот Вигге здесь. Значит, долгожданные вести получены, и бой будет дан. Только почему он один? Зачем такая осторожность? Взволнованный этой мыслью, Леголас уже собирался сделать шаг назад. Не стоит обнаруживать свое присутствие, Вигге и так не слишком ему доверяет и наверняка справедливо решит, что полу-орк шпионил за ним. Все равно завтра новости будут оглашены… Но что-то не позволяло лихолесцу ретироваться. Он продолжал стоять на месте, наблюдая за рыцарем – действия того вызывали некоторое недоумение. Вигге взял за углы один из полных мешков и с усилием поволок в противоположный угол, где виднелась небольшая ручная тележка. Погрузив на нее два мешка, он вдруг принялся набивать порожние, лежащие здесь же, мелкими камнями, в изобилии усыпавшими пол вдоль стен. Леголас подобрался. Он, несомненно, чего-то не понимает… Что-то неверно истолковывает. Иначе остается лишь заподозрить, что Вигге незатейливо собрался украсть кристаллы. Рыцарь тем временем снова вернулся в темный угол и сейчас чем-то там деловито громыхал. Замок… Он отпирает замок противоположной двери и сейчас попросту уйдет вместе с кристаллами… Леголаса охватило уже не раз испытанное им в княжестве чувство – понимание, что его очередной раз пытаются обвести вокруг пальца, а он болваном стоит на месте, не понимая, что за игра ведется прямо перед ним, и потому не зная, как повести себя в этот миг. Дудки, он больше не княжеский наемник, не иноземный принц, облеченный тонкой и цепкой сетью дипломатических условностей… Он просто недообращенный орк, изгой, отщепенец, и он волен поступить так, как сочтет нужным. В крайнем случае придется извиниться… С этой мыслью он вошел в каземат, досадуя, что не может закрыть скрипящую дверь, не спугнув интригана. Отсутствие оружия его не тревожило – как ни силен был Вигге, в рукопашной схватке против лихолесского воина ему было не устоять, а уж разоружить мерзавца он сумеет. Обойдя бочонки, Леголас оказался прямо за спиной рыцаря, неспешно привязывавшего мешки к тележке. Эльф прикинул, успеет ли тот разогнуться и выхватить клинок… как вдруг Вигге, не оборачиваясь, спокойно произнес: - Доброй ночи, милорд. Вы как раз ко времени. Леголас замер. А рыцарь неспешно выпрямился, обращая к эльфу обожженное холодным ветром лицо. - Ваше любопытство всегда было сущей бедой для вас, ваше высочество, - протянул он, зачем-то снимая с пояса флягу, - к счастью, оно делает вас куда более предсказуемым, чем я думал поначалу. Леголас помолчал, а потом медленно скрестил на груди руки: - Да, за мной водится такая слабость. И сейчас меня тоже одолевает интерес, чем вы тут заняты. Вам не нужна помощь, Вигге? Тележка, полагаю, тяжелая… Рыцарь усмехнулся, вынимая из фляги тугую пробку. - Вы так любезны, друг мой. Ну просто взаправдашний принц. Услышав эту фразу, Леголас едва не расхохотался. С самого начала разговора он не мог разобрать, что в Вигге сегодня не так, как обычно. А сейчас понял: рыцарь говорил на другой манер, нарочито куртуазно вставляя изящные обороты. Но это нимало не походило на порой прорывавшиеся в Йолафе подлинно вельможные повадки. Главарь мятежников получил некоторое воспитание, пусть и был по-солдатски грубоват. Вигге же явно пытался кого-то копировать, но просторечные словечки выдавали его с головой. Видимо, во взгляде лихолесца отразилась ирония, поскольку рыцарь тут же посерьезнел и воззрился на Леголаса с неприкрытой тенью враждебности. - Да, мне понадобится ваша помощь, милорд, - отрезал он с издевкой, - и прежде всего, не вздумайте показывать свой норов, - с этими словами он встряхнул флягу, из которой послышался плеск, - поверьте, там вовсе не эль. И, хоть вы еще и не до конца обратились в поганую тварь, которой вам суждено доживать свой век, вы едва ли захотите проверять на себе, насколько Бервирово зелье уже действует на вас, не правда ли? На лице принца не дрогнул ни один нерв, но Леголас почувствовал, как внутри сжалась ледяная спираль. Он ни разу не задумывался об этом… Ему казалось, что он сумел примириться со своим незавидным положением. Он даже научился пользоваться доселе несвойственными ему, сугубо орочьими особенностями. Однако эльф, все глубже уходящий под орочью оболочку, но продолжавший жить в лихолесце, не позволял ему думать о себе, как об орке, и применять к себе орочьи представления об опасности… А ведь Вигге прав. Беспощадно прав. И соваться в этот каземат для Леголаса изначально было смертельно опасно. Рыцарь же верно истолковал молчание противника: - Вам это не приходило в голову? Ей-Эру, милорд, да вы еще глупей моего простака-братца. Тот тоже – как восстание поднять, али голову прямиком варгу в пасть сунуть, так куда как скор. А свой собственный интерес под самым носом узреть не умеет. Смысл этой фразы не сразу настиг Леголаса, он вскинул голову, не умея сдержать потрясения, а Вигге рассмеялся так громко, что под потолком заплясали причудливые переливы эха. - Морготова плешь, видели б вы сейчас свои глаза… Да, милорд, я о командире, будь он неладен. Старый греховодник Аксель в прежние времена втихомолку хаживал к моей маменьке, каков потаскун! Потом, правда, своя жена понесла, он и остепенился. А там и маменька овдовела. Ох, как все Акселем восхищались! Благороден, каналья, вдовую соседку с малым дитятей на руках заботами не оставляет, то крышу починит, то дров привезет. Я его любил, дядюшкой называл. Только Йолаф, сынок законный, бельмом на глазу сидел. С малолетства выскочкой был, восьми лет уже в гарнизон затесался, а уж как в плечах шире стал – вовсе возомнил о себе. Камрин, правда, мне больше по душе была. Ретивая кобылка, характерец – сущая соль с перцем. Я за ней приударить было затеял, тут-то маменька вразнос и пошла. Сперва ухватом меня огрела, душу отвела, а там уж объяснила, отчего мне Акселева дочь не пара… Вигге запнулся. Он уже не играл в придворного, сбившись на прежний естественный тон, а в глазах погас самодовольный огонек превосходства, уступив место тяжелому тоскливому озлоблению. - И как я тогда Йолафа за кабаком не прирезал – сам не знаю. Все ему одному досталось. И отец, и по службе фавор, и даже сестра. А я… пащенком был, пащенком и остался. Кабы он меня хоть не жаловал – все б легче было, вроде как, на равных были бы. А он-то… Дурак дураком, за приятеля меня держал. Маменька моя за простым дровосеком замужем была, мне по его стопам была дорога, вроде как, по отцовским. А Йолаф в меня репьём впился – охота тебе всю жизнь с топором раскорячиваться, давай фехтовать научу. Потом перед старшиной за меня похлопотал, меня в гарнизон взяли. Благодетель балрогов… Подаяние, вишь, сироте пожаловал. Вигге, казалось, забыл о Леголасе. Он безучастно сжимал смертоносную флягу в руке, мерно покачивая ею, глядел куда-то мимо эльфа и говорил, говорил, отрывисто, зло, словно воспаленный нарыв накопившихся обид, много лет тайно зревший в душе, вдруг вскрылся и теперь неудержимо исходил гнилой кровью. Лихолесец ощущал, как от рыцаря исходит тошнотная волна застарелой ненависти, пробуждая где-то в глубине его собственной натуры мелкую дрожь омерзения, в которую вплеталась нотка сладострастного удовольствия. Орк жадно впитывал животворную злобу, эльфа трясло от отвращения, и этот внутренний разлад уже привычно рождал неудержимое черное бешенство, затапливающее душу и лишающее разума. - Так в чем же дело?! – рявкнул он вдруг, - будь мужчиной, убей его или сдохни сам, а не ной передо мною, как выпоротый лакеишка! Вигге онемел на миг, а потом остервенело тряхнул флягой и выкрикнул: - Заткнись, чернокровая мразь! Захлопни пасть, или я… - Что «ты»?! – издевательски выплюнул Леголас, - ты трус! Ты был героем, когда бил меня, безоружного, ногами, да тридцать подручных стояли за спиной! Ты годами ненавидел Йолафа, а сам пользовался плодами его покровительства! Подаяние… Да он просто и искренне хотел помочь соседскому сыну добиться в жизни чего-то большего, чем заскорузлые от топора руки и плечи, стертые вязанками! Сейчас ты горюешь о своей уязвленной гордости, так чего ж тогда ты гордо не отказался от его помощи? Ты жалок, Вигге!! И Йолафа ты ненавидишь за то, что он всегда был сильнее и удачливее тебя, при этом ни на кого не глядя свысока! За это, именно за это его все здесь уважают! Я достаточно прожил среди вас, чтоб понять это. Он не прикрывает своих неудач чужими ошибками, не прячет свою совесть за чужими именами, ничью жизнь не ставит ниже своей! Тебе никогда не стать таким, как он, и этого ты никогда ему не простишь! Вигге хрипло взревел, по-звериному оскаливая зубы: - Ложь!! Ты лжешь, Мелькоров пасынок! И с этим воплем швырнул в лихолесца флягу. Та взлетела, описала плавный изгиб, выбрасывая искрящуюся в свете факела прозрачную дугу воды, и гулко грянулась о стену. Леголас не успел ни о чем подумать. Могучий инстинкт, не одну сотню раз спасавший ему жизнь, отбросил его в противоположную сторону, и лихолесец молниеносно покатился по полу, уклоняясь от сыплющихся сверху брызг. Оборот, другой, третий, пятый… Капли отставали на доли секунды, пока, наконец, Леголас не взметнулся на колени, ударяясь спиной в другую стену. А предатель уже рванулся к открытой двери, торопливо запер и снова выскочил на середину грота, теперь сжимая в руках широкий топор. Леголас подобрался, готовясь увернуться от сияющего лезвия, но рыцарь не пытался атаковать. Он бросился к ближайшему бочонку и с размаху всадил топор в осмоленный бок. Из разлома хлынула вода, вынося с собою россыпь щепок и бирюзовые кристаллы… Это не были просто бочки, заготовленные для заклятой воды. Все двадцать штук уже стояли наготове, тая в себе страшное зелье, которое сейчас тугими струями заливало каменный пол, а Вигге метался от бочонка к бочонку, прорубая темные доски. Леголас лихорадочно огляделся – вода подступала к сапогам. Достаточно замочить ноги… Под колено что-то ткнулось, и опора ушла из-под руки. Лихолесец обернулся – прямо за ним стена уклонялась назад, образуя бугристый естественный уступ. Он торопливо вскочил на этот ненадежный оплот, прекрасно сознавая, что Вигге все равно не отпустит его живым, и лихорадочно ища малейшую лазейку к спасению. Вода не заполнит грот. Двери пригнаны неплотно, она вскоре устремится в коридор, но для того, чтоб расправиться с ним, вовсе не нужен потоп… Вигге же швырнул топор на пол и встал прямо перед балансирующим на узкой ступени и жмущимся к стене эльфом, жадно вглядываясь в искаженное лицо. - Чего примолк, перевертыш? – протянул он с нескрываемым наслаждением, - прикусил, поди, свой поганый язык. Но в одном ты прав. Я не такой, как брат. Я не кидаюсь, очертя голову, на защиту чужеземных дезертиров, не подбираю по лесам шелудивых полу-варгов и бездомных недо-орков, не лезу в пекло, рискуя головой. Во мне нет его мальчишеского идиотизма, что все называют отвагой и великодушием. Жизнь не принесла мне все на блюдце, как ему. А потому я не в пример умнее его. Мне достало самообладания и терпения, чтоб стать его правой рукой. Мне хватило мужества пойти на сделку с Сармагатом – хотя это не новость, я не первый. Но мне удалось то, чего никому еще не удавалось. Я нашел способ обставить их обоих. А ты, чернокровый, окажешь мне неоценимую помощь, которую так любезно предложил. Вигге запнулся, ожидая реакции на свои слова, а Леголас презрительно оскалил клыки: - Ох и удивил! Не нужно быть мастером интриги, чтоб обмануть того, кто всегда верил тебе. Достаточно быть подлецом. Что же до Сармагата – я сомневаюсь, что этот орк тебе по зубам. Как бы не подавиться… Лицо Вигге озарилось шальным восторгом: - Не веришь… Не хочешь верить, что простой смертный оказался победителем там, где эльфийский принц остался в дураках, - он осклабился, - так слушай. Эти бочонки ждали вести от Йолафа. Он хотел попытаться раздобыть в штабе Сармагата некий бесценный свиток, повествующий, как может исцелиться больной Волчьим Безумием. Да, да, милорд. Тот самый свиток, в котором, быть может, заключено твое спасение. Ха… братец у меня все же не промах. Он сумел его добыть и передал посыльному, которому надлежало увезти свиток из логова орка и отдать верному и надежному человеку. Этот славный малый должен был доставить свиток в Тон-Гарт некому эльфу Сарну. Все получилось на диво гладко, милорд… Все, кроме одной незначительной подробности. Сарн свитка так и не получил. Вигге почти добродушно подмигнул Леголасу, а затем сунул руку под камзол и драматическим жестом вынул плотный кожаный сверток, украшенный варварской росписью. - Вот, принц. Вот она, ваша единственная, последняя надежда. Поглядите напоследок, как близко было спасение. А вот это, - тут он указал на лужи, стоящие на полу и колдовски поблескивающие голубоватыми кристаллами, - это оружие, с которым мы собирались идти на столицу и надрать зад орочьей швали, когда Сармагат лишится своего козыря, - и Вигге снова покачал в пальцах сверток. Леголас стиснул зубы, не отрывая от свертка глаз, а рыцарь отбросил дурашливое добродушие и холодно проговорил: - Я. Я ближайший доверенный соратник Йолафа. Я сражался, я лгал, я притворялся, чтоб заслужить это место. Я годами был верен одной своей ненависти, как не смог бы быть верен и тысяче любовей. И все ради этого дня. Прежде я собирался уничтожить заготовленную воду, а в награду потребовать от Сармагата Бервиров трон. Князь все равно уже развалина. Но этот свиток все меняет. Мне больше не нужен престол, как не нужен весь этот дрянной медвежий угол. Я возьму кристаллы, заберу свиток и покину княжество. Я понесу Волчье Безумие за собой, я дам ему охватить Средиземье, и лишь я буду владеть секретом исцеления. К балрогам кольчугу, меч и брань командиров. Я стану великим целителем, я прослыву магом. А ты… твой труп останется здесь. Здесь его утром и найдут при обходе. Что может быть естественней, чем орк, что с орочьей примитивной тупостью ценой своей жизни уничтожил оружие, что угрожало его соплеменникам? Вы зря так надрались с Гослином. Я слышал ваш разговор и ваше прощание. А уж то, что ты пойдешь за мной, привлеченный моими шагами, было понятно и ослу. Я заманил тебя сюда. И сейчас держу в руках твою жалкую подпорченную жизнь. Вигге был страшен в этот миг. Глаза полыхали фанатическим блеском, губы дрожали, словно монстр, много лет выедавший его изнутри, вдруг вырвался на волю. Леголас не узнавал прежнего могучего немногословного рыцаря, не блиставшего манерами, хмурого, в минуты волнения неловко теребившего бороду, зато твердой рукой управлявшего штабом в отсутствие командира. Где прятался в нем этот безжалостный холодный мерзавец? Где жил этот ядовитый аспид? А предатель снова сунул за пазуху свиток, взялся за рукоятку тележки. - Легкой вам смерти, ваше высочество, - отсек он. А затем широко хлестнул по ближайшей луже правой ногой, взметывая прямо в грудь Леголасу искрящийся веер ледяных брызг.