Tu sais

В жаркий июльский день Монреаль, как и всегда, наполнен звуками - эта оживленность придает городу особый шарм, который всегда привлекает туристов и ежедневно очаровывает местных жителей, уже не представляющих своё утро без дружелюбного шума на улицах. Молодой таксист сидит в машине с опущенным окном, позволяя свежему ветру ворваться в салон автомобиля. Из колонок доносится озорная мелодия, и пальцы Картера отстукивают незамысловатый ритм на руле - сегодня на редкость свободный день, ведь благодаря хорошей погоде, все предпочитают прогуляться пешком или с ветерком прокатиться на велосипеде. Клиентов нет, а значит, можно спокойно насладиться обществом самого себя и расслабиться впервые за долгое время, можно подумать о вечерней дискотеке с друзьями, о предстоящей через неделю встрече с любимой, о поездке во Флориду, в конце концов, о... Мечтательный поток мыслей Картера оказывается прерван звуком открывающейся двери. В салон автомобиля заглядывает юная девушка, почти ребенок, и уверенным тоном интересуется: - Свободны? Нет, конечно же, нет! Вокруг столько всего: играющая в колонках песня, щебет птиц в парке неподалеку, неоконченные мечты о будущем - несомненно, это лучше намечающейся поездки. Но работа есть работа, ничего не поделаешь. - Конечно, поехали, - вздыхает водитель. Ей и не нужно приглашение - светловолосая девчонка по-хозяйски усаживается на заднее сиденье и, торопливо хлопнув дверью, коротко бросает: - В аэропорт. Желательно, побыстрее. Картер, уже давно привыкший ничему не удивляться, даже не спрашивает о её родителях и прочих мелочах, а лишь привычным жестом убавляет звук радио и заводит мотор. Долго стоявший без дела автомобиль с радостным фырканьем срывается с места, легко обгоняя другие, ловко проскальзывая полицейские посты и оставляя позади подмигивающие зеленым светофоры. «Пожалуй, не стану покупать себе новую машину», - проносится в голове у Картера во время очередного лихо закрученного поворота. За своими мыслями он не замечает времени, и возникшее впереди современное здание Монреаль-Трюдо становится для него почти внезапностью. В отличие от городских улиц, здесь намного больше машин, поэтому приходится невольно замедлить движение. Картер украдкой смотрит в зеркало на сидящую сзади девочку - она то и дело бросает взгляды на дорогие часы, так необычно выглядящие на фоне простых джинсов и серой рубашки почти мужского кроя. Таксист впервые допускает мысль, что не так уж она и проста, эта девочка, так крепко сжимающая в руках свою маленькую сумочку, но быстро прогоняет удивление, вновь сосредоточиваясь на дороге - какой бы хорошей ни была машина, а управлять ей всё же надо. - Нельзя ли побыстрее? - девочка с трудом размыкает стиснутые зубы. - Как видишь, - Картер окидывает взглядом образовавшуюся на въезде мини-пробку. Это явно не радует его пассажирку, которая начинает нервно теребить в руках приготовленные для оплаты деньги. Стрелки часов, будто заметившие её напряженный взгляд, начинают ползти в два раза медленнее. Время тянется невыносимо долго, но автомобиль Картера старательно протискивается через плотно сомкнутые ряды машин таких же спешащих на самолеты людей. Небольшой размер авто играет им на руку, и совсем скоро таксист подъезжает ко входу в аэропорт. На лице его пассажирки мелькает нечто, отдаленно напоминающее облегчение, но быстро сменяется прежним волнением - девочка бросает на переднее сиденье крупную купюру и, не дождавшись сдачи, выскакивает на улицу. Картер лишь замечает в зеркале заднего вида её стремительно удаляющуюся фигурку, которая не вызвала бы удивления на улице города, но так странно выглядит в аэропорту, без вещей, без взрослых... Сзади раздается возмущенный сигнал, прерывая мысли молодого таксиста, и тот давит на газ, погруженный уже в мечты о сегодняшнем вечере. Ежедневно через его машину проходят десятки людей, все со своей историей и особенностями - Картер сначала с любопытством пытался узнать каждого за время, проведенное в пути, а потом махнул рукой на неблагодарное дело, "своя жизнь интересней!" - из напоминаний о юной пассажирке остается лишь небрежно брошенная на сиденье купюра в пятьдесят долларов. Светловолосая девочка легко обходит столпившихся в ожидании регистрации пассажиров, продвигаясь к табло. Цепкий взгляд выхватывает надпись "Монреаль - Нью-Йорк", и, шепнув несколько слов охраннику на паспортном контроле, девочка спешит в указанном направлении - времени остается не так много. В зале ожидания царит тишина, каждый погружен в свои мысли, гаджеты, документы; чуть поодаль от других стоит высокий мужчина лет сорока в озорно надвинутой на глаза мальчишеской кепке и темных очках, скрывающих треть лица. Швейцарские часы на его руке безукоризненно точно отсчитывают минуты, неумолимо приближая стрелки к заветным цифрам. Гару следит за ними равнодушным взглядом - перелеты давно стали привычным делом, и, хотя они изрядно утомляют, порой это единственная возможность отдохнуть, поэтому хочется уже сесть в самолет и немного поспать, ведь снова всю ночь провел с друзьями, не изменяя своей привычке веселиться в темное время суток. Раздаются легкие шаги и замолкают прямо за спиной, чья-то рука ложится на плечо. "Узнали", - проносится в мыслях. Канадский певец надевает одну из своих фирменных ослепительно-дружелюбных улыбок, которые сражают наповал любого, и оборачивается. - Тебе не идут эти очки. Выражение детского озорства, неизменно сопровождающее любимца публики, сменяется искренним удивлением и даже растерянностью: - Эмили? - Тебя будто водой окатили, - дочь отвечает ему ироничной улыбкой, но тут же вновь становится серьезна: - Не ожидал меня здесь увидеть? Конечно, ведь ты даже не сказал мне ни слова. Почему о твоём перелёте я узнаю только из интернета? - в голосе сквозит обида. - Так я ж тут проездом, - виновато произносит артист. - Только документы подписать, а потом в студию, в Нью-Йорк, ты же знаешь про мой альбом. - Но ведь можно было сказать? - не отступает Эмили. - Прости, не хотел тебя беспокоить, заезжая в Монреаль на полчаса. - Ты хоть понимаешь, что говоришь? По-твоему, наши встречи - беспокойство для меня? Да я готова весь день трястись в дороге, только бы увидеть тебя пару лишних минут! Несколько голов оборачиваются на звонкий голос, и девочка быстро замолкает. Заметив обычных пассажиров, люди чуть разочарованно возвращаются к своим делам. - Мы ведь так редко видимся, - тихо шепчет Эмили. Гару опускается на одно колено и пристально смотрит ей в глаза - голубые, так похожие на его собственные, - стараясь разглядеть истинные чувства за бесконечным упрямством. Он отчетливо видит себя в отражении этого взгляда. - Ты же знаешь, что у меня работа, - с теплой улыбкой он заправляет прядь растрепанных светлых волос Эмили за ухо. - Конечно, - устало отзывается дочь. - Ты так старательно добиваешься любви зрителей, работаешь день и ночь, каждый год выпускаешь альбомы, радуя их новыми песнями. Думаешь, я поверю в то, что ты станешь отдыхать после записи диска? - Я же сказал, что приеду, - мягко возражает Гару. - Видимо, ты сам веришь в это, - грустно усмехается Эмили. - А как же ажиотаж вокруг твоей персоны после выхода заведомо успешного альбома? Борис и прочие с радостью этим воспользуются, отправив тебя в турне. - Эгей, не раскисай! - игривым щелчком по носу певец старается вернуть дочери привычный позитивный настрой. - Ты не понимаешь, - тяжелый вздох вырывается против воли. - Я устала. Устала, что ты постоянно в разъездах, что мы видимся раз в пару месяцев. То у тебя Войс (*), то альбом, то турне... Знаешь, иногда мне кажется, что живи я в Париже и ходи на все концерты - мы бы и то чаще виделись. Гару лишь молча слушает, все так же пристально вглядываясь в лицо дочери. - Ты просто не представляешь, как я была рада, когда у тебя не было туров, когда мы были вместе... Это самые радостные воспоминания за последние пять лет. Я знаю, ты работаешь Солнцем, публика тебя любит... Но ты забываешь, что Солнце - всего лишь одна из звезд, и тебе легко найдут замену, - девочка все больше распаляется, к глазам подступают слёзы. - А может, ты наоборот это понимаешь и поэтому так усердно трудишься? Ты боишься, что у них пропадёт интерес, не хочешь быть забытым, - в голосе упрямство смешивается с обидой, Эмили ждёт ответа. - Милая моя, - нежно произносит Гару с отеческой улыбкой, - я люблю делать людям приятное, но работаю в первую очередь в своё удовольствие, ради результата. - Но твоя работа вечно нас разлучает! - Зато как много мы можем себе позволить! - восхищенно произносит Гару, стараясь поделиться этим мальчишеским энтузиазмом с дочерью. Этот большой ребенок буквально вспыхивает от радости при мысли о возможном. - Хочешь, мы уедем в Мексику, когда я запишу альбом? Или в Лондон, мы ведь так давно там не были. А хочешь, я покажу тебе Россию, ты ведь давно мечтала её увидеть... - взгляд его слегка затуманивается при воспоминании о русских поклонницах. Вот они обрадуются! Эмили молча смотрит на отца и видит не успевшего повзрослеть мальчишку, который всё детство провел в одном городе и теперь хочет сделать жизнь дочери совсем иной. Вопреки обиде сердце наполняется нежностью, и Эмили осторожно прерывает этот поток мечтаний: - Всё, что мне нужно, - это ты. Неужели непонятно? Гару отвечает изумленным взглядом - как можно отказываться от всего этого? Ребенок в нем отчаянно бунтует и отказывается это понимать, но взрослый отец, мужчина, поражается силе духа юной упрямицы. - Я хочу жить с тобой, - срывается с её губ. Эмили не позволяет отцу опомниться и быстро прибавляет: - Я хочу засыпать, зная, что увижу тебя хотя бы поздней ночью, хочу, чтобы мы проводили воскресное утро вместе в уютной кафешке - помнишь ту самую, на окраине Парижа? - хочу просто знать, что ты рядом. Не за тысячу километров, не через океан, а со мной. Мне не нужны дорогие подарки, заграничные поездки, я всего лишь хочу слышать твой голос не только по телефону. Я что, прошу так много? От былого задора не остается и следа - вскрывается то, что столько времени упорно загонялось в уголки подсознания, все давние мысли и переживания так внезапно выплывают на поверхность, причиняя почти физическую боль, не оставляя в сердце места для других эмоций - в глазах блестят слёзы. Не ожидавший такого поворота Гару на миг теряет дар речи. - Но, - наконец выдавливает он, - твоя учеба, друзья? За короткие мгновения паузы Эмили успевает взять себя в руки и твердым голосом отвечает: - Ты же знаешь, я легко привыкаю к новой обстановке. И с людьми быстро схожусь. Гены, - улыбается она, глядя на отца, лицо которого после этой фразы принимает прямо-таки кошачье выражение. - Я даже обещаю подружиться с твоей Стефани, - будто нехотя прибавляет она. - Ты правда готова уехать со мной в Париж? - всё ещё не верит Гару. - Ну раз уж ты точно оттуда не уедешь, - вздыхает Эмили, - то мне все равно, где быть. Главное - вместе. - А как же твоя мама? - интересуется он у дочери. Та мгновенно теряется: - Я совсем забыла об Ульрике. - Ты называешь её по имени?! - удивление в голосе смешивается с легким возмущением. - А что? - голубые глаза смотрят с вызовом. - Если ты в курсе, то у неё новая семья, которая намного важней меня. Конечно, - пальцы нервно теребят манжет рубашки, - конечно же, она меня любит и старается делать всё, но я чувствую, что с каждым днем мы становимся дальше друг от друга. А она этого не замечает, слышишь? Её внимание направлено только на маленького сына. - Да ты ревнуешь, - добродушно усмехается Гару. - Похоже, мне и впрямь стоит побольше бывать со своей дочерью, чтобы она не выросла полнейшей эгоисткой! - Да нет же, он славный, - смущается Эмили, - мы отлично ладим. Просто я, как и ты, не выношу одиночества, но чувствую его слишком часто, поэтому даже в школе люблю находиться больше, чем дома, где каждый занят своими делами... Я очень сильно по тебе скучаю. - Я тоже, милая, - ласково произносит Гару. Голос из динамика прерывает их разговор, призывая пассажиров подняться на борт, но Гару словно не слышит этого сигнала, все так же стоя возле дочери в полусогнутом состоянии - давняя привычка, не потерявшая своей силы до сих пор. - Не переживай, солнышко, мы с музыкантами отличная команда, запись пролетит незаметно. Через пару месяцев я уже буду здесь, в Монреале, и мы с тобой обязательно решим, что делать дальше. Обещаю, - Гару легко касается губами лба дочери, а та в ответ обхватывает его шею руками. Этот момент своеобразного примирения после всех недомолвок прерывается деликатным покашливанием бортпроводника: - Мсье Гаран, я, конечно, всё понимаю, но в салоне ждут не менее важные и состоятельные люди. Вип-рейс, как-никак. Не задерживайте отправление... Пожалуйста. Два извечных бунтаря, для которых не существует норм и правил, обмениваются озорными взглядами. Нехотя отстранившись от дочери, Гару ловко вскакивает на ноги и в шутливом жесте приподнимает кепку: - Как пожелаете, мсье, - и направляется на борт, бросив последний взгляд на довольно улыбающуюся Эмили с поднятым вверх большим пальцем. * - Наконец-то! - радостно восклицает звукорежиссер. - Мы уж думали, самим придется первый сингл исполнять. - Я тоже рад тебя видеть, - сквозь смех отзывается Гару. Мужчины обмениваются рукопожатиями и приступают к работе - её предстоит немало. Гару с энтузиазмом погружается в подготовку, листая страницы с нотами, изучая текст и отвлекая окружающих своими расспросами. На двадцатой минуте веселый настрой куда-то испаряется, а буквы и строчки плывут перед глазами. - Ребя-ят, - жалобно стонет певец, состроив несчастную мордашку, - можно я по бумажке спою, а? Текст какой-то незапоминаемый! - Ты чего, это ж самая первая песня! - доносится в ответ. - А на концерте как, тоже с бумажкой будешь? - Ну к тому времени-то выучу, - беспечно бросает Гару. - Да ладно?! - смеется звуковик. - Так у тебя ещё песни появятся, придется и их запоминать. Нет, с такой памятью без шпаргалки никуда! - Зато зрителям нравится, - уверенно заявляет артист. - Им понравится, даже если ты просто выйдешь и молча постоишь на сцене, так что не аргумент, - парирует звукорежиссер. Но, заметив щенячьи глаза своего подопечного, каплю смягчается: - Хорошо. Губы Гару растягиваются в счастливой улыбке, а сам он готов в порыве чувств броситься напарнику на шею. - Но только сегодня, - строгим голосом прерывает тот намечающееся проявление благодарности. - А свои эмоции лучше направь в работу - как-никак, первый сингл на суд публики. - Да ладно, не будь занудой, - лениво потягивается Гару и случайно пересекается с серьёзным взглядом продюсера: - Всё-всё, я уже иду. Лиричная мелодия доносится из комнаты звукозаписи, но бархатный голос исполнителя упорно не хочет на неё ложиться. - Эй, приятель, понизь немного тональность, - раздается голос в одном из наушников. - И на припеве это «Avancer» подольше тяни. Мы потом туда ещё проигрыш вставим, поэтому голос должен быть свободнее, пусть он у тебя летит над музыкой. Дружище, у тебя песня воодушевляющая будет, чтобы послушали - и ух, на подвиги! Давай, соберись. На длинную и вдохновляющую тираду приятеля певец отвечает чересчур лаконичным "Окей" Предварительно откашлявшись и попробовать взять несколько основных нот, Гару рукой дает сигнал к началу музыки. Всё идет прекрасно - каждое слово на своем месте, все моменты обыграны интонационно, красивый баритон с нежностью рассказывает о своей жизни, вкладывая в строки самые искренние чувства и не теряя ни толики из вложенного авторами смысла. Звукорежиссер довольно улыбается результату своих трудов - цель достигнута. Но, несмотря ни на что, работа с вокалистами, особенно с Гару, горазда на сюрпризы - в кульминационном моменте, после успешного прохождения всех шероховатостей и отличного исполнения двух куплетов, с пересохших от усталости губ певца вместо летящего звука срывается невнятный хрип, перекрывающий предыдущие старания и вынуждающий звукорежиссера поморщиться от недовольства. - Это что ещё такое?! Ну, бессовестное ты квебекское создание, неужели нельзя было продержать эту планку до конца? Эх, а я так надеялся, что не придется монтировать звук, теперь все насмарку - опять лоскутное покрывало, а не песня. - Но ведь слушателям это незаметно, - оправдывается Гару. - Да причем тут они, я ж ради тебя этого хочу. Ну не дело это, понимаешь? На сцене у тебя не будет вторых попыток, осознай это наконец. - Дай мне десять минут, я потом всё исправлю, - певец выглядит виноватым. - Тебе не придется склеивать песню из кусков, просто дай мне передохнуть. - Ясно с тобой, - вздыхает звуковик и уже громче прибавляет: - Перерыв! Жестом отослав двух молодых операторов-техников на короткий перекур, звукорежиссер подходит к удобно устроившемуся на мягком диване Гару, который сейчас аккуратно наливает немного коньяка в свою чашку кофе. - Не смотри на меня так, - не поднимая головы, бубнит певец. - Я так лучше себя чувствую. - Да причем тут это, - отмахивается временный наставник и по совместительству хороший приятель, присаживаясь рядом. - Гару, давай поговорим. - Меня пугает такое начало, - нервным смешком реагирует тот. - Что ж, не зря, - звукорежиссер даже не пытается спорить. - Что случилось? Сегодня все как-то кувырком. Гару сначала хочет возразить, но затем решает дослушать до конца, ведь всё сказанное другом абсолютно верно. - Скажи мне, ты вообще готовился к записи? - он пытается заглянуть в голубые глаза подопечного, которые тот старательно прячет, внезапно увлекшись размешиванием кофе. - Ну, - мнется Гару, - немного. - Похоже, что очень немного. Я вообще сомневаюсь, что ты спал. - И правильно делаешь, - тихим звуком срывается с губ. - Мсье Гаран! - Не называй меня по фамилии, - морщится певец. - Что вы себе позволяете?! - не обращая внимания на протест Гару, строгим голосом продолжает звукорежиссер, вмиг из дружелюбного товарища превращаясь в сурового наставника. В ответ на ошарашенный взгляд исполнителя, он продолжает менее формально, но все так же жестко: - Ты же у нас трудоголик, так где твое старание? Можешь отшучиваться сколько угодно - я тебя слишком хорошо знаю, чтобы не заметить реального положения вещей. Прекрати уже лениться и начинай работать нормально, с твоим унылым настроем мы ничего путного не добьёмся. И если ты сейчас не возьмешь себя в руки, мне придется отпустить бедняг-операторов на заслуженный отдых. Но учти, что даже такая "работа" на студии прилично оценивается независимо от результата. Хочешь потерять день и деньги одновременно - вперед! Всем своим видом показывая, что не желает слышать возражений, звукорежиссер резким движением поднимается с дивана. От внезапного толчка недопитый кофе в чашке певца взлетает вверх и пышным фонтаном обрушивается на недавно постиранные джинсы, расплываясь по ним неэстетичным пятном. - Чёрт! - сквозь зубы роняет Гару. - Накрылась прогулочка. - Всем привет! - совсем некстати врывается в студию Давид. - И где те наброски для песни, про которые ты мне говорил? - беспечно спрашивает он у Гару, не обращая внимания на мрачный взгляд последнего. - Там, - певец, которого сейчас больше интересуют испорченные джинсы, делает неопределенный взмах рукой. Осознав, что внятного ответа он не добьётся, Давид с разочарованным вздохом оглядывает студию и в самом её углу натыкается на стол с беспорядочно валяющимися листами бумаги, вдоль и поперек исписанными раскосыми буквами. - Ну у тебя и почерк, - с медленно сползающей улыбкой ошарашено выдает он. - К-как я это разберу вообще? - Да ладно тебе! - к Гару постепенно возвращается привычный озорной настрой. - Вон, в сумке ноутбук лежит, там и записано всё. У музыканта вырывается вздох облегчения: - Я уж подумал... Ну, посмотрим, что тут есть. - Перерыв окончен! - раздается голос звукорежиссера. - Надеюсь, грязные джинсы не помешают тебе хорошо спеть. - Я тоже, - бросает Гару. Et avancer, encore une pas... (**) Губы растягиваются в блаженной улыбке - ни одной фальшивой ноты, красивый, четкий звук, идеально схваченное настроение - певец-таки послушал совета и взял себя в руки. Финальное «Et avancer» - и звукорежиссер не удерживается от искренней похвалы, заставляя Гару со сдержанным смехом отвести глаза в сторону. - Наконец-то ты доволен. - Да сегодня вообще твой день! - воодушевленно восклицает сидящий в углу студии Давид. - Нет, ну вы только послушайте, - обращается он ко всем присутствующим и нараспев затягивает: - Tu sa-a-ais pourqoi ton pere doit partir et que malgre ce souri-i-ir... (***) - Это что такое?! – глаза Гару медленно разрастаются на пол-лица. - Не скромничай, я ведь почти ничего не менял, - подбадривает его Давид. - Да причём тут «менял - не менял»? Я спрашиваю, откуда ты эти слова взял, в какие файлы залез? Давид выглядит растерянным, совершенно не понимая возмущения артиста: - Ну, что значит «какие»? Как открыл, там этот документ первым и был. Рухнув на диван, Гару с приглушенным стоном обхватывает голову руками. - Зачем, ну зачем? - обращается он к себе в бессильном возмущении. - Неужели так сложно было удалить? Калейдоскоп воспоминаний услужливо подсовывает яркие картины вчерашнего дня - вот он сидит в самолете, озадаченный разговором с дочерью; сон не идет, как назло, а перед внутренним взором стоят полные боли, но так и застывшие в глазах слёзы Эмили; два противоречивых чувства, две привязанности, две любви - к музыке и дочери - отчаянно борются между собой, не желая уступать, каждая из них время от времени отвоевывает место в сердце Гару, разрывая его надвое. Не в силах больше выносить это, он решает написать письмо своей любимой Эмили, где расскажет всё, на что не хватило времени в аэропорту. Она умная девочка - иногда Гару казалось, что дочь намного мудрее его, что именно она является старшей в их тандеме - она обязательно поймет. Должна понять. «Просто нужно объяснить ей», - и длинные пальцы, больше привычные к игре на гитаре, неуверенно касаются клавиатуры. Но запрет на пользование Всемирной Сетью распространяется на всех, поэтому письмо остается в черновиках и даже после приземления не достигает своего адресата. Все эти слова так и остаются невысказанной болью в открытом окошке ноутбука. Но как же можно было так облажаться, мало того, что не удалив, так ещё и оставив развернутую вкладку на самом виду? Гару, конечно, не отличался безупречной памятью, но таких промахов не допускал никогда. Да ещё и Давид, тоже молодец, неужели сложно было уточнить о теме будущей песни или хотя бы догадаться, что письмо не предназначается для чужих глаз? Нет, нет, нет... Сколько же несуразиц за каких-то несколько часов, а ведь это только первый день. - Приятель, ты чего? - услужливо интересуется звукорежиссёр. - С тобой все в порядке? - Это... не тот... файл, - хрипло выдает Гару. - Я не собираюсь это петь. - Как это?! - А вот так, - железно аргументирует певец. - Давай договоримся, - не отступает Давид, начиная воодушевленно тараторить, - послезавтра я принесу тебе окончательный вариант песни. Нет-нет, не спорь раньше времени, - одергивает он своего подопечного. - Просто выслушай. Обещаю, что она станет украшением альбома - люди любят искренность во всем, - не замечая ответной реакции певца, он пускает в ход последний оставшийся довод: - Представь, какое впечатление произведет на публику такое душевное откровение «загадочного Оборотня»! (****) Выражение лица Гару не предвещает ничего хорошего, внутренняя борьба становится всё жестче. Наконец, что-то перевешивает, и он, будто всё ещё не до конца одобряя эту идею, устало вздыхает: - Уговорил. Давид начинает сиять, словно начищенный кофейник, до сих пор злорадно возвышающийся в углу студии, но Гару резким замечанием старается охладить его пыл: - Только записывать будем один раз. - Как скажешь! - кажется, ничто не способно стереть счастливую улыбку с лица композитора. - Встретимся послезавтра. Перед самым порогом студии, уже почти закрыв за собой дверь, Давид оборачивается и, озорно подмигнув, бросает на прощание: - Я в тебя верю.       «Видимо, не зря он так упорно уговаривал меня сделать это», - думает Гару, садясь в машину и забрасывая телефон на соседнее сиденье. Здание Монреаль-Трюдо остается позади, и певец решительно направляет автомобиль в сторону гостиницы - сказывается любовь к сюрпризам, да и что он скажет, заявившись домой к своей уже столько лет бывшей прямо сейчас, в два часа ночи: «Привет, я соскучился»? Ну уж нет, слишком глупо даже для привыкшего к маленьким безумствам Гару. Но от маленького озорства он всё же не удерживается - на электронную почту дочери отправляется аудиофайл с коротким «зацени» и подмигивающим смайлом в конце. Проснувшись утром, Эмили услышит ту единственную песню, о которой отец не говорил ей, но за реакцию на которую переживал больше всего, ведь, несмотря на то, что альбом разойдется многотысячными экземплярами, она записывалась лишь для одного человека. Самого важного в жизни. Того маленького солнышка, ради которого он на время бросил всё... Гару усмехается, вспоминая растерянный взгляд Бориса на его просьбу отложить туры, даты которых они ещё не обговорили, до весны. У продюсера не было выбора, ему пришлось согласиться, пусть и негодуя на предстоящие убытки и размышляя, какие залы можно было собрать за счёт эйфории от нового альбома. Огни ночного города танцуют на мокрой от двухдневного дождя дороге, сливаются в сплошные полосы, затем вновь распадаются на крохотные разноцветные фонарики. Свет фар встречной машины становится стократ сильнее, отражаясь в зеркальной трассе, а капли на лобовом стекле разрывают его на десятки лучей, больно жалящие глаза. Раздается пронзительный визг шин, и автомобиль Гару оказывается вовлеченным в этот безумный вальс огней - старый кошмар повторяется, только теперь нет возможности невредимым выскочить из этого ужаса, дверь не желает поддаваться, и неясное оцепенение завладевает телом. Фонарный столб резким толчком обрывает бешеную пляску на ночной трассе, заставляя умолкнуть возмущенно ворчащий мотор. Последним чувством, промелькнувшим в исчезающем сознании, оказывается сожаление, горечью отзывающееся в сердце. В наступившей тишине кажется, что даже жестокие огни потускнели, завершив своё безумное торжество, и лишь на экране чудом уцелевшего телефона ярко светится неотправленное СМС: «Я вернусь, милая»