Монстр в Париже: альтернативный финал

Старенький профессор уютно расположился в покойном кресле и с головой погрузился в новую публикацию доктора Фрейда, время от времени негромким всхохатыванием свидетельствуя о глубоком почтении к автору и его трудам, когда Чарльз серией коротких воплей сообщил ему о приходе посетителя, попутно выразив свое к этому посетителю отношение. - А, Рауль! - воскликнул профессор, откладывая книгу и спуская очки на кончик носа, чтобы лучше разглядеть вошедшего. - Добрый вечер! Проходите, пожалуйста, мой мальчик. - Добрый вечер, профессор, - невесело ответил Рауль, опускаясь на стул. - Вы выглядите подавленным, - отметил проницательный профессор. - Если это из-за оранжереи, то прошу вас, скиньте этот груз с души. Я на вас не сержусь. - А? - рассеянно переспросил Рауль. - Ах, да, профессор, примите мои глубочайшие извинения по поводу того небольшого беспорядка, который обезьяна - моя вина, каюсь, недоглядел - устроила в оранжерее... Чарльз издал протестующий визг. - … Но на самом деле, - продолжал Рауль, - я пришел к вам по другому поводу. Профессор, я обращаюсь к вам как к светилу медицинских и биологических наук... - У вас что-нибудь болит? - участливо спросил профессор. - У меня разбито сердце, - ответил Рауль. - Скажите, нет ли у вас какого-нибудь снадобья специально для таких случаев? Только, если можно, не стрихнин - я слыхал, от него сильные рези в животе... Профессор всплеснул руками. - Что вы такое несете, мой мальчик? - вскричал он возмущенно.- Немедленно оставьте эти мысли! Чарльз, друг мой, вас не затруднит принести тот ящик, который я привез с конференции?.. Благодарю вас. И бокалы тоже, будьте так добры.... И сыр... - Это, - продолжал он, при помощи ланцета ловко взламывая ящик и извлекая из соломенного гнезда бутылку с янтарной жидкостью, - отличный американский виски, обладающий, смею вас уверить, куда лучшим терапевтическим эффектом, чем стрихнин. Давайте наполним бокалы, друзья мои... Чарльз, прошу вас... ну вот, а теперь, Рауль, выпейте и расскажите мне все. Чарльз уже рассказывал мне все, но его истории несколько недоставало художественной образности. Рауль залпом выпил стакан виски, икнул, смахнул выступившую слезу и рассказал профессору все. Времени это заняло довольно много, и к тому времени, как он закончил, бутылка успела опустеть на треть. - Вот так все и было, - молвил Рауль, завершая свою увлекательную повесть. Речь его несколько утратила внятность, что было бы неприятно, если бы вместе с этой потерей из его голоса ни исчезла бы также и значительная часть горечи. - А теперь, профессор, - продолжал он, протягивая стакан за новой порцией укрепляющего напитка, - я жажду получить ваш научный комментарий. Почему Франкур в конце концов превратился в человека? И что заставило комиссара Мэйнота явить миру его подлинное лицо? Профессор расплылся в улыбке. - А! - воскликнул он, поднимая кверху палец. - Наконец-то! Ваша гигантская блоха не явилась ко мне, чтобы узнать, какое чудо превратило ее в человека. Ваш комиссар Мэйнот не пытался выяснить, какое проклятье его постигло. Этот новый комиссар - Патэ? Пату? - неважно, он тоже не обращался ко мне за разъяснениями. Но вы, мой мальчик - вы меня не разочаровали! Вы любознательны! У вас ум настоящего ученого! - Лучше бы я пел, - тихо сказал Рауль, но профессор его не расслышал. - Вы хотите знать, что произошло, - говорил он с воодушевлением, - и я вам объясню. Непосредственно перед тем, как отбыть на конференцию, я разрабатывал достаточно небанальный состав, который должен был... как бы это вам объяснить? Вы не владеете специальной терминологией... В общем, если опустить подробности, которых вы все равно не поймете, этот препарат активировал психические силы реципиента. Как вы знаете, различные особенности характера часто находят внешнее проявление - застенчивые люди имеют привычку горбиться, у склонных к веселью появляются мимические морщины, и тому подобное. Все это естественно. Но мне было интересно, можно ли добиться того, чтобы внешние проявления внутреннего мира реципиента стали более явными. Можно ли, так сказать, привести вид оболочки в точное соответствие с содержимым. - Над этой проблемой, - продолжал профессор, - я работал уже давно. Самая большая сложность, дорогой мой, заключалась в подборе экспериментального материала. В данном случае мы имеем дело с экспериментами, результаты которых невозможно спрогнозировать заранее. Если опыт не даст результата - следует ли думать, что препарат не работает? Или же просто духовный облик подопытного в высокой степени соответствует физическому? А если, скажем, разница между внешним и внутренним окажется велика, и внешность реципиента изменится непоправимо?.. Я пробовал обрабатывать препаратом уважаемого Чарльза - он обезьяна-носач и ему нечего терять - но на Чарльза препарат не оказал явного эффекта. Не зная, понимать ли это как мою неудачу или как свидетельство удивительной гармонии между внутренним и внешним у моего помощника, я уехал на конференцию... и тут вы, мой дорогой, инициировали сразу два эксперимента, которые дали потрясающие, совершенно однозначные результаты. Блоха попала под воздействие препарата, когда вы... - Обезьяна, - вставил Рауль, не теряя бдительности. - … устроили взрыв в оранжерее. Комиссар Мэйнот, насколько я понял из вашего рассказа, порезался осколками, осматривая место взрыва, и таким образом препарат попал в его кровь.... - Так мне сказал мсье Патэ, - кивнул Рауль. - Совершенно конфиденциально, разумеется. - … И именно поэтому, мой дорогой, я не сержусь на вас. Конечно, вы нанесли оранжерее ужасные повреждения... - Обезьяна нанесла. - … Так вот, разрушения были велики, но это сущая малость рядом с двумя отличнейшими, чистейшими экспериментами, давшими такие наглядные, такие восхитительные результаты... - Восхитительные... - пробормотал Рауль, качая головой. - Ну-ну, Рауль, возьмите себя в руки! Будьте мужчиной! Позвольте, я вам налью еще... Вам, надеюсь, не надо завтра рано вставать на работу? - Нет, профессор, - ответил Рауль, покорно подставляя стакан, и тень печали, отступившая было перед живительной силой алкоголя, снова омрачила его чело. - Я теперь безработный. Я разбил мою чудесную “Катрин”, спасая жизнь гигантской блохе, которая затем увела у меня девушку. Чарльз сочувственно похлопал его по руке. - Я глубоко сочувствую вашим печалям, друг мой, - сказал профессор. - И особенно сожалею о гибели вашей удивительной машины. Невосполнимая утрата для отечественного автопрома... Знаете, кстати, если бы она была на ходу, я бы сейчас предложил вам свозить меня в кабаре. Вам это было бы полезно, поскольку, черт возьми, вы должны собраться с силами и взглянуть в глаза реальности - а мне это было бы приятно, потому что там выступает мое в некотором роде детище, и я не отказался бы на него взглянуть... Рауль осушил свой стакан. - Профессор, - сказал он твердо, - я отвезу вас в кабаре, если вы готовы ехать на багажнике велосипеда. Профессор осушил свой стакан и не менее твердо ответил: - Дорогой Рауль, я согласен. Сборы и приготовления заняли некоторое время, на протяжении которого Рауль, нахмурясь, сосредоточенно о чем-то размышлял. Наконец, уже взявшись за ручку входной двери, он промолвил: - Воля ваша, профессор, но что-то у вас не сходится. - О чем вы? - спросил профессор, поглощенный в этот момент процессом надевания пальто. - Смотрите сами: во время взрыва в оранжерее вашим препаратом забрызгало все вокруг. Хорошо, допустим, обезьяна внутри такова же, как и снаружи. Готов согласиться, что внешний и внутренний образы моего друга Эмиля также пребывают в удивительной гармонии. Но как быть со мной, профессор? - А что такое с вами? - Профессор, - воскликнул Рауль отчаянно, - если ваш препарат действительно работает, то где тогда моя статная, мускулистая фигура? Где мой мужественный подбородок? Где, черт возьми, мой орлиный взгляд и поступь тигра? Профессор внимательно оглядел своего юного друга поверх очков. Он был в сущности очень добрым человеком. - А знаете, Рауль, - сказал он задумчиво, - мне кажется, плечи у вас стали шире. - Вы находите? - Безусловно. И походка тоже как будто сделалась потверже. Еще когда вы только вошли, я сразу сказал себе: “Смотри-ка, Рауль определенно переменился. Может быть, он занялся каким-нибудь спортом?..” - М-да? - сказал Рауль. - Ну ладно. - И в приступе великодушия добавил: - Обезьяна может поехать на руле. Люсиль, сидя перед туалетным столиком, критическим взглядом смотрела в зеркало и размышляла, что еще следует поправить перед выступлением, когда в дверь постучали. - Войдите! - крикнула она. Никто не вошел, но после паузы в дверь постучали снова. Люсиль кивнула самой себе, встала, пересекла гримерку и открыла дверь. - После того, как сказали “Войдите!”, действительно можно входить, - сказала она, пропуская Франкура внутрь. Тот кивнул, протискиваясь мимо нее. Он слышал это уже не в первый раз (а она, соответственно, не в первый раз это говорила). Но после того, как, еще не до конца освоившись с человеческими правилами хорошего тона, он сунулся к ней в гримерку без стука и обнаружил ее не вполне одетой, он предпочитал действовать наверняка, с минимальным риском. Когда выяснилось, что мсье Франкур (музыкант, приехавший издалека) намерен надолго осесть в Париже и петь в “Редкой птице”, мадам Карлотта немедленно окружила его всяческой заботой и в числе прочего выделила ему личную гримерную. Впрочем, времени он там проводил довольно мало. Облачившись в те детали костюма, без которых джентльмену немыслимо появиться в обществе, все остальное он нес в гримерную Люсиль, дабы она проконтролировала процесс и придала его облику подлинную артистическую завершенность. Сейчас он держал в руках гитару, пиджак, шарф, шляпу, маску, перчатки и нотную тетрадь. Он уже вполне приспособился к тому, что располагает лишь двумя руками вместо четырех, и почти не допускал досадных промахов, если нужно было быстро что-то схватить - но нагружал оставшиеся руки так, словно их было по-прежнему четыре. Полной загадкой для Люсиль оставалось, как ему удается при этом ничего не ронять. Она забрала у него часть вещей и сложила на кушетку. - Пиджак, - скомандовала она. Франкур послушно облачился в пиджак. - Шарф. Он обмотал шею шарфом и нагнулся, чтобы она расправила складки, как считает нужным. Люсиль расправила, после чего подтолкнула его к туалетному столику и усадила перед зеркалом. - Шляпа, - сказала она и надела шляпу ему на голову. - Так хорошо? Он кивнул. Она смотрела на его отражение в зеркале, а он смотрел на ее отражение. Не отрываясь. Молчание, повисшее между ними, было полно неловкости. - Так странно, - сказала она тихо. - Все случилось только три дня назад, но мне кажется, как будто ты всегда был человеком. Как будто я не видела тебя другим... - Мадемуазель Люсиль, - промолвил он и замолчал, подбирая нужные слова. - Просто Люсиль, - попросила она, воспользовавшись этой паузой. - Никаких “мадемуазель”, прошу тебя. - Мадемуазель Люсиль, - повторил он твердо, - человек, которым я стал... он симпатичный? Сторонний наблюдатель, имеющий склонность к критике, возможно, не преминул бы заметить, отвечая на этот вопрос, что сложно считать симпатичным человека, в лице которого что-то неуловимо напоминает вам о кровососущих насекомых. Но Люсиль не была сторонним наблюдателем. - Очень, - сказала она искренне. - Но станет еще лучше, если перестанешь скашивать глаза к носу. Нос до сих пор интриговал Франкура - он постоянно маячил на границе зрения, заставляя сводить глаза к переносице в попытке разглядеть его получше. Чтобы избавиться от этого искушения, Франкур надел маску и сквозь прорези снова уставился на отражение в зеркале. В дверь постучали, и сразу же, не дожидаясь приглашения, в комнату заглянула тетя Карлотта. Ее отношение к вопросу чужого права на уединение в корне отличалось от взглядов Франкура на этот предмет - она исповедовала подход “Кто не спрятался, я не виновата”. При ее появлении Франкур поспешно вскочил со стула, а Люсиль отпрыгнула от него, но тетя Карлотта, судя по разочарованию, проступившему у нее на лице, ожидала большего. - Через пять минут на сцену, - сообщила она, после чего подмигнула Люсиль, улыбнулась со значением и скрылась. С другой стороны, сказала себе Люсиль, если бы тетя не подмигивала и не улыбалась со значением, она точно была бы слишком хороша для этого несовершенного мира. - Через пять минут, - повторила она и сунула гитару Франкуру в руки. - Ты готов? Он кивнул и взял звучный аккорд. - Мадемуазель Люсиль... - Просто Люсиль, - уточнила Люсиль безнадежно. - Мадемуазель Люсиль, - повторил он, подкручивая колки. Казалось, этот процесс захватил его полностью. - Этот человек, которым я стал... смеет ли он надеяться когда-нибудь... понравиться вам? Вопрос этот, в разных вариациях и часто хитро замаскированный, Люсиль приходилось слышать от множества самых разных мужчин. И наготове у нее было множество самых разных ответов, от “Ах, как вы можете спрашивать такое у бедной девушки?”, предназначавшегося для комиссара Мэйнота и подобных ему людей, уверенных, что самый факт их существования уже неотвратимо повергает всякую бедную девушку в любовный трепет - и до саркастического фырканья, приберегаемого специально для Рауля. О да, в ее распоряжении было множество самых хитрых, самых лукавых и уклончивых слов, и в то мгновение, пока она медлила с ответом, ей показалось, что она перебрала их все, прежде чем сказать: - Да.