- я никогда не умел просить прощения. - пожалуйста, расскажите один момент – десять минут.
24.10.08. Я рассказывал тебе, что не могу сказать «прости», до сих пор не могу. Не мог подойти к близкому человеку, чтобы встать на колени, поцеловать руки. Что можно сказать о простом слове, произнося его губами. Я никогда не смог бы сказать ей этих слов, любя всем сердцем. Противопоставления этих слов слишком явно звучат и барабанят у меня в ушах. Единственный раз, когда я проговаривал эти слова, не смог не сдержать слез, не упав на грязную землю, целуя надгробный памятник. Прикасался к тому месту, где расположена фотография. Ее улыбающееся лицо, а взгляд идет вниз. Этот снимок был обрезан. Я специально попросил, чтобы не было видно большого живота, которому она улыбалась на этом снимке. Не мог видеть, что был шанс потерять не только ее, но и дочь, которая стала смыслом жизни. Она позже стала этим лучом, а до этого была чем-то другим. Я не могу сказать вам, потому что нет слова, чтобы охарактеризовать ту ситуацию. Говорят, когда человек теряет самого близкого, должны быть люди, которые бы вытащили его из этих сетей обыденности, горы алкоголя и битья стен и дверей. Врезаясь кулаком, чтобы потом закупать новый предмет интерьера. Люди всегда держат снимки, берут в руки их любимые вещи, просматривают телефонные файлы или информацию в компьютере, чтобы не чувствовать себя одиноким. Они хотят оживить человека в своих фантазиях, придать им одушевленный оттенок. Но надо все делать наоборот этим замечаниям или статьям из «Википедии». Должны выбросить все, что напоминает о «нем», я подразумеваю человека, должны снять все фотографии со стен, убрать с компьютерного стола рамки, оставив лишь бумаги для работы и кучу ненужного мусора. Я говорю это ни как самодовольный болван, который прочел все это в Интернете, а как «очевидец этих событий». Я не буду тебе врать, говоря, что я сделал все так, как сам только что советовал этим людям. У меня всегда висел ее портрет. Да, над камином, смотря, как смешиваются оттенки красно-рыжего пламени с ее лицом. Оно блестело, переливалось, и ее улыбка становилась еще шире, от чего сердце тускнело еще больше. Как пишут в психологических книжках: «Человек теряет смысл своей жизни, чтобы идти с гордо поднятой головой и продолжать ее, не оглядываясь в прошлое». Мне кажется, что это психологический тренинг, когда пациент должен рассказать своему врачу свои самые убогие моменты его небольшой жизни. Нет, я не против, просто не люблю, когда другие без моего разрешения роются у меня в голове, определяя: псих ли я или нет. На чем я остановился? Ах, да. В тот момент у меня не было близких друзей, которые пережили бы со мной этот промежуток времени. Никто не следил за мной, не ходил по пятам, не вытаскивал колото-резаные предметы из кухонного шкафчика, не выбрасывал пакетики с таблетками из ванны. Именно в тот момент я это делал в уме, представляя, что эта она ходит за мной, следит и мысленно ругает за мои проступки. Именно в тот момент я остался один с маленьким свертком на руках, вес которого еле дотянул до трех килограмм двухсот грамм. Не могу сказать, что я был рад этому. Наоборот, хотелось быстрее избавиться, оставить где-нибудь на лестницы и убежать, чтобы быстрее закрыть свою голову пуховой подушкой и отрекнуться от всего окружающего. Сделаться привидением, которого больше никто не увидит и не вспомнит. Но я этого не сделал, когда она впервые заплакала. Она это сделала при мне, заставляя вернуться в настоящее время. Я не мог на нее смотреть. Руки дрожали, как осиновый кол, боясь уронить ее на холодный пол. Я был ребенком, доктор.- прошло две минуты, продолжайте. - задайте мне вопрос, тогда я продолжу. - скажите, как вы хотели назвать вашего ребенка?
До родов оставался месяц и несколько дней. Мы с ней как всегда сидели в гостиной: она читала какую-то книжку о материнстве, а я печатал статью в ноутбуке. Редактор дал мне три темы на выбор, а я выбрал одну, чтобы сделать ее бомбой: «Муж теряет жену, оставаясь один на один с ребенком. Его выбор?» Тогда я не думал, что это какое-то пророчество или какой-то знак свыше, чтобы успеть изменить будущее, но мы прекрасно знаем, что лишь изредка можно изменить судьбу, направив ее по другому следу. Я не принял во внимание этот заголовок, продолжая печать, оглядываясь и рассматривая ее профиль за чтением книги. Радовался, что скоро жизнь изменится, когда случится этот долгожданный момент. Первая моя строчка на вордовском листе звучала так: «В тот момент он хотел лишь одного – потеряться в глубоком лесу, чтобы не слышать, как плачет его ребенок, которого он не может видеть». Это сейчас, перечитывая тот отрывок из местной газеты, примеряю на себе те образы, сравнивая их с прошлым. «Сходства» и «различия» - два столбика, где я ставлю плюсы и минусы, когда меня попросили вы, доктор, чтобы хоть на чуть-чуть отпустить этот груз моего прошлого. У нас было на выбор три имени, и все они имели разный оттенок, как и характера, так и страны, откуда мы и брали их: Ребекка, Александра, Габриэль. Это были ее любимые имена для женского пола, но я до последнего надеялся, что будет мальчик (смеется в этот момент), но, увы, доктор сказал нам, что будет девчушка. Она была рада в тот момент, уже представляя, как будет заплетать ей косы, готовить завтраки в школу или просыпаться глубокими ночами, чтобы спеть колыбельную. Но этого ничего не было, потому что все эти действия выполнял я вместо нее, отчего каждый раз жалел, потому что мечтал смотреть на все это со стороны. Мне рассказывали твои подруги, что они испытывали, глядя, как на них в тот момент смотрели их мужья. У нас с тобой такого не было, у тебя не было ни одного такого момента – это было невыносимо, поверьте. Именно мне пришлось читать те книжки, которые в руки брала она, но об этом потом.- скажите только одно: как вы ее назвали? - Ребекка – Габриэль Морис. - красиво звучит.
Когда я тогда дрожал, как осиновый кол, опустился по стенке вниз, потому что голова кружилась от такого перенапряжения сосудов. Я не мог ни думать, ни логически соображать. Ничего не мог, руки как отсохли, а голова не соображала. Скорее всего, я тогда ждал хоть какого-то жеста или действия со стороны, чтобы проснуться и выйти из этого забытья. Мы просидели так часа два, а она все плакала и плакала, не замолкая ни на секунду. Я не знал, что мне нужно делать, как остановить все это, черт возьми. Кинуть ее? Оставить у соседки и пойти за социальным работником? Что мне надо было сделать в тот момент, что, заставить ее заткнуться навсегда? Рассуждая об этом сейчас, понимаю, что я был тварью, и каждый день, приседая на ее кровать, когда она засыпает, мысленно прошу прощения, притрагиваясь холодными губами к ее лбу, заправляя каштановые волосы за ухо, чтобы они не падали на лицо. У нее такие же длинные густые волосы, как у нее, завивались на концах. Еще одно напоминание о ее матери: ее образы, ее жесты, повадки и эта улыбка, когда она запрыгивает мне на шею, говоря на ухо: «Доброе утро, папочка». А что было в тот момент, что я тогда сделал? Нет, я не бросил ее на кафеле, не запер дверь и не ушел. Положил ее на кухонный стол и начал делать смесь. Она меня учила: тыкала пальцем в книгу, где было все пошагово расписано автором. Тогда я не хотел читать этот бред, но она каждый раз заставляла, намереваясь удалить мою статью. Шантаж, а я соглашался. Именно тот навык и помог, но я не мог с ней справиться, не зная, как правильно надо кормить ребенка – этого не было показано на рисунке.- уже четыре минуты и два отрывка из вашей жизни. - я сегодня уж слишком разговорчив. - скажите, что вас заставило оставить дочь?
Я не буду об этом говорить в прошлом. Я буду говорить об этом в настоящем времени, чтоб было более понятно. «Оставить дочь», - звучит ужасно, как будто я вещь хотел сдать в магазин, забыв о ней навсегда. Оставить, нет, отдать. Я хотел вернуть ее в больницу или отдать на удочерение. Взяв тогда в отделении шаблон, я думал о том, что ей попадется хорошая семья, полная семья – это главное, она бы росла в любви, в материнской любви, которую никто бы не смог заменить, даже отец. Психологи правильно говорят, что потеря отца переживается легче, чем потеря матери, которую никогда и никто не сможет заменить, даже другая женщина, которая хорошо бы относилась к ребенку. В тот момент вернуть ее было единственным верным решением, которое приходило мне в голову. Отдать чужим людям, которые были бы способны поднять ее на ноги и дать всего того, чего бы ей хотелось. Я бы так и поступил, если бы не одно «но».- что произошло? - не поверите – она.
Тогда я уже был готов набрать номер этой социальной опеки, занимающейся изъятием ребенка, которого позже они отдают или в семью, или неважно. Но запись, которая так неожиданно включилась на телефоне, затмила все настоящее. Все, что происходило до этого, стало маловажным. Смотря на ее искреннее лицо, руки, которые тепло гладят живот, улыбку, которая никогда не сходила с ее лица – все. Доктор, поймите, для меня в тот момент она была жива, несмотря на то, что я видел ее с экрана мобильного телефона. Жива, несмотря на то, что я ее больше никогда не увижу. Банальные слова для человека, который потерял в тот момент землю из-под ног. Но больше никак я не могу сказать, заменить эти слова другим художественным оборотом. Поймите, в тот момент она дала шанс на продолжение наших с ней жизней, опять-таки, несмотря на то, что она никогда в жизни не подойдет ни ко мне, ни к дочери, обняв или прижав нас обоих. Это видео стало чем-то большим для нас с этой малюткой. Направив тогда экран в сторону ребенка, я увидел, как она впервые улыбнулась. Она улыбнулась ей, потому что любила того человека, который ее спас. Любила свою маму, хоть еще и не знала, что для нее это больше не одушевленное слово, а внутреннее. Уже любила, а прошло лишь несколько дней со дня ее рождения. Сейчас я это говорю как очевидец, а не как отец. В тот момент меня было двое: тот человек, который одной рукой держал телефон, а другой камеру, и тот человек, который наблюдал за этим со стороны, подмечая изменения во всем этом за пару минут. Уйдя навсегда, она спасла меня еще раз, заставив выключить у себя в мозгу кнопку «тварь», заменив ее на «папа – мама». Я должен был стать единым целым, чтобы самим ее поставить.- это же не все, верно? - нет, это лишь внешние факторы истории, не затрагивая мучительно больных. - почему я до сих пор не знаю, как зовут вашу жену?
Не знаю, честно. Я не могу называть ее по имени, лишь местоимения: «ее», «она». Лишь их можно произнести губами, не боясь, что станет хуже, или боль опять вернется. Смотря на меня, нельзя сказать, что я рву себя на части, отгораживаюсь от людей, запираясь, чтобы остаться один на один с собой. Нет, этого нет. Но лишь страницы вашего блокнота знают, насколько сильно я страдаю внутри, что до сих пор не могу произнести ее имя. До сих пор боюсь дотронуться до ее фотографии, проводя рукой по волосам, лицу, шее. Нет, эта не болезнь, это страх, что все вернется, что испортит все то, что я пытаюсь восстановить всеми силами, не затрагивая сердце, которому нужна операция для пересадки этих переживаний. Мой биологический возраст для него – семьдесят пять лет, а мне до этой цифры еще лет пятьдесят с копейками. Наши три занятия стали для меня новым этапом в жизни, но вы заставляете вновь меня вживаться в ту роль, в того человека, припоминая досконально все секунды тех сцен. Сначала я думал, что это убийственно, а сейчас более расслабленно я произношу все эти факты того времени. Все эти слова шли от меня, а не от нее, а мне бы хотелось услышать ее историю. Понять, что тогда происходило со стороны. Что она испытывала в тот момент, когда не оставалась ни шанса на воскрешение, на продолжение общей нашей с ней жизни. Прошло не так уж много времени, но я почему-то продолжаю оставлять этот барьер, который встал между мной и жизнью. Нет, я живу, дышу, радуюсь, но не чувствую себя среди людей человеком, способным отказаться от всех проблем. Только с ней я оживаю, превращаясь из глиняной статуи в папу – человека, который готов горы снести, но сделать для нее все. Это нормально, но эти перезагрузки для меня плохи, потому что я не могу до сих пор нажать на кнопку стоп, чтобы был лишь один путь, а не этих два.- на сегодня хватит. - но я готов. - второй путь: перезагрузка, идите домой.