Голодные Игры: Против правил

Часть 1. Трибуты Пять лет назад на Жатве моё имя было выбрано для участия в ежегодных Голодных Играх, и это не стало для меня неожиданностью. Мне было всего четырнадцать, и я, как и все, надеялся на удачу. Очевидно, не зря. В Дистрикте номер Четыре меня растили, как профессионала, и рано или поздно мне все равно бы пришлось участвовать в Играх. Мысль о возможной победе пьянила, но, тем не менее, я трезво оценивал свои шансы, потому что знал, что по крайней мере четверо участников будут подготовлены не хуже меня. На сцену, где уже стояла моя будущая соперница по арене, я поднялся медленно, но уверенно. Девушка тоже не казалась напуганной; скорее всего, она была профи, как и я, хотя не уверен. Тогда меня мало занимали окружающие люди. Впрочем, как и теперь. Забавно, но сейчас я даже не помню ни только момента её смерти, но даже и её имени. Абсолютная уверенность в победе появилась сразу же, как только лифт поднял меня на арену. Прямо у самого Рога изобилия лежал арсенал ятаганов, с которыми я отлично умел справляться, и как только ударил гонг, со всех ног метнулся к ним. Ятаган и несколько ножей сослужили мне отличную службу, а когда с неба, привязанный к парашюту, ко мне в руки опустился трезубец, я понял, что быстро устраню последние препятствия, отделяющие меня от дома. На заключительном интервью Цезарь Фликермен долго расспрашивал, как удалось мне, четырнадцатилетнему пацану так легко перебить шестерых своих соперников. Меня позабавило то, что он считал убийство легким делом, и от ответа я уклонился. С тех пор меня считают хладнокровным убийцей. Что ж, так и есть, и вот уже четыре года подряд я пытаюсь передать мои навыки тем, кто представляет Четвёртый Дистрикт в ежегодных Голодных Играх. Видимо, наставник из меня никакой, так как все эти восемь человек сейчас мертвы, а скоро я получу на руки еще одну везучую парочку, которым предстоит сдохнуть под улюлюканье жадных до зрелищ капитолийцев. На самом деле я ничего так не хочу, как вернуть этих детей домой, но, похоже, это не в моих силах. *** Когда рано утром Мэгз приходит, чтобы разбудить меня, я сижу в кресле с нераскрытой книгой в руке. - Опять кошмары, Финн? – её губы трогает понимающая улыбка, и от неё мне становится капельку легче. - Как и всегда перед Жатвой. - Я сама вижу их почти каждую ночь. Хочешь, приходи почаще. Заварю тебе чая из медуницы, это прогонит все страхи. - Спасибо, Мэгз. – я подхожу к ней и чмокаю в морщинистую щеку. – Ближайшие три недели подумаю над твоим предложением. - Финник, помни о том, что я тебе говорила. Я резко втягиваю в себя воздух и отстраняюсь от неё. Не выношу, когда она меня жалеет. - Знаю-знаю. Я не виноват в том, что мои трибуты год за годом умирают. Это все их неготовность и более сильные соперники на арене. Ты говоришь мне это чуть ли не каждый день. Я же слышу тебя. - Мне мало, чтоб ты слышал, – она грустно качает головой. – Мне нужно, чтоб ты в это верил. Обещаю начать верить и поспешно выхожу из комнаты. Спускаюсь по лестнице в холл, спешно натягиваю ботинки и куртку, а затем хлопаю дверью. Мэгз, конечно, ни в чем не виновата. Это мое обычное состояние перед Играми. От дома моего бывшего ментора иду прямо на городскую площадь. Так уж заведено, что за несколько дней до Жатвы я переселяюсь к ней, потому что находится в собственном доме просто не могу. Не знаю почему, но рядом с Мэгз я чувствую себя защищенным от внешнего мира с его Голодными Играми и вынужденным менторством. Она давно привыкла к моим причудам и радушно встречает меня каждый раз, когда я переступаю порог её дома в Деревне победителей. Своей семьи у меня давно нет, а Мэгз – словно родная бабушка, готовая выслушать и подбодрить своего запутавшегося внука. Она для меня больше, чем добрая старушка-соседка, которая когда-то нашла для четырнадцатилетнего трибута кучу спонсоров, она - мой лучший и едва ли не единственный друг. Только ей известен настоящий Финник, а не тот слащавый ублюдок, флиртующий со всеми женщинами в Капитолии, которого я вижу во время репортажей по телевизору. Меня тошнит от мысли, что сегодня мне придется снова вернуться в столицу и строить из себя сердцееда и секс-символа из рыбацкого дистрикта. Когда я в последний раз был в столице, Дафна пыталась угадать мой возраст. Цифра "двадцать восемь" меня порядком насмешила, но разочаровывать её и признаваться, что мне всего девятнадцать, я не стал. Добираюсь до центра Дистрикта и наблюдаю за приготовлениями к сегодняшнему «празднику». Телевизионщики и репортеры уже прибыли, и спешно бегают туда- сюда, передвигая и устанавливая камеры по всей площади. Всюду понавешаны флаги и герб Капитолия, специальный отряд миротворцев шлангами поливает мостовую, очищая её от лишней пыли. Прохожу дальше через узенькую улицу, где живут торговцы, и оказываюсь на набережной. Перепрыгиваю через невысокое ограждение и спускаюсь вниз по хрустящей гальке к самой воде. Свежий и соленый запах моря успокаивает меня, и я подавляю желание броситься в волны прямо в одежде. Но купаться здесь запрещено, как и в любом другом месте. Парочка миротворцев уже неодобрительно поглядывает на меня, намереваясь спуститься и задать мне трёпку, но вот один из них узнает меня и что-то говорит напарнику. Через пару секунд я их уже не интересую, и они уходят в противоположном направлении. Когда- то давно, ещё в детстве, я чуть ли не со слезами упрашивал отца позволить мне искупаться в этих манящих зеленых волнах. Это упрямство заставило его брать меня с собой в море с малых лет, поэтому в четыре года я уже управлялся с сетью и удочками. В воду нам удаётся заходить только во время работы и раз в неделю летом, чтобы смыть с себя грязь, потому что власти считают, что у нас и так достаточно воды, и перекрывают все природные источники, кроме пары горных ручейков. Некоторым смельчакам удаётся искупаться, пока поблизости нет миротворцев, но это большой риск. Если поймают- прилюдно высекут на площади или оштрафуют. Считается, что мы распугиваем рыбу и засоряем море. До того, как попасть на Игры, я тоже часто бегал на импровизированный пляж, но всегда один. Пару раз чуть не попался, но сумел спрятаться в воде и продержаться там до того, пока миротворцы не ушли. Но всё давно в прошлом, Игры отобрали у меня даже это. После арены я перестал быть мальчишкой из команды профи. Я превратился в парня из Деревни победителей, а это накладывает некоторые обязанности. Например, ходить в дорогой одежде и не завязывать дружбу со сверстниками, ведь каждый из них в будущем может стать моим подопечным. Да и что я мог им сказать? "Привет, ребята. Составьте мне компанию сегодня, а то скучновато жить одному в огромном доме. Что? Где гарантия того, что вы не попадёте на Игры в следующем году и не умрёте от того, что я не смогу найти вам спонсоров?". Я и сам не знаю, где эта гарантия. Поэтому предпочитаю держаться особняком и целые дни просиживаю дома, ну разве что к Мэгз загляну для разнообразия. Держаться в стороне от других не так то и сложно. Для людей я – лишнее напоминание о том, что Игры не забываются. Ходячий пример того, как изменяет человека арена. Я действительно изменился, и не в лучшую сторону. Словно постарел на полвека, и разучился видеть в людях хорошее. Прошло уже достаточно времени с моих Игр, а я до сих пор не могу избавиться от навязчивой мысли, что любой из тех, кто встретится мне днём на улице, не попытается всадить мне нож в спину, когда я отвернусь. Мэгз говорит, что надо отпустить от себя воспоминания. Она так и сделала после своей победы и смогла вернуться к нормальной жизни. Точнее, к тому, что от неё осталось. Кроме нас в Дистрикте номер Четыре живы еще пятеро победителей, но они предпочитают уединение и выползают на улицу только в особых случаях. Например, во время Голодных Игр, когда все победители собираются в Капитолии. А вообще-то властям на них наплевать: живут себе тихонечко и ладно. Закрывают глаза даже на их пристрастие к морфлингу. Для них главное, чтобы я с катушек не съехал, а то кто же будет ментором вместо этого красавчика? Ненавижу себя. Будь я уродом, Сноу, скорее всего, оставил бы меня в покое, а я нашел бы способ забыться. Но нет, в Капитолии меня обожают, и на изуверские Игры приходится ездить каждый год. Легче было бы утопиться, но одно меня удерживает: умру я – достанется Мэгз. Запытают до полусмерти, а потом снова сделают ментором. Этого я допустить не могу. Жаловаться на судьбу не в моих правилах, и поэтому всё это я терплю молча. Иногда прихожу на берег, расслабляюсь, и отпускаю все свои мысли, словно позволяя ветру и волнам забрать их навсегда. После этого на душе становится не так гадко, и у меня появляются силы кое-как жить дальше. Сейчас эта ветро-водо-терапия необходима мне как воздух. Есть что-то волшебное в мирном покачивании волн и в лёгком бризе, приятно охлаждающем мой разгорячённый лоб. Я ничего не люблю так сильно, как море. Иногда кажется, что в нём я могу спрятаться от всех своих бед. Это, конечно, иллюзия, но иллюзия очень приятная. Жатва начнется в десять, так что ближайшие полчаса я могу провести здесь, не думая ни о чём другом, кроме как о тех счастливых годах, когда самой главной моей заботой было наловить достаточно рыбы и получить за неё деньги. Много мне было не нужно, но того, что я получал, нам с отцом хватало. Мама утонула, когда мне было шесть лет. После этого отец решил, что мое место – в школе профи, и этим решением навсегда обезопасил меня от нищеты. Сам он, хоть и потерял руку в схватке с акулой, работу не забросил и быстро приноровился управляться одной левой. До того момента, как меня выбрала Жатва, я мог сказать, что считаю себя счастливым человеком. У меня была работа, был дом и родной человек. После Игр тренироваться мне не приходится, мой особняк так и не стал мне домом, а отец через год зачах от безделья. Я считал, что ему больше не придётся с утра до вечера удить рыбу. Зачем, если в моём кошельке достаточно денег для того, чтобы купить всю живность в этом море? Но он думал иначе. Получается, я отобрал у него смысл жизни. Значит я виноват в его смерти. Мысли об этом сводят меня с ума. Слёзы обжигают глаза, и я вскакиваю на ноги и бреду обратно в город. Вина перед отцом гнетёт меня даже больше, чем вина перед детьми, которых я не сумел вытащить с арены. Не знаю, удастся ли мне защитить их в этом году. По дороге стараюсь ни на кого не смотреть: я пока не готов встретить их осуждающие или - ещё хуже - сочувствующие взгляды. Знаю, в Дистрикте есть и такие, кто жалеет меня, те, кто понимает, что мне самому пришлось пережить. Но таких немного, больше тех, кто меня ненавидит. Никогда не забуду прошлый год, когда вернулся с Игр. Не успел я сойти с поезда, как ко мне кинулась мать мальчика-трибута, погибшего на арене. Поседевшая за эти три недели, с горящими бешенством глазами, она вцепилась мне в шею и принялась душить. - Почему ты жив, а наши дети мертвы? – она кричала, а я не мог ничего ответить, пытаясь освободиться от её цепких пальцев. Да и что я мог сказать? Как утешить несчастную мать и других женщин, потерявших сыновей и дочерей? Было бы справедливо, если бы она задушила меня. Но её оттащили и убили на месте. Словно муху прихлопнули. После этого случая я стараюсь держаться от людей подальше, и тем более не смотреть им в глаза. Прихожу на площадь, когда там почти всё готово. Люди почти в гробовом молчании подходят к чиновнику и записываются – так Капитолий заодно и население подсчитывает. Дети от двенадцати до восемнадцати, среди которых и проводится Жатва, стоят группами по возрасту на ограждённых верёвками площадках – старшие впереди, младшие – за ними. Стараясь не привлекать к себе внимания, я пробиваюсь через толпу взрослого населения к сцене, сколоченной у Дома правосудия; там уже установлены кресла для мэра, сопроводительницы, для меня, Мэгз и остальных победителей. Поднимаюсь по лестнице, окидываю взглядом неподвижно застывших на краю сцены миротворцев, и сажусь на своё место. Люди прибывают, становится шумно, и я закрываю глаза, чтобы не видеть испуганные лица детей. Кто из них станет сегодня трибутами? Солнце нещадно жарит со своей высоты, ему наплевать на всё происходящее, главное заставить нас мучиться от невыносимой духоты. Я с трудом разлепляю глаза и ещё раз оглядываюсь. Два больших стеклянных шара – для мальчиков и девочек – стоят у самого края сцены, ожидая, когда пробьет их час, и Грация Трюк выловит из них полоски бумаги с именами жертв. Грация – невероятно эксцентричная дама, ответственная за наш Дистрикт, приезжающая каждый год, чтобы забрать детей в Капитолий. Непонятно, чем думали её родители, но я не знаю другого человека, чьё имя так не соответствовало бы внешнему виду. Грация достаточно полновата, но это не мешает ей носить облегающие платья с глубоким вырезом. Я бы сказал, что ей немного за тридцать, но зная, как в Капитолии могут изменять внешность и молодить, не рискну угадывать её возраст. В отличие от многих коллег по работе, Грация парики не носит, но зато красит свои длинные густые волосы в невозможные цвета. Сегодня её шевелюра неестественно фиолетовая, длинное зеленое платье в пол мешает при ходьбе так, что мне приходится ловить её, когда она поднимается по лестнице на сцену. - Спасибо, Финник! – пищит Грация, поправляя съехавшую ярко-жёлтую шляпу. – Что бы я без тебя делала? - В твоём возрасте пора перестать носить такие каблучищи! – смеюсь я, указывая на её высоченные шпильки. Она фыркает, высоко поднимает голову и семенит к своему стулу. Вообще-то Грация привыкла к моим шуточкам, но когда я касаюсь запретной темы насчёт возраста, не брезгует надуться. Я наблюдаю за ней и снова удивляюсь разнице между именем и внешностью. К полному отсутствию вкуса добавляется неумение ходить на каблуках и сутулость. Не знаю, как её вообще приняли на такую работу. Скорее всего, она просто заболтала распорядителей или подкупила их своей неукротимой бодростью и решительностью. Так или иначе, Грация уже лет восемь является ответственной за наш Дистрикт. Как только часы на ратуше бьют десять, распахиваются двери Дома правосудия, и оттуда выходит мэр в сопровождении остальных победителей. Они занимают пустые стулья, Мэгз присаживается рядом и ободряюще сжимает мою руку. Я слабо улыбаюсь, а мэр проходит к установленной справа трибуне и начинает читать уже набившую оскомину речь об истории нашей страны Панем, возникшей из пепла на том месте, которое когда-то называли Северной Америкой. Перечисляет катастрофы – засухи, ураганы, пожары, моря, вышедшие из берегов и поглотившие так много земли, жестокие войны за жалкие остатки ресурсов. После всех катастроф на пепле прошлого родился Панем – тринадцать дистриктов и великолепный Капитолий, принесший мир и благоденствие своим гражданам. Однако катастрофам не суждено было закончится: настали Тёмные Времена, и дистрикты взбунтовались против Капитолия. В итоге двенадцать из них были побеждены, тринадцатый – стёрт с лица земли. С вероломными Дистриктами был заключен договор, главным итогом которого стали Голодные Игры – напоминание и предостережение, дабы никогда впредь не наступали Тёмные Времена. Правила просты. В наказание за мятеж каждый из двенадцати Дистриктов обязан раз в год предоставлять для участия в Играх одну девушку и одного юношу – трибутов. Двадцать четыре трибута со всех Дистриктов помещают на огромную открытую арену: никто заранее не знает, что это будет – пустыня, ледяная тундра или лес. Там в течении нескольких недель они должны сражаться не на жизнь, а на смерть. Последний оставшийся в живых выигрывает. Капитолий демонстрирует свою абсолютную власть, ежегодно забирая наших детей и вынуждая их убивать друг друга на потеху публике. Мы не просто не в силах этому противостоять, но и ощущаем, как эта хватка с каждым годом становится лишь сильнее. Пошевели мы пальцем, и всех нас ждёт судьба Дистрикта-13. Чтобы ещё больше нас унизить, Капитолий объявил Голодные Игры праздником, спортивным состязанием, где Дистрикты выступают соперниками. Выживший трибут не только получает обратно свою жизнь, его превращают в богача, а сам Дистрикт усыпают наградами – по большей части в виде продовольствия. Весь год Капитолий демонстративно оказывает милость победившему Дистрикту, присылая ежемесячные пайки с зерном, маслом и лакомствами. Кажется, надежда на нового героя, способного выжить на Играх и принести своему Дистрикту краткую передышку от вечного голода – это то, за что цепляется каждый житель Панема. В конце своей речи мэр вспоминает нас, прошлых победителей, и приходится вставать и раскланиваться, нацепив на лицо самую счастливую улыбку. Затем я снова встаю, подаю руку Грации и вместе мы идем к трибуне, пока мэр представляет её публике. Грация трещит в микрофон, о том, какая для неё честь – присутствовать в такой знаменательный день именно с нами, я оглядываю толпу детей перед сценой и нервно сглатываю. Осталась пара секунд. - Сначала дамы! – взвизгивает сопроводительница и семенит к девичьему шару. Глубоко опускает руку внутрь и вытаскивает листок. Толпа разом замирает, и я вспоминаю, как сам пять лет назад стоял там и вглядывался в испуганные лица сверстников, лихорадочно твердящих про себя: «Только не я! Только не я!», словно это давало защиту. Грация возвращается к кафедре и разворачивает листок: - Энни Креста! Я слышу, как по толпе проносится вздох облегчения: кому-то на этот раз повезло. А потом вижу её. Медленно, словно в полусне, девушка-трибут этого года делает первый шаг к сцене. На лице - ни кровинки, губы крепко сжаты в прямую линию. Каштановые волосы забраны в высокий хвост, глаза лихорадочно блестят и издалека кажутся совсем чёрными. Я оценивающе разглядываю её: изящная фигура, тонкая талия и руки-веточки. Очень красивая. Жаль будет, если такую красоту испортит нож или топор. Красота не даст ей никакого преимущества в схватке, но вот спонсоров ей отыскать – раз плюнуть. Но вряд ли девушке удастся выиграть, слишком она хрупкая. И – сразу заметно – не профи. Энни поднимается по лестнице, и Грация спешит ей навстречу. Приобнимает за плечи и ведет в центр сцены. Ставит рядом со мной, а сама возвращается к микрофону. Девушка переводит взгляд на меня, и тут я вижу, что глаза у неё не чёрные, а сине-зелёные, словно море в ясную погоду. Хочу улыбнуться, но губы растягиваются в жалкую гримасу, и Энни, испугавшись, отворачивается. - Так-так-так! – Грация в предвкушении потирает руки. – Пришло время узнать имя юноши-трибута! – и чуть ли не бежит к шару. Опускает руку, долго перебирает листочки, затем вытаскивает один и спешит обратно к микрофону. – Аэрон Лукас! Этого парня я тоже не знаю. Смотрю на него, пока он пробирается к сцене. Вот на него можно делать ставки. Высокий, крепко сложенный, мускулистый, даже симпатичный – настоящий лакомый кусочек для спонсоров, обожающих сочетание красоты и грубой силы. Настроение у меня поднимается – может статься, в этом году мы не будем проигравшими. Аэрон словно не замечает бегущую к нему Грацию, обходит её стороной и встаёт справа от Энни, но не обращает на неё ни малейшего внимания. Наша сопроводительница спрашивает, нет ли добровольцев. Не знаю, есть ли у нынешних трибутов братья и сёстры, но никто не желает занять их место. Тоскливое завывание ветра служит единственным ответом на призыв Грации. Мэр длинно и нудно зачитывает «Договор с повинными Дистриктами», как того требуют правила церемонии. Затем велит трибутам пожать друг другу руки. Они нехотя поворачиваются и протягивают ладони – маленькая рука Энни тонет в огромной лапище Аэрона. У парня вид почти скучающий, а девушка явно чувствует себя не в своей тарелке. Когда, наконец, играет гимн, я чувствую огромное облегчение. С церемониями покончено. Трибутов берут под охрану и уводят в Дом правосудия – следующий час им предстоит провести, прощаясь с близкими. Мэгз осторожно касается моей руки. - Ну что, как тебе трибуты? - Ну парень точно может рассчитывать на победу, – оптимистично начинаю я. – С девушкой, наверняка, безнадёга. Хотя смазливое личико может сыграть ей на пользу, если переживет первый день. Но я в этом сомневаюсь. - Не обманывайся внешностью, Финн, – Мэгз улыбается и качает головой. – Я была ещё меньше и далеко не так красива, как она. Но ведь выиграла. - Ты – другое дело, – я притягиваю её к себе. – Как мне пережить эти несколько недель? - Ты справишься. Только верь в себя, – и она крепко обнимает меня в ответ. Мы прощаемся с мэром и идём к машине, дожидающейся нас у Дома правосудия, чтобы отвести на станцию. Садимся на заднее сидение, и шофер везёт нас по пыльным улицам до самого вокзала. Мэгз и другие победители отправятся в Капитолий в том же поезде, что и я, но в другом купе. Моё место рядом с трибутами, и по дороге мне предстоит узнать их хотя бы настолько, чтобы наметить программу, по которой мы будем работать. То ещё веселье. Мне никогда особо не удавалось ладить со сверстниками, а менторский титул требует определённых социальных навыков. Пробую представить будущую беседу, но ничего хорошего не выходит. Мэгз замечает моё состояние и одобряюще гладит по щеке. - Перестань представлять, будто разговариваешь с обречёнными. Нельзя так сразу опускать руки. Расскажи им всё, что знаешь об Играх, научи воду искать или крючки делать. Пусть видят, что ты способен вытащить их с арены! Я хмурюсь ещё больше. - Обоих точно не смогу. - Но ты обязан подарить им надежду, – говорит она серьёзно, и я захлопываю рот. В этом она права: моя главная задача сейчас – укрепить у моих трибутов волю к победе. Иначе далеко мы не продвинемся.