Инвалид

В ноябре перламутровые краски осени начали чернеть, как чернеет со временем охра на старинных живописных холстах. Дождь уже почти затушил разгоревшийся на Земле пожар, оставляя после себя грязь, слякоть и мертвую чернь. Небо, захваченное в плен стальных облаков, жадно стремилось вырваться на свободу, оно падало вниз, отрывая от себя ненавистные куски туч и оставляя их на мокром асфальте в зеркальных лужах. Блестящие, ровные колеса инвалидной коляски молниеносно рассекли очередные горы облаков, отражающиеся в водяных глазах Земли. - А ну вернитесь быстро в дом! Дождь ведь начинается! Вы промокните насквозь! - Не слушай ее, гони, гони, давай же! Уставшая усмирять пыл своего сына, пожилая женщина обреченно прислонилась к ветхому столбу деревянного крыльца и покачала головой. Смотря вслед неясным очертаниям худенькой девушки в конце аллеи, которая изо всех сил бежала вперед, толкая перед собой инвалидную коляску, заботливая мать все-таки не смогла сдержать улыбки. Она еще раз напряженно посмотрела на грузные тучи и уже виднеющиеся в лужах падающие капельки, еще раз неодобрительно покачала головой, но была вынуждена вернуться в дом. Нужно было еще приготовить сухие полотенца. - Может стоит остановиться, пока не поздно? - С каких пор ты стала такая унылая? - Нам крупно достанется, когда вернемся… - Ты боишься мою мать? - Ну разве что ты меня защитишь от ее праведного гнева! Он звонко рассмеялся, а девушка начала сбавлять бешеный темп и, переводя дыхание, потрепала его по голове, сбрасывая уже успевшие спрятаться там капельки небесной воды. - Сегодня мне приснился сон, - продолжил рыжий уже более тихим голосом, - Я видел бескрайнее лазурное море, великолепное в своем грозовом безумии… А над ним, будто два корабля с белыми хлопковыми парусами, танцевали мы с тобой… И небо золотым куполом раскинулось над нашими головами, везде горели свечи в старинных пыльных канделябрах, и весь океан был как большой бальный зал, созданный только для нас… Еще помню, звучала изящная, такая воздушная музыка Венского вальса… но мы все кружили и кружили, кружили и кружили… - Я не умею танцевать. - А я не могу двигаться. Но разве это ограничивает наши внутренние океаны фантазии? Ведь в душе я танцую! Дождь начал усиливаться, перерастая в настоящий ливень, смывая прошлое с двух прозрачных фигур посреди парка и унося каждое мгновение в живых грязевых ручьях. Холодная вода жадно стекала с их лиц, одежда насквозь промокла, но какое им было до этого дело? Девушка наслаждалась, вбирая в себя каждое ощущение: мелкую дрожь плеч, мурашки по всей коже, аквамариновую чистоту… А парень… он даже не чувствовал удары капель о свое тело, не чувствовал промозглого холода. - В такие моменты мне хочется кричать, чтобы показать весь ад, через который я прохожу. - Так что тебе мешает? - Смеешься? - С каких это пор ты стал таким унылым? Он усмехнулся, вслушиваясь в шелестящий голос подруги, еле выделяющийся через стену ливня. Она понимала его как никто другой. - Давай вместе? Оглушительный, разрывающий сердце своим животным безумием крик разнесся по наводненному парку, теряясь среди шума дождя. Они кричали вдвоем, в один голос. И это был крик боли, крик отчаяния, крик запертых и скованных бессилием душ. Девушка вскоре остановилась в каком-то чувстве эйфории, выплеснув все отравленное и ядовитое, она посмотрела на рыжего, но тут же ее лицо переменилось, она увидела, как он во второй раз набрал в легкие воздуха. Парень закричал еще более остервенело, еще более болезненно, срываясь на хрип, но продолжая вытаскивать из себя гнилые язвы ярости и кровавые нарывы обиды. Она с ужасом уставилась на его искривившееся лицо, на его глаза, из которых, казалось, вытекало то самое море, тот океан, хранившийся внутри него, и эти соленые волны слез смешивались с пресными струями дождя, стремившимися смыть острую соль, что изъедала его внутренние берега. Ливень закончился, раскрывая истинную тишину природы, в которой продолжал звенеть тот самый Крик. Парень тяжело дышал, уставившись пустым взглядом в свои обездвиженные ноги, потом поднял глаза на нее, стоявшую напротив, и как-то криво, расколото усмехнулся, отчего девушку словно пробило током. Она никогда не забудет того подобия улыбки, ржавой и немой, которая, в то же время, говорила так много. Люди плачут, чтобы их просто пожалели, и смеются, когда действительно больно. Они свято верят в театр фальши, что разворачивается посреди их жизни, и клевещут на правдивые спектакли, обвиняя их в наигранности. Сознание раскалывается на части, различать истинные чувства все сложнее, ведь люди давно надели на себя маски комиков и трагиков. Иллюзионисты правят вселенной, распыляя целые туманы из радужной лжи. А когда человек приотворяет маленькую чугунную дверку, ведущую на чердак его души, когда решает открыться и показать все свои переживания… тогда он слышит в ответ лишь: «А ты отличный актер!» Среди миражей из фальши становится невозможно разглядеть вытекающие из глаз моря, а шепот суфлеров настолько шумный, что заглушает истинные крики души. Мы веками твердим: «Весь мир – театр, а люди в нем актеры!» Но попробовать открыть глаза, преодолеть слепоту и скептицизм, увидеть и поверить, возможно ли? Их жизнь, жизнь этих двоих калек, перестала быть просто обычной, она наполнилась словно заученными, неправдоподобными сценами, она стала казаться сюрреалистичной и наигранной, но именно в это мгновение она перестала быть театром. Неужели, чтобы освободиться, нужно оказаться скованным? Слишком жестокий урок за искренность. - Ты распугал всех птиц. - Какие птицы во время грозы? - Наверное, такие же мокрые и такие же скованные обстоятельствами в неволе, как мы. - Я не про это. Дождь закончился. Пора возвращаться домой.