Not give up

Как же Озай ненавидел это ощущение: неповиновение. Огонь, обычно покорный его воле, точно хозяйский пёс, сейчас будто издевался над ним. Озай чувствовал, как пламя струится внутри него, струится вокруг — только поймай в руки — и вспыхнут, запляшут по полигону оранжевые бесы, захохочут яростным клекотом пламени, взовьются до неба, словно мечтая дотянуться до солнца, а оно, это вечное, незыблемое небесное светило, будет плавиться, отражаясь в его глазах, становясь лишь ничтожным отражением, продолжением его взгляда, его, принца Озая, наследника самой могущественной семьи… Но для этого ему нужно освоить этот приём. Ну?! Ну же? Да чтоб тебя! Глухо зарычав, Озай приземлился на ноги — подошвы вспыхнули так, будто это был не песок тренировочного полигона, а сотня острых ножей. Юный принц нахмурился, сжав кулаки, и попытался глубоко вдохнуть — обычно это помогало немного остудить пылающую злым огнем голову, но сейчас… Озай едва не взвыл — слишком много острых запахов иглами впилось в его мозг, выводя из себя всё больше и больше. Хорошо ещё, что молчали, очевидно, ведомые инстинктом самосохранения, его учителя, иначе Озай наверняка опробовал бы этот треклятый приём на них, и тогда, принц был уверен, у него точно получилось бы… Нечеловеческим усилием воли принц заставил себя медленно, через силу расслабить по-звериному напряжённые, туго перекатывающиеся под кожей мышцы спины. Он — принц Озай, особа королевских кровей… Королевская семья всегда славилась поразительной невозмутимостью. И ничто и никто не сможет заставить его биться в припадке бессмысленной ярости. Выпрямившись, молодой человек медленно опустил вниз раскрытые напряжённые ладони, точно стараясь подавить, раздавить что-то — и обернулся к своим странно молчаливым учителям. И едва не ахнул. Учителя стояли на коленях, уткнувшись лбами в ладони и пачкая кимоно в пыли, а перед самим Озаем стоял, горделиво приподняв подбородок и изучая его внимательным, немного высокомерным взглядом, его отец. «Что он тут забыл?» — хмуро подумал Озай и, привычно опустившись на одно колено, низко наклонил голову, чтобы скрыть от острого, казалось, всё замечающего, ничего не пропускающего мимо, взгляда Азулона вспыхнувшее краской стыда лицо — и в то же время слишком дерзкий, раздражённый взгляд упрямого юнца. — Отец, — как мог почтительно выдавил юный принц, — я счастлив видеть Вас здесь. Он коротко посмотрел на отца и с облегчением поднялся, повинуясь короткому жесту почти по-девичьи узкой ладони. Изучающий и отстранённый взгляд светлых до блёклости глаз Азулона встретился с упрямым взором Озая. Король немного нахмурил ещё тёмные при абсолютно седых волосах брови и изучал сына внимательным, пристальным взглядом. Наконец, губы мужчины разомкнулись — и в ту же секунду он сдвинулся с места, медленно шагая по полигону. — Да… Я пришёл, чтобы полюбоваться твоими успехами, потешить сердце гордостью за тебя и надеждой на то, что ты в будущем станешь доблестным воином. Очевидно, мои надежды были тщетны. Ответь мне, Озай… Что я сейчас вижу перед собой? Азулон стоял спиной к Озаю, так, что юноша не видел его лица, но он чётко рассмотрел старческую ладонь, медленно ложащуюся на деревянное плечо одного из манекенов, которых необходимо было сбить пламенем. Под подушечками красивых, аккуратных пальцев с ухоженными ногтями заплясал огонь, полностью покорный их воле. Азулон развернулся к сыну лицом и скрестил руки на груди. по полигону прогремел, как показалось Озаю, его властный голос: — Позор! — Отец, я… Озай в ужасе отпрянул, увидев, как отражается в глазах короля внутренний всепоглощающий пожар. — Молчи! — потребовал Азулон и вновь зашагал по полигону, но теперь значительно быстрее. Озай поймал себя на том, что по позвоночнику мышью-полёвкой бежит испуг. Он, всегда мечтавший заполучить если не любовь, то хотя бы уважение отца, разгневал его… Заставил считать себя «позором»! …глядя на то, как выглядящий почти немощным старец с лёгкостью выполняет никак не желавший подчиняться ему приём, Озай и правда ощутил себя опозоренным. Дождавшись, пока огонь утихнет и перестанет грозно гудеть, Азулон шагнул ближе к сыну. — Ответь мне на один простой вопрос. Кто ты такой? Ответ ему, и Озай знал это точно, не требовался. Юноша опустил голову, ощущая себя откровенным ничтожеством. — Ты — Озай, принц страны огня, носитель царской крови, внук Созина… Наверное, это участь всех носителей высоких титулов: стоит тебе оплошать — и начинается перечисление всех заслуг твоего рода вплоть до седьмого колена. Кто-то, возможно, мог прекратить обращать внимание на такие мелочи, и Озай искренне завидовал таким людям. На него подобные речи действовали безотказно, и, скорее всего, Азулон об этом прекрасно знал. Но больше всего на Озая действовало другое. — …в конце концов, ты наследник огненной нации, и ты, как и все члены царской семьи, должен быть лучшим её представителем. Скажи мне, что ты собирался сказать своим учителям? Врать отцу было бессмысленно: Озай был ещё слишком юн, ему было всего каких-то шестнадцать лет — явно недостаточно, чтобы утаить хоть что-то от одного из умнейших людей столетия. Вот Айла, когда-то настрого запретившая сыну звать себя матерью, могла обвести Азулона вокруг пальца (или сделать так, чтоб Азулон захотел ей подыграть), ещё этим умением мог похвастаться Айро, но у них обоих было достаточно опыта непринуждённого общения с Его Величеством… А у Озая этого опыта не было вообще. Он видел отца только во время завтраков, обедов и ужинов, иногда на приёмах и совсем редко он навещал его сам или вызывал к себе. Если же Озаю вдруг хотелось увидеть папу, ему приходилось просить аудиенции, и единственное его преимущество было — эти просьбы удовлетворялись чуть быстрее, чем у остальных. И так было всегда, начиная с девяти лет. До этого Азулон, помнится, был несколько поласковее, но почему-то память об этом времени расплывалась в сознании Озая, подёргивалась светлой дымкой, будто это ему приснилось. Может, это и правда было сном, порождением фантазии ребёнка, начисто обделённого отцовским вниманием, и на деле он всю жизнь испрашивал аудиенции, чтобы просто посмотреть в лицо, так похожее на его собственное? Или не сметь поднять глаза, как это было сейчас. Стараясь, чтобы голос звучал твёрдо, даже дерзко, Озай произнёс: — Я хотел прекратить тренировку. И, не сумев сдержаться, всё-таки вздрогнул, поймав вспыхнувший холодным пламенем взгляд отца. Он шагнул снова — и Озай остро ощутил запах металла и пустынной жаркой сухости, исходящий от старика. Надтреснутый голос прозвучал так, будто вытащили из ножен меч. — Прекратить? Прекратить — означает сдаться, запомни это. Ты — маг огня, наследник королевской семьи… Отец почему-то никогда не говорил «мой» наследник. Никогда не говорил «сын». — Ты никогда не должен сдаваться. Войдя в кабинет мэра города, павшего сегодня под натиском армии племени огня, Озай не испытал ничего, кроме усталости и лёгкого разочарования. Разочарование горчило на языке пеплом сожжённых домов, сухой бумагой и жаждой, страшной жаждой. Молодой человек взял со стола мэра большой графин, полный чуть тепловатой водой, и опрокинул в себя, заливая горло, воротник униформы и даже чуть-чуть погоны генерал-майора. Проглотив всё в несколько больших глотков, Озай хотел поставить графин на стол, но рука дрогнула, свело рефлекторным напряжением усталые мышцы — и тонкий, дорогой хрусталь с противным дребезгом разлетелся на осколки. Принц нации огня перешагнул через них и почти упал в кресло. Ему нужно было отправить отцу сообщение, что город взят, отправить документацию, отчёт о погибших, выживших и раненых, но сейчас у него не было никакого желания заниматься подобным. Озай вытянулся в кресле и запустил дрожащие пальцы в густые волосы… С отвращением наткнувшись на липкий сгусток чужой крови прямо в чёрных прядях. От распахнутого окна несло пожаром, доносились крики — сражение ещё продолжалось, как думали жители города, не подозревая, что это всего лишь чистка — уничтожение последних остатков и без того ничтожной армии… По крайней мере, Озай искренне старался думать именно так. Ничтожная армия. Лёгкая победа. Иных у племени огня не может быть, не так ли? Озай глуховато простонал что-то не до конца цензурное и, кривя красивое, но измазанное сажей лицо, поскрёб ногтями ткань мундира в том месте, где кожу под ним обжигала давно не меняемая повязка. Он был ранен в первые же дни сражений у городских стен: неопытный военноначальник полез в самое пекло, надеясь подать пример своим бойцам, и что же?.. Промучился с ранением до самого конца осады. Впрочем, некий авторитет Озай действительно завоевал: но больше взвешенными (хоть и слишком… жесткими, прямолинейными, бесхитростными) решениями и талантом «зажигать» солдат перед боем — к счастью, не в прямом смысле, хотя Озай бы мог. Озай пролежал, откинувшись в кресле, несколько долгих минут, тайком желая, чтобы они растянулись в часы. Наконец, он неохотно открыл глаза и всё ещё подрагивающей рукой придвинул к себе чистый пергамент и чернильницу. Измазанные сажей руки оставили на гладкой бумаге грязные следы, и Озай досадливо и как-то болезненно скривил тонкогубый, как у отца, рот — пергамент покорно вспыхнул и сгорел, оставив кучку пепла. Озай сдержал чих, когда стряхивал его со стола. Вымыв руки, молодой человек всё-таки придвинул к себе пергамент и аккуратно обмакнул кисть в чернила. По сути, это письмо было чистой формальностью, а писать личные письма Азулону было негласным табу. По крайней мере, для Озая. «Его Величеству Королю Земель, принадлежащих Огненной Нации, Азулону I. Счастлив сообщить Его Величеству, что Гандчоу пал перед мощью Огненной Нации. Наша армия потерпела незначительные потери, как-то…» Озай нахмурился. Кисточка остановилась, замерла в нескольких сантиметрах над листом, и на пергамент упала тяжёлая чёрная капля. Незначительные потери… Озай был готов к войне, более того, он сам выбрал такой путь, необходимости в этом не было, в конце концов, Азулон и сам до сих пор возглавлял некоторые операции, и у него был Айро… Наверное, в попытке конкурировать со старшим братом, очень успешным на военном поприще, Озай и кинулся в омут войны с головой. К тому же, ему всё ещё тайком, по-детски, хотелось угодить отцу — а он всегда был фанатиком этой войны, и неудивительно: сын самого Созина, того, кто всё это затеял… Озай был готов. Вне всяких сомнений. Но всё-таки когда секунду назад ты разговариваешь с молодым офицером, улыбчивым парнем с блеском в глазах, он докладывает тебе обстановку, от него дышит жизнью, жаром, он распалён боем — а в следующую секунду по его виску стекает багровая струйка… Это было немного жутко. И немного выматывало. Закрыв глаза, Озай вслепую, через силу, вывел цифры потерь армий с обеих сторон и покачал головой. Совсем расчувствовался. Он полководец! Принц Озай! Наследник королевской семьи! Внук Созина! В голове у внука Созина гремели погребальные колокола. Упрямо вздёрнув подбородок, молодой человек закончил письмо и, поставив подпись и дату, вдруг замер и задумчиво смял пальцами уголок пергамента. Это было первое его письмо, сообщающее о победе. О настоящей победе, победе, одержанной благодаря его силам, его умению просчитывать ходы наперёд, его жёсткости и упорству! Разве это не повод для гордости?.. Озай бы гордился, если бы не ныли так сильно схваченные жаром виски. И всё-таки… Юноша аккуратно, но слишком сильно нажимая на кисть, вывел: «P.S. Однажды Вы сказали мне: маг огня не должен сдаваться. Я запомнил Ваш урок. Отныне и навсегда: я не сдамся. О.» И кисточка выпала из натруженной руки. Щёлк-щёлк. Щёлк-щёлк. Щёлк-щёлк. Озаю хотелось зажать уши руками и закричать. Щёлкали крысиные коготки о камень. Щёлкало точило, ведомое рукой стражника по клинку. Щёлкали зубы самого Озая, мучимого сильным ознобом. Мужчина не желал признавать, что заболевает. Просто после многих лет, когда тебя согревало собственное нутряное пламя, быть просто человеком без грана магии внутри, было… Дико! Невозможно! Такого не должно было произойти! Он — Озай, Король Феникс! Он — глава королевской семьи! Наследник Созина, достойный его славы! Этого не могло с ним произойти! …немного холодно. К сожалению, заключенным не полагалось одеял, подушек и других вещей, которые мало-мальски уравняли бы их с обычными — свободными — людьми. Озая грызло желание забиться под одеяло, спрятаться и греть себя дыханием, представляя, что он просто не хочет выдыхать огонь, но может, может в любую секунду. Конечно, была альтернатива: можно было забиться в угол, сжаться, пытаясь растереть руками озябшие плечи, прятать лицо за всё ещё густыми, но уже не ухоженными волосами, но это было ниже его достоинства. Он ведь всё-таки король, и выглядеть загнанным зверем он себе не позволит. Тем более, что он и не загнан, а всего лишь запереть в клетку, но не убит — ему лишь выбили зубы, но оставили быстрые лапы с острыми когтями. Какая глупая ошибка… Глупый мальчишка, пацифист, ха! На войне не бывает пацифистов, добра и прочей высокоморальной чуши! И я ему это покажу. Наглядно. Он ещё поплатится за свою выходку, паршивец, поплатится болью и кровью… Озая согнуло от кашля. Он вытер рот ладонью и мельком взглянул на пальцы — крови не было. Его уже неделю мучил кашель, кажется, подбиралась худшая болезнь для заключённого — чахотка. Откашлявшись, Озай горделиво выпрямил спину. Он сидел посреди своей камеры, скрестив ноги в позе лотоса, и ему постоянно чудился какой-то странный шум, похожий на гул толпы за стенами дворца. Они все поплатятся за это! Не только аватар, посмевший так унизить его, отняв магию. Все его дружки тоже не уйдут от наказания. Девчонка с молодым воином воды в особенности. И слепая девчонка — маг земли. Я лично вырву ей глаза и гнилой язык, пусть гордится оказанной честью (обычно я не пачкаю руки подобным), маленькая тварь. И сын… Ха! Зуко никогда больше не услышит от меня этого слова. Он окажется на моём месте. В этой самой камере. Беспомощный, разбитый, жалкий… И никто не сможет ему помочь — я убью всех и велю принести трупы в его камеру, пусть полюбуется. А я сам тем временем буду уже в тронном зале за стеной живого пламени. Тело будет ласково обнимать нежнейший шёлк, я с презрением и глубоким внутренним удовлетворением буду смотреть, как унижаются, пресмыкаются передо мной дворяне, генералы… Передо мной — единовластным владыкой, передо мной, Озаем, Королём-Фениксом… Кажется, становится теплее? Немного кружится голова, сжимает томительной болью, он чётко слышит собственный пульс. Небольшая слабость — и тепло, тепло. Заполняющее его изнутри, такое приятное, такое родное… Озай провёл рукой перед своим лицом. Белые пальцы немного расплывались, точно через толщу тёмной воды. Тепло скапливалось на кончиках, подушечки начало печь, будто приложили уголь. Неужели… Неужели возвращается магия огня? Да! Да, да, да, конечно! Возвращается, она не может не вернуться! Дерёт горло — это трепещет пламя, готовое вырваться наружу, и Озай кашляет, его трясёт этим кашлем, как игрушку, а он смеётся — кровь горит на полу алыми пятнами, горит, горит! Озай медленно поднялся с пола навстречу лекарю, приближающемуся к камере. В его высокой, костлявой фигуре, в по-прежнему царственной осанке, в ввалившихся щеках и тёмных от крови губах было что-то жуткое — и величественное. Озай пылал огнём — и хохотал от этого сладостного ощущения. — В лазарет его, — бросил лекарь. — Чахотка. Озая взяли, как куль с мукой и понесли. Он дёргался в судорогах от разрывающего его кашля и надрывно хохотал: — Я — маг огня! Магия вернулась ко мне! Лекарь и надсмотрщик за его спиной переглянулись с невольным ужасом. — Я не сдамся! Никогда не сдамся! Вы поплатитесь за всё! Я — маг огня! По мучнисто-белому лицу пополам с тёмной кровью текли…