Not give up

Стоял тихий полдень. Казалось, воздух загустел от жары, и храм воздуха погрузился в тишину, как в густое повидло цвета небесного светила. Нарушали её лишь редкие вскрики птиц, режущие тишь, словно иголкой, да крики детей с площадки для игр. Гиацо уже достаточно удалился от неё, чтобы не слышать слов, но интонации возгласов, перемежаемых с громким смехом, всё ещё были отчётливо слышны: издевательские, злые, насмешливые… Мальчик медленно шагал по вымощенной разноцветным камнем дорожке, что петляла в глубине сада, и сосредоточено пинал перед собой небольшую ветку размером примерно с ладонь, каждый раз немного морщась, когда носок сапога из мягкой красно-коричневой кожи встречался с жёсткой, покрытой прожилками и трещинками древесиной. Чтобы не потерять свою импровизированную игрушку, приходилось чертить по дорожке зигзаги. Обычно мальчика это смешило: он представлял себя то пьяным, возвращающимся из кабака (о них Гиацо слышал только из рассказов путешественников, изредка появляющихся в Храме), то исполнителем какого-нибудь диковинного танца… Но сейчас он был просто мальчиком по имени Гиацо, пытающимся в одиночестве залечить раненное самолюбие. Ну, почему у него ничего не получается?! Порой это доводило юного монаха до отчаяния. Сколько бы мальчик не тренировался: до ломоты во всем теле, до головокружения, до сухости в горле, которую нельзя было изгнать даже ведром ледяной воды, до полного отупения и отсутствия всяких мыслей — поток воздуха выходил слабым, почти немощным, точь-в-точь как его наставник, горбатый ворчливый старикашка с клочковатой бородой до груди. Но если этот ворчун на деле был способен создать ураган лёгким движением рук (в омерзительную коричневую крапинку), то магия Гиацо такими удивительными сокрытыми способностями не обладала. Она вообще, похоже, не обладала только способностью выставлять Гиацо круглым дуралеем на глазах у его товарищей. Хотя — можно ли назвать товарищами тех, кто смеётся над ним при каждом удобном случае? Конечно, мастера учили их дружбе со всеми, «каждый человек — твой друг, каждое растение и животное. Ты должен жить в мире и любви с окружающими», - говорили они, но не они ли учили его объективности, разве нет? а объективная реальность такова, что над ним издеваются, будто эти мальчишки — не будущие Воздушные Кочевники, не народ, проповедующие самую миролюбивую религию на планете, а обыкновенные школьники, которые отвели ему, Гиацо, роль козла отпущения. И не то, чтобы мальчик был уж совсем безответен… Он нередко устраивал им маленькие пакости вроде большой кучи из раздавленных в кашу гусениц в нижнем белье, а так же часто играл с ними в пайшо на желания, отчаянно мухлевал, а затем заказывал что-то унизительное. Но это приносило лишь временное удовлетворение, а сверстники отдалялись от Гиацо всё больше и больше, насмешки становились злее, перерастая уже в откровенные издевательства. Мальчишке приходилось заедать обиду сладостями, иначе потом его сосед, живущий в комнате через стенку, растреплет всем и каждому, что Гиацо до четырёх утра хлюпал носом в подушку. Нет, он уже взрослый, конечно, ему целых десять лет, но плакать от обиды всё равно иногда ещё хочется. Особенно когда «друзья» смеялись над его маленькой мечтой: изобрести первые воздушные корабли. Гиацо проводил за разработками чертежей (они, конечно, больше напоминали неуклюжие наброски цыплячьей лапкой, но он старался) целые часы, но ещё больше времени уходило зачастую на то, чтобы отнять чертежи у хулиганья, что отнимало их и бегало по двору, заливаясь хохотом. Не единожды чертежи рвали и швыряли Гиацо в лицо — и мальчик, проявляя терпение, достойное мастера воздушной магии, раз за разом перечерчивал их по памяти… Гиацо сжал губы в ниточку, вспомнив об этих выходках, и с размаху упал в высокую, густую траву. Ветка осталась валяться в десяти шагах от него, пальцы ноги немного ныли и норовили болезненно поджаться, но мальчик не обращал на это внимания. Он мечтательно смотрел в небо — голубое-голубое, с тихими облаками, мягкими даже на вид. Они, белые, широкие и лёгкие, плыли в ярком поднебесье, и если чуть-чуть прищуриться — они становились похожи на корабли, на его корабли. Гиацо долго смотрел туда, вверх… И это было лучше, чем любая медитация, лучше сладостей, даже лучше, когда у него получается сложный (по его меркам) приём. Чем дольше Гиацо смотрел туда, ввысь, тем легче становилось дышать. Плотный тёмный комок в его груди постепенно рассасывался, уступая место лёгкости, аромату морозного воздуха там, в вышине, и облакам, пушистым и мягким, как пух от одуванчика. Его душа словно возносилась вверх, туда, к кораблям, и плыла на одном из них — на том, что возглавлял флотилию. Флотилию, которая в будущем, Гиацо надеялся… нет, верил в это — будет бороздить небесный океан на самом деле. Но для этого… Мальчик нахмурился и сел прямо. Для этого ему нужно очень, очень многое сделать, и лёжка на траве и любование облаками в этом списке не на первом месте. Один раз Гиацо видел, как в гордом одиночестве тренировался один из мальчишек, которые относились к нему лучше остальных. Парнишка с обозлённым лицом раз за разом повторял приём и негромко бормотал себе под нос: «Ах, слабый? Не справляюсь? Я справляюсь лучше? Да получите, получите, получите, вот вам!». Гиацо тогда покрылся прохладными мурашками испуга и лёгкого недоумения. Он никогда не пытался подгонять себя подобными выкриками, жёсткими, грубыми словами, хотя его сверстники, да и мастера иногда, говорили примерно то же самое. Это шло вразрез со всей психологией не только Воздушных Кочевников, но и самого Гиацо как личности. Тем более, что у него был и другой мотив — куда более действенный. Мальчик решительно встал на ноги и принял боевую стойку. Глубокий вдох… — Я — Воздушный Кочевник! Выдох — и рука посылается вперёд, но воздух остаётся равнодушен к движениям мальчика. Гиацо нахмурился и повторил движение, искренне стараясь сосредоточиться на дыхании. — Я — маг воздуха! Слабая струя всё-таки взъерошила высокую траву, зашуршала в ней мышью-полёвкой — и Гиацо победно вздёрнул подбородок и, мальчишески бахвалясь, произнёс: — Я никогда не сдаюсь! Юный аватар Року валялся на аскетическом ложе в своей келье с таким видом, словно возлежал на шелках и бархате в королевской опочивальне. Гиацо всегда удивляла эта способность своего нового друга выглядеть величественно, так, что царская кровь и аристократическое воспитание чувствуются в каждом, даже самом обыденном и простом жесте, но при этом не производить отторгающего впечатления сноба. Когда молодой монах вырос на пороге кельи, Року встретил его странным взглядом: приветливым и дружелюбным, но Гиацо отчего-то стало неловко, будто он вошёл без разрешения, не испросив перед этим аудиенции, да как он посмел! Однако юноша был слишком расстроен, чтобы обращать внимание ещё и на это. Поклонившись молодому аватару, Гиацо прошёл вглубь кельи, шурша жёлто-оранжевым одеянием, почти сливающимся с потоком золотистого света, и прислонился плечом к стене рядом с небольшим оконцем. Отсюда, с высоты, играющие внизу дети казались совсем крошечными, маленькие фигурки, выточенные из слоновой кости — только живые. Молодой человек мельком посмотрел на них и досадливо нахмурился — между бровей прочертила свой путь тонкая вертикальная морщинка. Року слитным движением подготовленного, но не козыряющего своей подготовленностью воина поднялся с кровати и подошёл ближе к своему приятелю. — Что-то случилось? — деликатно поинтересовался он. Гиацо досадливо дёрнул лопатками, радуясь, что этого нервного, подросткового движения не видно за складками просторной одежды. — Случилось, Року, случилось, — мрачно ответствовал он и всплеснул руками; по келье прошёлся поток тёплого, сухого ветра, выдающий, как сильно Гиацо был зол. Зашелестели страницы книг на грубо сколоченном столе в углу, взметнулись гривой на какую-то долю секунды тёмные волосы молодого аватара. — Я уже не знаю, что мне делать с нашими мастерами. Как они не понимают, что нельзя быть такими суровыми к детям! Они, проповедники мира, добра и света, ножом выковыривают из жизни своих подопечных время, когда всего этого должно быть как можно больше! — Детство, — кивнул Року, чуть хмуря брови. — Неужели совсем тебя не слушают? — Пф, разумеется, нет! Гиацо резко сдвинулся с места и зашагал по келье, на ходу бурно жестикулируя и гримасничая — Року стоило больших усилий сдержать улыбку. Даже о том, что его расстраивало, Гиацо умудрялся рассказывать так, что хотелось рассмеяться, но это могло его серьёзно обидеть. — Гиацо, вы должны понимать, что эти, как вы выражаетесь, дети — будущие монахи, будущие воздушные кочевники! Кто сказал, что жизнь монаха — сплошное счастье и радость? По-моему, этот человек вообще не знает, что это такое, не заложено это в нём с рождения! Они должны привыкать к лишениям, они должны думать о саморазвитии… Должны, должны, должны… Гиацо круто развернулся лицом к Року, полы его одежды всколыхнулись, громко зашелестев — будто дерево по осени разом решило сбросить всю листву. Парень скрестил руки на груди и с забавным фырканьем спросил: — А им кто-нибудь что-нибудь должен, а? С его губ сорвался усталый, даже где-то горестный выдох. Проведя по лицу сухощавой, будто высушенной солнцем и ветром, ладонью, он добавил тихим и почти лишённым всяческих эмоций голосом: — Иногда мне кажется, что нет. Року несколько растерянно выдохнул, ощущая себя откровенно глупо. Он был здесь только лишь гостем, временным учеником, и не считал себя вправе давать советы. Хотя с другой стороны — он ведь всё-таки аватар? Его обязанность — разрешать конфликты, а здесь он вполне серьёзный, от него страдают невинные, ни в чём не повинные дети… Шагнув ближе к другу, Року легко коснулся его плеча горячей, как у всех магов огня, сухой ладонью. — Но ведь есть ты сам, Гиацо. Разве нет? — Что я могу сделать — один — против целого сонмища стариканов, которые только что розгами детей не секут? — нахмурился Гиацо. — Очень многое. Например… А что — например Року не успел придумать. Несколько секунд он растерянно глядел в лицо своему товарищу, и понимал, что сейчас вспыхнет от стыда и покончит свою жизнь самосожжением, и это войдёт в историю, как самая нелепая смерть аватара за всё существование вселенной. Но это было не так уж страшно. Не страшнее усталого, замученного взгляда Гиацо. Когда молодой монах с тихим полувздохом опустил голову, очевидно, устав ждать продолжения его речи, Року понял, что или выдавит из себя хоть что-нибудь, то или действительно выбросится в окно, потому что это унизительно, стыдно и очень тоскливо: не уметь утешить друга. И он заговорил. — Ты можешь опекать хотя бы одного или двух ребят и делать их счастливыми, я знаю, ты можешь. Рядом с тобой люди всегда начинают светиться. — О, да, особенно Сегун. Буквально светится от счастья, ты прав. Особенно если удаётся обойти меня в споре о детях. — Гиацо, — теперь уже брови сошлись на переносице у Року. — Пожалуйста. — Что — пожалуйста? — фыркнул молодой маг. — Меня раздражает этот консерватизм, и сейчас я смягчаю, чтобы поберечь твою нежную королевскую з… Психику. — Я понял, что ты хотел сказать, мистер Морковка! Послушай, я пытаюсь говорить серьёзно, — Року вновь коснулся его плеча. — Гиацо, ты — особенный. Не потому, что ты мой друг… Напротив, я стараюсь быть объективным. Но рядом с тобой дети — все до единого — начинают светиться, начинают радоваться. Они чувствуют, что ты их любишь. Ведь ты их любишь? Лицо мага воздуха озарила слабая, но светлая улыбка, светло-серые глаза вспыхнули, но не отражая солнечный свет, а пылая своим собственным. Гиацо слегка передёрнул плечами и неопределённо качнул головой. По улыбке, затаившейся в уголках его губ, Року быстро понял, что это означает «да, но я стесняюсь это сказать» — и довольно улыбнулся. — И они тоже тебя любят! И тянутся к тебе. Тянутся не только как к светлому и доброму человеку, но и как к сильному магу! Брови юноши в изумлении взлетели вверх. Он чуть наклонил голову набок, глядя на молодого аватара со странной смесью недоверия (он будто спрашивал глазами: «Ты правда так думаешь?») недоумения и надежды. Року захотелось в ответ закатить глаза и встряхнуть этого неуверенного в себе одного из сильнейших магов, что он только видел в своей жизни (а видел он немало) за плечи и рявкнуть, что пора уже изгнать из себя закомплексованного подростка, ему ведь уже восемнадцать лет, в конце-то концов… Но маг огня живо взял себя в руки. Глубоко вздохнув, он твёрдо сказал: — Да, как к сильному магу и сильному человеку. К человеку, который сейчас пойдёт и ещё раз попытается убедить этих снобов в том, что нужно быть человечнее. А если не получится, он пойдёт и подаст им пример лично. Понятно? Потому что ты — хороший человек, и ты, в конце концов, маг воздуха! Глаза Гиацо вспыхнули почти детской радостью, искренней и искристой, как бенгальский огонь, и Року, торжествуя про себя победу, положил руки на плечи товарищу и завершил: — Ты никогда не сдаёшься! «Дело — дрянь», — понял Гиацо, когда лопаток коснулись шершавые камни стены внутреннего дворика храма воздуха. Они были ещё умиротворяюще-тёплыми, согретыми ярким утренним солнышком, и день был так удивительно хорош: солнечные лучи заливали всё вокруг нежным медовым сиянием, в воздухе кружился чуть приторный аромат цветущих миндальных деревьев, и лепестки ярко-розовых цветков медленно кружились в воздухе, опускаясь на тёмно-алые доспехи воинов огня, окружающих последнего из оставшихся магов южного храма воздуха. Гиацо сжал кулаки, остро ощущая, как пергаментно-сухая кожа натягивается на костяшках пальцев. Они обступали его. Брали в кольцо, загоняли, как дикого зверя. И он мог бы взлететь, уйти от атак самым простым для воздушного кочевника путём, но… Уйти, улететь — к кому, для чего? Он остался последним из воздушных кочевников восточного храма воздуха. Все, кого он знал, кого любил или недолюбливал (ненависть Гиацо отрицал как составляющую человеческой сущности) убиты, ему пришлось перепрыгивать через их трупы во время битвы, а трупов было много, много, безумно много: старики, молодые юноши, мужчины, дети! Дети, чтоб вас разодрало, дети в чём виноваты?! В том, что среди них — аватар. И уже поэтому, потому, что они гипотетически представляют опасность, они были уничтожены, беспомощные дети, которые едва освоили первые базовые навыки! Гиацо никогда и никого не убивал. Никогда. Никого. Его почти вырвало, когда он услышал влажный хруст раскроенного о стену черепа одного из воинов. Его шлем в мгновение ока наполнился липкой алой кровью, и Гиацо с ужасом и отвращением понял, что сам перемазан ею с головы до ног. …а потом маг ударил снова, ведомый жгучей болью и яростью за всех убитых ими. Лишь в последние часы, быть может, даже минуты он поддался одному из главных своих пороков, который пытался, но так и не смог искоренить до конца: мстительности и гневу. И кричали солдаты, когда против них оборачивался сам воздух, которым они дышали, и кашляли они кровью, когда Гиацо сжимал кулак, заставляя воздух полностью испариться из тела того или иного мужчины, и глядели они на сухощавого полностью лысого старика со смешными татуировками, как на воплощение всех их детских кошмаров. А Гиацо не дрался, нет, не пытался даже прорвать кольцо — он лишь отбивался, пытаясь продать свою жизнь подороже. Цена уже превышала сотню трупов. Кто-то был мёртв окончательно и бесповоротно, кому-то застилала глаза предсмертная пелена, кто-то хрипел и пытался ещё нанести удар, или хотя бы уползти подальше, но мало у кого получалось. Мешали громоздкие доспехи, а Гиацо был почти обнажён, его одежда была изодрана и перепачкана кровью. Она уже высохла, и у Гиацо немного кружилась голова от навязчивого, будто бы насильно забивающегося в ноздри аромата. Впрочем, едва ли голова кружилась только из-за этого: монах был не единожды ранен… Гиацо потрясённо выдохнул, выпуская весь воздух из лёгких, когда под шестое ребро ему вошёл клинок. Это был последний из солдат, кто ещё стоял на ногах. Гиацо медленно оседал на землю, но не отрывал взгляда от его лица. «Ну уж нет! Так просто я не сдамся! Не сдамся… Не…» Мысли уже покидали его голову, изгоняемые густым, чуточку приторным туманом смерти. Гиацо сжал кулак и взмахнул рукой. В последнюю секунду она дрогнула — и обвисла вдоль тела безвольной плетью, но этого было достаточно. Солдат захрипел, понимая, что ему нечем дышать, упал, забился… И рядом с ним на шершавые, тёплые камни упал Гиацо. Лепесток миндаля медленно опустился ему на грудь, прямо в дышащую багровым жаром рану. Откуда-то издалека Гиацо слышал голос, похожий на голос Року и его собственный одновременно: «Ты — маг воздуха… Последний маг воздуха… Ты не сдаёшься… Ты не сдался».