Отрывки

-Ва-ась. Ну Ва-а-ась, - уже добрые двадцать минут на мою бедную голову выливается отборное нытье. Не мог, что ли, завести себе другую полезную привычку, кроме как «профессионально действовать на нервы лучшему другу»? -Ну Ва-а-а-а-а-ась! – выдает рекордное количество гласных Андрей, после чего замолкает и пристально всматривается в меня, стараясь понять, насколько его вокальные данные сумели поразить мое больное воображение. Я послушно изображаю на лице всемирное восхищение, но он досадливо морщится. Права была мама: плохая из меня актриса. С чего же меня начали столь активно теребить? Отгоним прочь предположения насчет «просто меня достать», «проверить мои нервы на прочность», «устроить негласное состязание кто кого перетерпит», и прочие глупости, и посмотрим правде в глаза. А вообще, Андрею пришло в голову, что рассказывать только ему - это не совсем честно, и надо бы и мне приложить к сему великому делу свое слово. Мое твердое и решительное «нет» не произвело на него должного эффекта. Даже когда я объяснила, что рассказчик из меня как косинус из олицетворения, он лишь скептически ухмыльнулся и перешел к активным действиям. -Вась! – в виде бесконечного повторения моего имени. Это заклинание «повышенной разговорчивости», что ли?! Осознав, что в конце дня я вполне могу поддаться бешенству, я начинаю рыться в сумке. Андрей заинтересованно замолкает и наблюдает за тем, как я достаю толстую тетрадь и, после непродолжительного чтения, вырываю два первых листа. -Держи. -Что это? – заинтересованно спрашивает он, не вчитываясь в текст. -Тетрадные листы, - якобы недоуменно поднимаю брови, но, заметив скептический взгляд, тяжело вздыхаю и демонстрирую тетрадь, - это мой дневник. А то, что ты держишь в руках, записи позапрошлого года. -У тебя есть дневник? – в голосе Андрея явно слышится недовольство. Еще бы, скрывать столь важную вещь…По мне так это слишком личное. -Рассказывать я не умею, - поясняю я, - поэтому лучше читать. Он молча протягивает мне листы, ну еще бы, свято уверен, что мои слова действительно будут моими только когда я их прочитаю. Пожимаю плечами и начинаю читать, стараясь разобраться в прыгающем от эмоции почерке. «Меня всегда интересовало, как можно просыпаться по утрам и сохранять разум? Каждое утро на меня вновь и вновь наваливается. И никак по-другому и не скажешь, вот навалилось и все. Каждое утро я думаю о том, насколько совершенен человеческий разум. По сути, в нашей голове хранится тысячи воспоминаний, запахов, вкусов, предпочтений. И как-то так получается (ну совсем нечаянно), что после каждого сна в голове остается лишь самое нужное. Каждое утро я схожу с ума, потому что стараюсь вспомнить все, что люблю, все, что видела, все, что ощущала. Это действительно сводит с ума. В конце концов я решила: все, хватит. По одному воспоминанию на каждое утро. Девять дней разделяло меня от моего личного конца света, эдакого мини-апокалипсиса, и терять их просто так я не собираюсь. Девять дней – как девять жизней. В конце каждого закономерно следует смерть. Главное, не увлечься и не умереть в десятый.» -Не умеешь ты выражать свои мысли, - фыркает он, за что и получает листами по загривку, скорее для факта покушения на жизнь, чем для того, чтобы действительно причинить боль. -Следующая запись уже выдумка, - предупреждаю я. «Жизнь первая и бесконечная. Факт остается фактом – я ненавижу возвращаться. Ну что уж тут поделаешь, человек сам по себе является существом быстро привыкающим к неожиданным обстоятельствам типа переезд. А я, помимо этого, еще и неприличное существо. Эдакий отдельный вид: «Людь Ко-всему-привыкающий». Фу, глупость какая. Я к чему все это говорю… Приезжаю я, допустим, в чужой город. Предположим даже на море. Отдохнуть. За те несколько дней, что я там нахожусь, я окончательно привыкаю к окружающим меня новым-старым людям, новой обстановке, и уже вот эта вот улица, с небольшими двухэтажными домиками, обвитыми виноградом, и вот эта дурацкая жаркая погода кажутся уже вечными. Не было той моей, городской жизни. Я, если вы не знали, вечно жила на море, каждое утро вставала ни свет ни заря, чтобы как следует искупаться до жары. Да и город этот вместе со мной целую вечность. А потом я возвращаюсь в свой родной город. И, сидя в поезде, весьма отчетливо чувствую, как от меня отрывают кусок, кусок моря и счастья. А может, и не отрывают, а аккуратно стирают, оставляя кое-где едва заметные глазу следы от карандаша. Чтобы было. И, когда я наконец выхожу из поезда, оглядываюсь вокруг, приезжаю в свою пятиэтажку и встречаюсь с друзьями, мне кажется, что и не было того моря, тех домиков и тех людей. И я свято уверена, что раз меня там нет, значит и их нет. Я прожила цельную, отдельную жизнь в том месте. Детство – приезд, подростковый возраст – привыкание, своеобразный кризис в виде пары дней «привычной» жизни, и, наконец, смерть – отъезд. Десять жизней назад я поняла. А существо-то я бессмертное.» -А почему не дописала? – интересуется он. Я недовольно морщусь. -Видишь ли, после того, как я закончила этот отрывок, я поняла, что в дальнейшем существует два варианта: либо я оставляю «первую жизнь» единственной, либо делаю ее девятой. Формулировка первого решения заставила меня одуматься раз и навсегда. Это ведь круто – оставить первую жизнь единственной. -Ну не скажи, - возражает он, но дальнейшего спора не затевает, - а какие были идеи других жизней? -На самом деле, я думала, что оно как-то само напишется, - неохотно признаюсь я, - и поэтому особо не продумывала. Но на самом деле, все затевалось ради второй жизни. Андрей не перестает сверлить меня задумчивым взглядом. -Глубина – это друг, - медленно говорю я, - и часто смерть приходит из-за друзей. Он видит, что продолжать я не в настроении, поэтому просто улыбается и, продолжая что-то говорить, идет вперед. Идет и не замечает, что я аккуратно складываю третий листок, прежде незаметно вырванный из той же тетради, и незаметно выпускаю его из пальцев. «То, что некоторые люди боятся глубины стало для меня настоящим шоком. -Глубина – это же друг, - негромко говорила я, пробуя воду ногой. Легкие волны накатывали на берег, на некоторое время скрывая его от посторонних глаз, после чего столь же стремительно отбегая обратно. Это успокаивало. Течение в реке сильное, и, если встать к нему спиной и опустить поглубже в воду расслабленные руки, можно ощутить, как ладони слегка прогибаются под стремительной струей. При должном воображении можно представить, что вода – это бесконечная энергия, и тогда начинает казаться, что маги, они существуют, и сейчас ты даже вроде как на их месте… Фантазии детства. Глубина – это друг. Руки рассекают зеркало водной поверхности. Только вот нырнуть очень глубоко мне никогда не удавалось. Переворачиваюсь на спину и позволяю волнам нести меня в неизвестность. В задумчивости опускаю руку вниз, неторопливо шевеля пальцами в пустоте. Глубина – это друг. Переворачиваюсь на живот, притягивая ноги к груди. Поза защищенности. В кои-то веки вода не спешит вытолкнуть меня на поверхность и я камнем дрейфую вниз. Сквозь прикрытые глаза виднеется затягивающая синева, изредка рассекаемая лучами солнца. Глубина – это друг. Почему-то воздух совсем не нужен. Легкие будто наполняют сами себя, полностью отторгая нормальную человеческую потребность в воздухе. Но я же верю друзьям. Глаза сами собой закрываются и двигаться уже совсем-совсем не хочется. Двигаться совсем не хочется, а свет, судя по ощущениям, почему-то перемещается вниз. И я двигаюсь к нему. Глубина. Это. Друг.»