До смерти

Первый глоток воздуха как откровение. Кислород обжигает лёгкие, растекается по телу миллиардами колких искр, наполняет меня жизнью. Моё семнадцатилетнее тело теплеет, раны, нанесённые тобой, бесшумно затягиваются. Пошлый и мелочный мир людей снова кажется пригодным для жизни. Ну, или для ещё одной смерти. Второй вариант мне нравится больше. Он пахнет надеждой. Я снова вбираю в себя воздух. На этот раз не судорожно, осторожно, прислушиваясь к своей уставшей оболочке. Кажется, она в полном порядке. Ни одного намёка на боль. Даже шрамов не осталось. Так жаль. Третий вдох для тебя. После того, как я ощутила жизнь в своём теле, мне необходимо почувствовать твоё присутствие. Ты и воздух. Две константы, необходимые мне для жизни. Хотя, нет. Последнее тоже можно отнести к переменным. Ты помнишь, как ты хотел научить меня распознавать твоё сознание в серой толще тупых и однообразных людских мыслей? Находить тебя? Ты был так зол, когда понял, что мне это не нужно. Я ведь всегда это умела, всегда чувствовала твоё присутствие интуитивно. Пожалуй, только благодаря этому я и прожила эти семнадцать лет, зная, что ты где-то есть и однажды мы встретимся. Хотя, о чём это я. Желая того или нет, я бы всё равно не смогла умереть. Кто мы такие? Я знаю, что ты не любишь говорить об этом. Это что-то вроде запретной темы, касаясь которой, я рискую умереть в два раза быстрее. Не то чтобы я жаловалась. Иногда это даже выгодно, а для других случаев у меня есть Джаспер. Он не ты. Он любит философию и то, чем люди уничтожают своё тело. Травка, наркотики, алкоголь и что-нибудь занятное для мозгов. Ты помнишь, сколько у него книг? Джас говорит, мы – удивительные создания. Прекрасные, исключительные полукровки, одним своим видом напоминающие миру о его несовершенстве. О том, что Господь Бог тоже совершает ошибки. Ошибки. В этом я с ним согласна. Только вот Джаспер считает нас с тобой ошибками поразительными, а я – глупыми и бессмысленными. Помесь демона и человека, шутка ли? Мы как щенки, родившиеся после нежеланной случки породистых красавцев с несчастными дворнягами. К чемпионам не приписать, оставить на улице жалко. Мы застряли посередине миров. Слишком порочные для общества человеческого и недостаточно – для потустороннего. Обречённые вечно скитаться где-то между. Единственные в своём роде… Созданы друг для друга? В этом я тоже поддерживаю Джаспера. Мне нравится думать, что я и ты рождены не просто так. Я – для тебя, ты – для меня. Так наше существование приобретает хоть какой-то смысл. Так объясняется эта чёртова связь между нами, от которой невозможно укрыться ни в одном из миров. Наверное, я была бы рада однажды избавиться от этой зависимости. Просто открыть глаза и понять, что всё кончено, этого больше нет. Потому что любить тебя так сложно, так тяжело. А по-другому жить невозможно. Невозможно. И поэтому я корчусь от резкой боли, когда понимаю, что тебя нет. Нет на чёртовой поляне, где я очнулась, нет в радиусе десятка километров от меня и, возможно, даже на этом континенте. Я понимаю это на подсознательном уровне, и тупая боль в животе скручивает моё тело в бесконечной судороге на уровне физическом. Заставляет глотать воздух, который сейчас совершенно бесполезен. Он пуст, из него словно вычленили кислород, заменили его дешёвой подделкой. С таким же успехом я могла бы дышать в вакууме. Где ты? – мысленно зову я. – Где ты, чёрт возьми? Мне хочется выть, скулить, наконец, кричать в голос. Потому что боль не проходит. Она разрастается во мне подобно сорняку, обвивает органы цепкими стеблями и сжимает, сжимает, сжимает. И нет сил бороться с этим, нет сил противостоять. Тебя нет, и это так оглушающее больно, что мне впервые за четверть века действительно хочется умереть. Ты знаешь, я привыкла к боли. Она давно стала чем-то таким же естественным, как дыхание или сон. Ты научил меня не бояться её, не противиться её подминающей силе, находить извращённое удовольствие в том, как медленно, кропотливо, с педантичностью сумасшедшего фанатика, она убивала моё тело раз за разом. И нам нравилось делать друг другу больно. Терзать тела, проливать собственную кровь, нанося всё новые и новые раны. Знать, что впереди не будет никакого наказания или покаяния. Ощущать, что мы вне мирских законов, что даже понятие греха к нам не применимо, поскольку мы – это даже не люди. И значит, нам ничего не страшно. Даже смерть. Зачем бояться того, что несёт за собой облегчение, освобождение? Пусть недолгое, пусть скоротечное, но такое… необходимое. Смерть для нас – всего лишь пауза в общем потоке существования, небольшая заминка, кнопка «сброс», нажатие которой обнуляет все счётчики. И после снова можно терпеть эту жизнь. Ещё какое-то время. Мне требуется ещё несколько секунд бесшумной борьбы для того, чтобы снова начать дышать. Внутри всё словно наждачной бумагой выстлано: каждый вздох, любое движение отзывается противным скрежетом. Нечто продолжает пытаться разорвать меня изнутри, но теперь уже не так порывисто. Эта боль терпима, с ней можно справиться. И я поднимаюсь на ноги. Где бы ты ни был, мне нужно найти тебя. Как можно скорее. Я чувствую, что потеряла что-то важное. Как думаешь, что испытывает человек, в один момент потерявший способность видеть, говорить или слышать? Я не знаю. Но, думаю, нечто похожее. Я дезориентирована. Меня словно лишили одной из форм восприятия действительности. Самой важной. И теперь я оглушена, слепа, нема. Моя кожа ничего не ощущает, нос не улавливает запахи. Я как корабль, безнадёжно сбившийся с ориентира и обречённый на вечное скитание по пустой и бесконечной глади океана. Ушло то, что удерживало меня в этом мире. Моё пребывание здесь в один миг стало бесцельным. Где же ты? Я направляюсь к Джасперу, во второе знакомое мне место на этой земле, учитывая, что первое было рядом с тобой. - Его нигде нет. В убежище Джаспера очень тихо и спокойно, прохладно и темно – истинное подземелье. И я испытываю облегчение, чувствуя такую смену окружения. - Искала в Лас-Вегасе? – он даже не смотрит на меня, спрятавшись за книгой. Это «Психология отношений кошек и собак», если верить обложке. – Его потянуло на шальные деньги в последнее время. Если мы сейчас говорим об Эдварде, конечно… - Джаспер, - в моём голосе слышится нечто, привлекающее его внимание. – Его вообще нигде нет. Он непонимающе смотрит на меня поверх книги. На его голову повязан галстук, который безвольно свисает сзади. Отросшие пряди волос на лбу, пересечённые плотной лентой, неряшливо сбились наверх. Всё ясно: Джаспер снова прячется за маской собственной несуразности. - Чтобы быть до конца уверенной в этом, тебе пришлось бы обогнуть земной шар. И не раз. Но ты ведь этого не сделала, верно? – задумчиво бормочет он, не отрывая от меня пристального взгляда. - Мне это не нужно, - холодно отрезаю я. Хочу сесть в кресло, но ноги бессильно подкашиваются, и я решаю просто облокотиться о стену позади себя. Меня колотит, пугающее нечто внутри не успокаивается. - Хэй, да у тебя словно ломка. Наверное, он прав. Я так давно зависима от тебя, что недостаток такого рода просто губителен. Только вот в чём проблема: мой вид наркотика найти куда сложнее любого другого. Если его вообще возможно найти. Меня вдруг накрывает волна паники и острого понимания: я ведь действительно могу больше не увидеть тебя, не почувствовать тебя. И… что тогда? Из груди вырывается хрип, уносящий с собой весь воздух из лёгких. Я сползаю по стене на пол, прижимаю колени к груди и обнимаю их, стараясь собрать воедино ничтожные остатки сил. Но тщетно. Кровь стучит в висках, в голове – ни одной мысли. Я опустошена, потеряна, надломлена. И мне противно из-за бесконечного чувства жалости к самой себе. - Что мне делать, Джаспер? – я впервые за всю свою жизнь слышу в собственном голосе истеричные слезливые нотки. Это так мерзко, так… по-человечески. И я прячу лицо в ладонях, силясь скрыться от себя самой. Джаспер рядом. Опустившись на колени около меня, он выглядит испуганным, прерывисто дышит и часто-часто моргает своими белесыми ресницами. Наконец, он неуверенно протягивает руку, которая замирает в паре сантиметров от моей головы. Ему непривычно видеть меня такой. Это очевидно. Переборов себя, Джаспер начинает действовать. Он осторожно, зная, как я этого не люблю, касается меня. Настойчиво тянет моё тело вверх. Поддерживает меня и ведёт в ту часть комнаты, которая служит ему кухней. Усадив меня за стол, он начинает судорожно рыться в шкафах в поисках чего-то. Я рассеянно наблюдаю за ним. При каждом резком движении язычок галстука на его затылке нервно дёргается то в одну сторону, то в другую. Из-под рукава линялой футболки выглядывают чьи-то губы. Он так и не сказал нам, когда и зачем сделал эту татуировку. - Вот. Выпей, - строго говорит он, кивая на высокий стакан передо мной. Он наполнен тёмной красновато-коричневой жидкостью. От одного её вида меня передёргивает. - До дна. Послушно осушив стакан, я кашляю и жмурюсь. Горло горит, жар стремительно спускается вниз по пищеводу и медленно рассредоточивается по всему телу. Не понимаю, что это было, но хочу ещё. - Нет-нет, нам надо тебя согреть, а не напоить, - качает головой Джаспер. Он непреклонен. Садится напротив меня, по-деловому складывает руки на столешнице и хмурится. – Рассказывай. - Нечего рассказывать. Всё было как обычно, - каждое слово из себя приходится буквально выдавливать, и это не нравится моему собеседнику. Нетерпеливо вскидывая брови, он просит меня продолжить. И мне остаётся только подчиниться, потому что он – единственный, кто может помочь. - Мы умерли в заброшенном сарае в пригороде Лондона. Договорились перенестись поближе к тебе. Там, между мирами, - я машинально киваю куда-то вверх, - я уловила его мысли. На доли секунд мы встретились, а потом меня выбросило сюда. Он должен был последовать сразу за мной, но так и не появился. Я до сих пор не чувствую его, понимаешь? Оторвав взгляд от поверхности столешницы, я перевожу его на лицо Джаспера. Оно сосредоточено, и я испытываю облегчение. Теперь твоё отсутствие не только моя проблема. - Что это может значить? - Его нет в этом мире. - В человеческом, ты хочешь сказать? – я киваю. – Может, он остался там, между? Джаспер неприязненно морщится, повторяя моё движение и кивая наверх. - Не может быть. Обычно мы не можем продержаться там и нескольких минут. Разве что… - я резко закрываю рот. Мне кажется, если я озвучу свою последнюю догадку, она воплотится в жизнь. Неужели ты действительно застрял там? Джаспер достаёт откуда-то второй стакан, а за ним и бутылку. Она выглядит солидно, очень солидно. Возможно, это самая дорогая вещь в его прибежище. Наливая понемногу в оба стакана, он смотрит на меня и продолжает напряжённо хмуриться. - Может, вы умерли как-то… неправильно? В смысле, гильотина, мачете или какое-нибудь подобное извращение?.. - Нет, всё было стандартно, - я безжизненно качаю головой. И, видя непонимание в его глазах, спешу добавить: - Нож в сердце. Джаспер молчит, нервно вертя в пальцах стеклянный стакан. Поворот за поворотом, он вглядывается в прозрачную поверхность вещицы и, судя по всему, всерьёз размышляет над только что сказанным мною. - Иди прими душ, Белла. Тебе нужно прийти в себя, - отстранённо бормочет он, не отрываясь от своего занятия, и я, снова опустошив стакан, встаю из-за стола. Я не успеваю дойти до нужной двери, когда меня снова останавливает его голос. - Когда, ты говоришь, вы с Эдвардом встретились впервые? - Тридцать первого октября двухтысячного года, - с готовностью отзываюсь я, даже не поворачиваясь. - И это единственный день в году, когда вам нельзя умирать? - Да, - я по-прежнему смотрю вперёд. Но напряжённая тишина, вдруг повисшая за моей спиной, наконец вынуждает меня обернуться. – А что? Джаспер отрывает взгляд от стакана и медленно переводит его на меня. В тёмно-серых почти матовых радужках не отражается ни тени эмоций. Я словно смотрю на два бесчувственных стёклышка. - Неужели ты не заметила ни одной тыквы по дороге сюда? – я не понимаю, о чём он, и Джаспер продолжает. – Ни одной летучей мыши? Что, даже на обилие свеч и гирлянд повсюду внимания не обратила? Я понятия не имею, о чём он говорит. Может, где-то всё вышеперечисленное и есть, но только не в его прибежище. Отрицательно покачав головой, я чувствую, как по спине и рукам пробегает нервная дрожь. - Сегодня Хэллоуин, Белла. Тридцать первое октября. И будь я проклят, если это как-то не связано с пропажей Эдварда.