И как теперь что?

Юля замерла возле стенки. Картинка как-то резко перевернулась в ее голове. Верно говорят, что каждый слышит то, что хочет слышать. - Я пыталась быть… - она замялась, подбирая слова, - не такой колючей. Может, не в устной форме, а в письменной, но… - и снова пауза, - ты сам не заметил, - Соколова уже пожалела, что сказала. Зачем к этому возвращаться? Какое теперь это имеет значение? Когда была эта смска? Он и не вспомнит уже, да и тогда вряд ли обратил на нее внимание. - Твое сообщение пришло после моего звонка, - спокойно ответил Костя, тут же вызвав ее удивленный взгляд – помнит! – Сбой на линии был или мы одновременно набрали номер друг друга, но первым прошел вызов, - он обернулся. - А перезвонить снова или ответить на смску нам гордость не позволяет? – вновь не сдержалась Соколова, ее глаза загорелись. – А узнать о моем самочувствии, пока я в больнице? Или не к лицу товарищу майору о капитанах справляться? Не по статусу! Внутренний голос давно кричал ей: «Остановись! Ты опять сама все портишь!», но девушка уже не могла. В ней словно включился какой-то механизм, перегоняющий яд, вот только теперь он гнал эту отраву по ее собственным венам. - Я зашел к тебе тогда сразу после Вали, - Лисицын изо всех сил пытался удержать равновесие в голосе. Если они сейчас опять начнут орать друг на друга, это не закончится никогда. Хотя бы один должен сдержаться. Юля же вот она – на ладони, выдает себя со всеми потрохами, не следит за словами, не обороняется. Когда еще такое будет? - Что? По ее широко раскрытым глазам он понял, что в тот вечер, на больничной койке, Соколова действительно спала – не прикидывалась. - Хотел поговорить, - выдохнул Костя, снова отвернувшись к окну. – Собственно, и сказал все то, что ты хотела услышать. Думал, вдруг притворяешься специально… С тебя станется… А потом не пришел, потому что ждал, пока выздоровеешь до конца. Один раз уже попытался поймать тебя в буфете – в больницу везти пришлось… А ты как вышла, так сразу и начинала язвить опять и огрызаться, - он замолчал. Юля осторожно прислонилась к стене – в кои-то веки возразить было нечего. Это ведь удивительно, как одни и те же ситуации можно интерпретировать по-разному. И нельзя сказать, что верной является только одна трактовка. Скорее уж обе искаженные, а истина, как водится, где-то посередине. - Что поделать, - тихо начала девушка, не зная толком, что ответить. Ведь прав был Лисицын, взрывается она по поводу и без, ищет всегда темную сторону луны. – Видимо, и я не цветочек аленький. Не барышня нежная – безропотно кивать и сюсюкать не умею... Уж какая есть – другой не будет. - Другой и не надо, - просто ответил Костя, все также глядя в окно, будто о погоде беседовали. – Только я, знаешь ли, тоже не поэт Серебряного века – стихи не пишу, говорить красиво не умею, звезду с неба обещать не буду, лепестками роз тоже усыпать не стану… Я просто опер. Можно даже сказать, злой опер. С такой работой не хватает ни сил, ни воображения на всякие романтические глупости. Какой есть. Как ты говоришь: другого не будет. Юля смотрела, как он, стоя к ней вполоборота, говорит это все абсолютно спокойным, ровным тоном, и понимала, что ее губы растягиваются в улыбке. Она услышала! Батюшки! Даже под пули лезть не пришлось! Она услышала то, что так хотела услышать. Нет, не признание в любви, которое теперь ей казалось слишком обычным и банальным, а те самые единственные слова, индивидуальные для каждой женщины, от которых сердце почему-то начинает биться чаще, появляется желание смеяться и плакать одновременно, а еще хочется обнять весь мир. Соколова широко улыбнулась, глядя, как он серьезно смотрит в окно, и примирительно предложила: - Ну что… злой опер… может, чай хотя бы попьем? Лисицын быстро обернулся. Она стояла на расстоянии пары метров от него, пытаясь спрятать улыбку и скрыть сияющий взгляд. Боже мой, какая приятная сердцу картина! Неужели они наконец-то услышали друг друга? Сразу стало как-то легко и свободно в груди. Мужчина несмело улыбнулся и кивнул: - Давай чай попьем. Соколова прошла к раковине, чтобы налить в чайник воды. Он молча наблюдал за ее действиями. Девушка закрыла кран, щелкнула крышкой, затем специальной кнопочкой. Вытерев руки, Юля повернулась и поняла, что все это время Костя неотрывно следил за ней. Она смущенно отвела взгляд. Как неловко-то, черт возьми. И это на собственной кухне! - Сейчас закипит, - осторожно сказала Соколова, чтобы хоть чем-то заполнить паузу. – Ну, если вы, конечно, не боитесь, что я вас отравлю, товарищ майор! Я же поганка ядовитая! – опять эта проклятая автоматическая самооборона! Где же она отключается-то?! - Не ядовитая, а бледная, - вопреки ожиданиям, спокойно поправил Лисицын и лучезарно улыбнулся. - А бледная поганка разве не ядовитая? – она сама не смогла сдержать улыбки, глядя на него. - Понятия не имею, - беззаботно пожал плечами Костя, подходя к ней, - никогда не пробовал. И прежде чем Юля успела опомниться, майор притянул ее к себе и поймал губами ее губы. Она тут же инстинктивно уперлась руками ему в грудь, пытаясь оттолкнуть, но мужчина не собирался сдаваться – держал крепко. Пихайся, сколько хочешь, не вырвешься – в конце концов, физическое преимущество за ним.