Привычка выживать

Уважаемые читатели, при нахождении ошибки/опечатки/не там и не так поставленной запятой, пожалуйста, используйте публичную бету.

      Бити с самого начала не понравилась эта идея с записанным на камеру интервью. После того, как Энорабия поделилась с ним впечатлениями о собственном интервью, плохие опасения размножились в геометрической прогрессии. Бити не любит камеры, и не умеет играть в человека, которым не является. Бити немногословен, и чаще всего говорит лишь о собственных проектах, а не о чувствах, которые когда-либо испытывал. Откровенность ему чужда; он не помнит ни одного момента в своей жизни, когда говорил с кем-то по душам. Скорей всего, таких моментов не было до Второй Квартальной Бойни, и всего, что за ней последовало. - Можешь ничего не говорить, - оптимистично заявляет Джоанна, когда сталкивается с Вольтом за завтраком, - поплачь, - добавляет с обезоруживающей улыбкой. – Зрителям нравятся слезы, - и прикрывает рукой рот, вся такая довольная своей шуткой. Бити советует ей тщательнее пережевывать морковку, а сам медленно разворачивает блестящий фантик шоколадной конфеты, и едва ли не мурлычет от удовольствия, когда шоколад растворяется на языке. Джоанна поджимает губы, и выходит из столовой, не подозревая, что Вольт терпеть не может шоколад, а мурлычет исключительно из-за удавшейся маленькой мести. На самом деле, гений не мучается представлениями о том, как это будет. Он вполне собран для интервью, он делает пометки в своем блокноте, по пунктам, которые, как он думает, будут интересны зрителям. Самое интересное он подчеркивает сначала одной чертой, потом что-то вычеркивает, и выделяет двумя чертами лучшие из вариантов. За этим занятием его застает мелкая Каролина, и садится рядом. - Энорабия куда-то делась, - поясняет она, хотя Бити не спрашивает ни о чем. – По ее мнению, я не должна оставаться в одиночестве на срок больше, чем пять минут. Она думает, что Капитолий перевернут с ног на голову, если я останусь без присмотра. Такое чувство, что без присмотра я примусь за славное дело – восстановление моих прав в качестве наследницы на несуществующий трон, - девчонка отчетливо фыркает, и посматривает по сторонам. Голос у нее довольно приятный, но Бити, даже пытаясь не вслушиваться в ее слова, отвлекается от своего занятия, и мысленно вызывает Энорабию. Хотя Энорабия, скорей всего, не отреагировала, если бы он звал ее по громкой связи Центра, умоляя о помощи. Каролина отчаянно скучает целых три минуты молча, затем перемещается ближе к мужчине и внимательно читает все, написанное на листе, дыша на ухо Бити. Затем фыркает еще раз с еще большей долей издевки и отворачивается слишком явно. - Что не так? – не выдерживает гений, когда девчонка едва ли не начинает насвистывать, демонстрируя свое отношение к только что изученному материалу. - Где? – уточняет маленькая тиранка с невинным взглядом. – Ах, здесь, - показывает пальчиком в сторону листа с множеством зачеркнутых и перечеркнутых строк. – Все не так, Вольт. Что ты вообще знаешь о том, как нравиться людям? Бити пропускает мимо ушей уже порядком притершуюся к нему кличку и тяжело вздыхает. - Уверена, ты даже на интервью перед первыми своими Голодными Играми не смог выдать ничего интересного. Ты скучный, - добавляет с нажимом. – Быть может, если ты расслабишься, и не будешь так долго думать о том, с какого слова начать и каким словом закончить, никто не заснет, пока ты будешь говорить. И маленькая паршивка убедительно давит зевок. - Я не думаю долго над каким-то интервью! – внезапно вспыхивает неэмоциональный Бити. - Я вижу, - Каролина пожимает плечом. – Все видят, Вольт. - Я – не Вольт! - Не нервничай ты так, Вольт. - Не хами, - грозно говорит появившаяся в дверях Энорабия. Каролина показывает Бити язык и вздыхает, подходя к своей навязанной наставнице. - У него ничего не получится, - говорит недостаточно тихо. – Пусть теперь это интервью никак не повлияет на продолжительность его жизни, на фоне остальных победителей он провалится. - Не хами, - повторяет Энорабия. – А то оставлю тебя с Джоанной еще на сутки. Вольт чувствует себя почти отмщенным. Каролина пожимает губы и принимается зло ворчать. И смешно размахивает руками. - Нет, это слишком жестоко! Ты не можешь так поступить со мной! Она курит! Она не знает ни одной нормальной сказки, только какие-то ужасы рассказывает, она сломает мою детскую психику, приучит к курению, из-за нее я пойду не той дорогой… - Слишком много пафоса, - Энорабия качает головой. – Актриса из тебя плохая. - Лучше, чем из него, - парирует Каролина и смотрит в сторону Бити. – Удачи, - хочет добавить привычное «Вольт», но осекается, заметив взгляд своей няньки, и с трудом выдавливает, - мистер Бити. - Перебор, - откликается сам Бити, и, едва дождавшись, когда парочка уйдет, снимает очки, трет уставшие глаза. А потом рвет на тонкие полоски исписанные листы. Девчонка права; ничего хорошего из этого не выйдет. После откровений Энорабии, от которых Том был в безудержном восторге, а сама Энорабия мрачно торжествовала, выглядя убийственнее обычного, ему не стоит и пытаться выделиться. Он находится среди сумасшедших, которые по всем параметрам затмевают его. Он может проанализировать каждого из своих навязанных соперников, и может понять, отчего воспринимает их сейчас как соперников, потому что нет никакого соперничества, но не может не признать своего громкого поражения на их фоне. Он слишком обычный. Он не может похвастаться своими выточенными клыками. Он не разденется в прямом эфире догола с самым независимым видом. Он не свалится перед камерой с кресла, потому что бессовестно пьян. И чтобы он не сказал, его слова не заставят кого-то перейти на его сторону. Потому что он – не беспощадная Энорабия. Не наглая беспринципная Джоанна. Не Хеймитч, страдающий похмельем и кичащийся степенью своего отчаяния. Не безмятежно собранный и поглощенный своими мыслями Пит. И, разумеется, он ни разу не Китнисс Эвердин. Можно сказать, он никто. И кровь на его руках взялась ниоткуда. - Только не говори, что на тебя тоже уже подействовало это место, - голос Гейла отрывает Бити от безудержного самоанализа. Хоторн нависает над гением в полном обмундировании, и размахивает двумя руками, пытаясь разогнать атмосферу сумасшествия, которая заполняет все помещения Тренировочного Центра. - Значит, ты уже со всеми познакомился, - подытоживает Бити. - О, - Гейл самодовольно улыбается. – Большинство из них мне и до этого славного момента были знакомы. Вчера ночью, - здесь бравый солдат запинается, - или сегодня утром, впрочем, не важно, я поговорил по душам с Энорабией, раз уж она в нашей команде… - Нет никакой команды, - сдавленно восклицает Бити. – Мы все в чертовой заднице. Обычно Бити не повышает голоса. Не топает ногами. И не хлопает дверью. Обычно Бити точно выстраивает свою речь, не разбавляя необходимый набор слов водой. Проговаривает все очень четко, вежливо, не повышая голоса. Обычно, но не сегодня. Когда Бити хлопает дверью, Гейл хлопает ресницами и усаживается на диван, перед стопкой разорванных листов, быстро осматривается по сторонам, и берется за голову. Это место, похоже, на всех влияет самым жутким образом.

... Наверное, Хеймитч не удивляется, когда Бити заявляется на его этаж без предупреждения. Быть может, Хеймитч и сам не особенно соблюдает всякие там приличия, которые только усложняют отношения между людьми. Конечно, Хеймитч не имеет ничего против мгновенного оказания помощи человеку, оказавшемуся в весьма щекотливом положении. Но Бити заявляется без предупреждения не просто на его этаж, а в его ванну, и не пререкающимся тоном требует (именно требует!) поделиться запасами спиртного. - Кажется, ты слишком переживаешь по поводу этого интервью, - говорит Хеймитч сконфуженно. – Расслабься. Никто не давит на тебя, никто не заставляет тебя пытаться прыгнуть выше головы… - Конечно, - Бити взрывается и повышает голос, - никто не давит на меня, никогда не давил! Вы все здесь больные на голову, можете сходить с ума на камеру не заботиться о том, что о вас подумают. А я, признаться, устал думать. Эти бесконечные цифры, какие-то дурацкие проекты, всегда совершенно секретные, о которых нельзя говорить вслух, постоянное напряжение, постоянное молчание, все это доканывает меня. Знаешь, в каком месте я рос? – спрашивает Бити тем же нервным тоном, и резко убирает очки. – О, это было райское место, мой Третий Дистрикт. Представь что-то среднее между помойкой, на которую со всей страны привозят поломанную технику, и кладбище, да, кладбище этой самой техники, - Бити щелкает пальцами, подобрав наиболее подходящий образ своей родины, и улыбается совершенно безумно. – И во всем этом безраздельно царит молчание, от которого у неподготовленных мурашки по коже должны бегать. Всех детей растят однообразно, и, едва они перестают тянуть в рот мелкие детали, их начинают приучать к сборкам самых разных механизмов, к починке сломавшихся единиц техники. Самых одаренных увозят в Капитолий, что бы привозить назад, в Дистрикт, раз в год. На Жатву. И все это – в бесконечном молчании. Молчание сводит всех нас с ума. Жатва доканывает тех немногих, кто еще способен думать не чертежами, а вполне человеческими мыслями. Бити собирается с духом. Хеймитч, до этого сидевший в остывающей ванне без движения, обреченно думает о том, как несправедлива к нему судьба. В его жизни и без окончательно съехавшего с катушек Вольта неадекватных людей хватало. Так нет же, пришла беда, откуда не ждали. Внезапно гениальный ученый возвращается в этот бренный мир и с удивлением осматривается по сторонам. Наверное, пытается сообразить, как он оказался в ванной комнате одиннадцатого этажа, в компании голого Хеймитча, теперь почти неприкрытого пушистой пеной. Неловко поправляет очки, затем, полностью осознав неловкость ситуации, очки снимает и подслеповато смотрит по сторонам, будто не может обнаружить дверь. - Так где, ты говоришь, у тебя спиртное? – спрашивает тихо, рассматривая яркое полотенце, а затем выходит, следуя четким разъяснениям хозяина этажа. Ему приходится какое-то время подождать хозяина в комнате. Хеймитч появляется в банном темном халате, топает до дивана и обреченно думает о том, что день не задался с самого утра. - Ты принимаешь ванну, - внезапно отмирает Бити. – Утром нежишься в теплой воде… - уточняет как-то резко и подскакивает на месте от очередной блестящей идеи. – Джоанна знает? - Проси, что хочешь, - быстро соображает Хеймитч. - Мне нечего у тебя просить, - Вольт пожимает плечом и оглядывается на уже открытую бутылку. – У тебя и взять-то больше нечего. Ведь нечего же? – и смотрит в сторону Эбернети с явной надеждой, но тот тяжело вздыхает. - Нас держат здесь на коротком поводке. Бити и рад бы промолчать в ответ на пустую, по сути, фразу, но ему изменяет обычная сдержанность. Он опять повышает голос, рассказывая о том, как выглядит на самом деле поводок Капитолия. Рассказывает о темных помещениях, в которых ему приходилось работать еще в бытность обычным подростком, о ярком свете, бьющем по глазам, о самом ходовом в дистрикте товаре – очках; зрение у большинства населения ни к черту с самого рождения, а условия работы только усугубляют напасть. Он рассказывает о том, как попал в команду подающих надежду людей, как приехал в Капитолий в компании таких же молчаливых насупленных детишек, которых обучали азам будущих профессий на скорую руку, и участь которых с самого начала была самой незавидной. Капитолий упрямо вырабатывал ресурс, выжимая из них всех все, что можно было выжать, чтобы потом вернуть сломанных людей обратно в дистрикт, без привилегий, с угробленным здоровьем, с растраченными для чужого блага мечтами и лишенных всяких надежд на светлое будущее. Быть может, Бити повезло с тем, что он избежал незавидной роли никому не нужного ученого. Быть может, Жатва, на которой прозвучало его имя, несколько разнообразила его жизнь. Он умудрился победить на Арене, и талант его стал очевиден. Ему позволили не просто работать над созданием новых механизмов, ему позволили творить. И не в душных темных цехах, а в лабораториях, чистых и светлых, не видя белого света, но и не умирая от голода и сырости. Ни о какой свободе не могло идти и речи, и Бити не знал, каким бы был его выбор, сумей он вернуться в прошлое на Арену, на которой он сделал ток своим орудием смерти. Скорей всего, он поступил бы так, как поступил на самом деле; в сравнении с остальными победителями игр, он не мог жаловаться на насилие. Его честно использовал Капитолий, но Капитолий использует его до сих пор. - Не думал, что тебя так сильно заденет это шоу, - выдавливает Хеймитч с опаской. Ему страшно представить реакцию стоящего перед ним гения на самую безболезненную фразу, но он не может сдержаться. Он действительно удивлен тому, как на самом деле относится Бити к формальности вроде интервью, когда вокруг творятся другие жуткие вещи. - И я не думал, - внезапно отвечает Бити, и умолкает. У всякого человеческого терпения есть предел.

...

Пит старается относиться ко всему происходящему спокойнее, но он не так сильно погружен в собственные проблемы, чтобы не удивляться абсурдности всего происходящего. Хеймитч прокрадывается на четвертый этаж в банном халате, и, выходя из кабины лифта, едва не распластывается на ковре. Будто ожидая автоматной очереди в честь своего появления. - Хеймитч? – Пит не знает, что и говорить, и молча ждет, когда бывший ментор примет вертикальное положение, охая и вздыхая от натуги. При всем при этом, Пит уверен, что Эбернети трезв. - Они все здесь сумасшедшие, - говорит между тем бывший ментор и затравленно озирается. – Где Джоанна? Джоанна поднялась сегодня ни свет ни заря, взяла под руку ничего не соображающую со сна Эффи, парочку запуганных стилистов и отправилась выбирать наряды для шоу. Вид у нее при всем при этом был очень загадочный, да и молчаливость, прежде ей не свойственная, порядком щекотала нервы тем, кто давно ее знал. Услышав короткий содержательный ответ, Хеймитч морщится. - Чего ты от нее хотел? – интересуется Пит. – Я могу все передать. Эбернети тоже не слишком-то молчалив. Но и он ограничивается загадочным взглядом и предложение капитолийского переродка игнорирует. Затем запахивает банный халат сильнее, и спрашивает, могут ли их всех сводить здесь с ума с помощью какого-нибудь газа, не имеющего цвета и запаха. Пит пожимает плечом, и тоже озирается. Атмосфера общей нервозности начинает постепенно передаваться и ему.

...

Когда Энорабия обнаруживает гения, сидящим на кухне с початой бутылкой и без светящегося экрана планшета, она с трудом подавляет в себе желание убедиться в том, что перед ней – прежний Бити, а не переродок, созданный Капитолием взамен сломавшего. Она ничего не говорит, подходит к холодильнику, чтобы проверить его содержимое, как поступают абсолютно все, заходящие на кухню, и, как и все, убеждается в том, что в нем нет ничего интересного. Приходится признать, что открывание непрозрачной дверцы – своего рода ритуал посвящения, и каждый должен его пройти. К столу Энорабия возвращается вместе с пакетом сока. - Ты здесь сидишь целый день, - говорит отстраненно. - У меня выходной, - отвечает Бити без всякого выражения. Его очки валяются на столе, и без очков выглядит очень молодым, очень незнакомым и очень печальным. - У тебя не бывает выходных, - фыркает Энорабия и устраивается на стуле, вскрывает пакет сока, наполняет им прозрачный стакан до половины. Остальную половину ее питья составляет алкоголь, которым Бити делится только потому, что у него не спрашивают разрешения. - А у тебя нет ни одной свободной минуты в одиночестве, - парирует компьютерный гений с тем же безразличием. – Где твоя неугомонная подопечная? - У нее урок рисования, - вторая закидывает ноги на свободный стул, пьет. - Ты должна быть на тренировке, - следует ответ. - У меня выходной. Замкнутый круг. Они пьют, не чокаясь, думая о своем, и молчание становится похожим на саван, под которым и душно и жутко, но который нет никаких сил стянуть со своего одеревеневшего тела. - Просто мы устали, Вольт. Вольт морщится, как от зубной боли. - Сейчас ты должна добавить, что скоро все закончится, - Энорабия пожимает плечом, но все же соглашается. – Хотя мы оба знаем, что ничего не закончится. Ни после шоу, ни после того, что будет после шоу. Это никогда не закончится, и, быть может, продолжится даже тогда, когда мы все умрем. Или нас убьют. Или мы еще кого-нибудь убьем. Игры будут всегда, чертовы игры, от которых нет спасения. - И все-таки, - вторая делает еще глоток. – Скоро все закончится. И не смеется. - Почему ты так много думаешь об этом интервью? – Бити бросает на нее укоризненный взгляд, и Энорабии приходится ответить на незаданный вопрос. – Иногда Каролину невозможно заставить молчать. Она говорит и говорит, и ты либо слушаешь ее, либо сначала сопротивляешься, а потом ломаешься и слушаешь ее. Меня нелегко сломать, - добавляет не без бахвальства, - но меня сломали задолго до того, как она прицепилась ко мне, как банный лист. Так ты ответишь, почему так много думаешь о каком-то чертовом интервью? За него даже баллов не дадут, наверное. - Во мне внезапно появился дух соперничества. Объяснение так себе, но сойдет для темных времен. Джоанна Мейсон может подкрадываться к своим жертвам незаметно, когда хочет. - Хорошо, Вольт, тогда давай поиграем, - говорит с ядовитой улыбкой. – До этого момента я плевать хотела на это шоу и это интервью, но раз речь пошла о соперничестве… - она игриво подмигивает и бросает пакеты с покупками в угол, почти не слыша возмущенный этим поступком писк Эффи. – Они хотят шоу, Вольт. Они получат шоу, так? – и оборачивается в Энорабии. – Ты не участвуешь. - Это еще почему? – Энорабия лениво рассматривает Мейсон, не убирая ног со свободного стула, и Джоанне приходится сесть рядом с Бити, но с другой стороны. - Ты дисквалифицирована за выступление раньше срока. - Черта с два, - вторая закатывает глаза. – Просто скажи, что я уже выиграла. - Черта с два! – седьмая отбирает у Бити бутылку. – На что играем? - На хорошие манеры, - возмущенно говорит Эффи, водружая пакеты с покупками прямо на стол перед Мейсон, и забирает у нее же бутылку. – Тебя не учили, что пить из бутылки некрасиво?! - По крайней мере, теперь ты не протестуешь против моего пьянства, - усмехается та в ответ. - Так что получит тот, кто выиграет? Все собравшиеся на кухне напряженно думают. Пытаются, по крайней мере. Бити слишком пьян, чтобы думать. Энорабия слишком ленива. А Мейсон, кажется, хочет выиграть просто так. Когда на кухне появляется Эбернети, и спокойно выслушивает новый абсурдный спор, он тоже начинает размышлять о том, чтобы ему такое затребовать, но, в конечном счете, так же отчаянно тупит. Пит, которого кухня манит сама по себе, уточняет, кто будет выбирать победителя, и Каролина вызывается быть судьей, но ее кандидатуру все резко отвергают. - Она – твоя нянька, - Джоанна показывает на Энорабию. – Он – твой учитель рисования, - обстреливает глазами Пита. – И у тебя очевидная слабость к Китнисс Эвердин. И еще очевидная неприязнь ко мне, - и Каролина вынуждена признать правдивость сказанного. - Разве Китнисс участвует? – уточняет Хеймитч, не скрывая своего удивления. - Она – доброволец, - хмыкает Джоанна. – Она доброволец во всех играх, даже в тех, о существовании которых не подозревает. Когда заканчивается бутылка, начатая Бити, Хеймитч ворчит, что на всех алкоголем не напасешься, но все-таки притаскивает еще одну. Веселье в самом разгаре; ни у кого из присутствующих нет на сегодня никаких планов, и все пьют. Эффи морщится, но тоже пьет маленькими глотками, причитая, что ее обязательно уволят, что ей предстоит тяжелый разговор с Плутархом о ее неспособности держать под контролем неуправляемую свору вверенных ей победителей, но ее причитания с легкой руки Хеймитча превращаются в новые тосты. Их никто не контролирует. Их посадили в прозрачное здание, им прочитали список запретов, которые можно нарушать и оставили в покое, чтобы посмотреть, что они все с собою сделают. Им дали свободу – не ту свободу, которой можно гордиться, а ту, которая сводит с ума. Что ж, они с удовольствием будут сходить с ума в прозрачных стенах, в обществе людей, которым им так же противны, как и они сами себе противны. Мигание чертового света несколько портит атмосферу. - В последнее время он только и делает, что мигает, - замечает с неудовольствием Джоанна. - Некоторые районы остаются без энергии сутками, - говорит Бити, оживляясь. – Но самое интересное, - здесь гений поднимает вверх дрожащий палец, взывая к тишине, которая и без этого никем не нарушается, - я заметил странную особенность этого здания. Когда свет погаснет, начнет работать аварийный генератор энергии, а само здание окажется заблокированным. Капитолий, - Бити с трудом ворочает языком и тянет гласные, - боится, что мы все отсюда сбежим в случае экстренного отключения света. А самое интересное, - делает завораживающе уместную паузу, - каждый этаж будет заблокирован отдельно. Договорив, он мечущимся взглядом обводит собравшихся, и собравшиеся взрываются от комментариев. Шум неимоверный, и Хеймитч ловит момент не только шума, но и разговорчивости Бити. - Напомни мне, над каким важным проектом ты работаешь сейчас? – Хеймитч подсаживается ближе к объекту своих допросов. Алкоголь позволяет ему обнаглеть и подвинуть Энорабию, которая, впрочем, давным-давно ушла отсюда с Каролиной, поэтому подвинуть ее ничего не стоит. Бити хмельно улыбается. - Это смертельное оружие? – задает Хеймитч с легкомысленной улыбкой наводящие вопросы. Бити улыбается еще шире. - К черту смертельное оружие, Эбернети. Мы уже выиграли чертову революцию, кого нам еще прикажешь убивать? – он обнимает своего собеседника за шею, и пытается шептать ему на ухо. – Мне никогда не говорят всей правды, веришь? Даже тогда, когда я разрабатывал чертовы двойные бомбы, я не знал, когда и где их будут использовать. Никто не знал, ни я, ни Гейл. Сейчас мы работаем над техникой распыления удобрений для одиннадцатого дистрикта. Без этой чертовой установки мы все умрем с голоду зимой. По крайней мере, пока я в этой легенде уверен. Вдвоем они весело хохочут. - Мы выиграли чертову революцию, слышишь? – спрашивают друг у друга, а потом вопрос идет в массы, и возникает новый тост, и алкоголь заканчивается раньше, чем начинаются душевные разговоры, в которых чужие тайны срываются с дрожащих губ, потому что все выходит из-под контроля. - Хреновый из тебя шпион, - ядовито усмехается Мейсон, когда Хеймитч выбирается на балкон, чтобы вдохнуть свежего воздуха. Эбернети не спорит, но слова возражения у него все равно могли бы найтись. - Где сейчас Китнисс? – спрашивает он, расправляя плечи. Джоанна пожимает плечом. У Вольта депрессия, и он не отслеживает передвижения всех по зданию. Скорей всего, Огненная Девочка на своем этаже, или на тренировке. Ей все равно нельзя покидать этих стен – она ведь вроде как мертва для всего мира. Джоанна рассеянно думает о том, что она не отказалась бы сейчас побыть среди мертвых. Среди мертвых им всем – самое лучшее место.

...

Том выглядит несколько шокированным, когда Бити предстает перед камерами в нетрезвом виде, с очками с треснутым стеклом, и не хочет выпускать из рук початую бутылку. Бити отказывается перенести чертову запись на другой день, грузно опускается в неудобное кресло, пытается принять удобную позу, и в результате закидывает ноги на стол, залпом выпивает стакан воды и складывает руки на животе. И начинает говорить даже раньше того, когда потрясенный оператор начинает запись. Никогда прежде Бити не был таким откроенным на людях; хотя прежде он не был на людях настолько пьян. Алкоголь позволяет ему не видеть горящий огонек камеры, и слова, которые он не расставлял предварительно в правильном порядке, вполне осознанно срываются с его языка. Тому изредка приходится корректировать направление его откровений, но все оставшееся время новый ведущий лишь сидит с открытым ртом, пораженно думая о том, что всем этим людям вовсе не нужен поводок. Без поводка, без внешнего блеска, без гармонии, навязанной им извне, они становятся по-настоящему интересными. Плутарх не склонен к азарту нового ведущего шоу, которое считает своим настоящим детищем. Он не захлебывается восторгом, просматривая ключевые моменты записанного материала. Он долго расхаживает по кабинету, оставшись в одиночестве, посматривает на опустевшие полки своего книжного шкафа и думает о судьбе книг, к которым Пит Мелларк неоднократно проявлял интерес, и которые были отправлены на тщательное изучение, и думает, думает, думает. Прежде он всегда неплохо разбирался в людях. Он умел просчитывать их реакции на самые разные события, и его прогнозы чаще всего сбывались. Он считал себя если не творцом, то его помощником, и его шоу обычно шло по сценарию, который был написан заранее. Впервые он прокололся с Питом Мелларком, который, очевидно, не врал о своем равнодушии к Эвердин, и свое равнодушие доказывал каждый раз, когда представлялась возможность, не только словами, но и поступками. Иногда – Плутарх мог заметить это – переродок делал над собою усилие, чтобы разозлить всех, и вел себя с Китнисс иначе, но это усилие было слишком заметным, чтобы верить ему. Но Пит – отдельный случай; он побывал в лапах президента Сноу, и поэтому контролю не поддается так же, как и прогнозированию. Чего нельзя сказать об остальных участниках шоу, которые так же действуют вопреки своей обычной линии поведения. - Ты разочаровываешь меня, - говорит Плутарх, не оборачиваясь на замершую посреди его кабинета Эффи. Ему вовсе не хочется смотреть на нее, один вид ее вызывает у него вспышки неконтролируемого гнева. – Почему им позволено пить и развлекаться? - Мне запрещено контролировать их, - говорит Эффи тихо, опустив голову. - Ты поощряешь их, - говорит Плутарх безразлично. – И принимаешь участие в их веселье. - Зато они верят мне, - отвечает женщина. - Не боишься променять мое доверие на их доверие? – здесь министр все же оборачивается и подходит ближе; слишком близко к худой женщине в жутком наряде. – Не боишься оказаться там, откуда я тебя уже однажды вытащил? - Они заключили спор. Тот, чье интервью больше понравится новому ведущему, выигрывает, - Эффи смотрит прямо в глаза своего бывшего спасителя и нынешнего мучителя. Плутарх морщится; он вынужден действовать с людьми, которые до сих пор умудрились не повзрослеть окончательно. – Они еще не решили, что получит победитель. - Никудышная из тебя шпионка, - фыркает Плутарх. – Никто из них уже не представляет опасности, но все они нужны мне живыми до шоу. После шоу у меня будет время сделать их всех покорными. Повисает неприятная пауза, и министр, не умея читать по безразличному лицу Эффи, все же правильно угадывает направление ее мыслей. - Ты зря ставишь на Мелларка. Ты зря думаешь, что никому неизвестно о том, что творит Бити за моей спиной. Я знаю обо всех их так называемых «козырях», но все эти козыри такие мелкие, что мне даже не нужно отбирать их. Посмотри на меня, - он повышает голос, и Эффи едва не вздрагивает. – Скажи мне, почему ты все еще веришь в них? Я знаю, что где-то под белой кожей, - он прикасается к скуле Эффи, и ведет палец вниз, по щеке. Эффи сжимает челюсть и поднимает голову. Плутарх смеется, и убирает палец лишь доведя его до ключицы, - ты все еще веришь в них. Эффи нервно сглатывает. - Нет. Ты ошибаешься. Теперь я верю в пытки и насилие. Она отвечает очень спокойно, и спокойно выслушивает просьбу министра о том, что в ближайшее время ей нужно будет сопровождать Мелларка в одно неприятное место. Она уходит из кабинета, когда ей позволяют уйти, и плотно прикрывает за собой дверь. Эффи не удивляется, видя перед собой спокойную Энорабию, и пытается искренне улыбнуться сосредоточенной Каролине. - Что, непростой день? – спрашивает вторая, когда Каролина скрывается в кабинете министра. Ей не хочется начинать разговор с этой странной женщиной, от которой не дождешься ни одного нормального ответа, и которая может оказаться такой же двуличной, как и все капитолийцы, с которыми Энорабии прежде приходилось столкнуться. Но она чувствует в Эффи какую-то надломленность, которой прежде не было, и все же начинает разговор. - Очередной непростой день из множества непростых дней, - с непривычной горечью отвечает капитолийка и поспешно прощается. Энорабия долго смотрит вслед несуразной фигуре. Быть может, ей все же удалось поставить на ту команду, которая победит. Или все-таки нет.