Привычка выживать

      Пит помогает перенести на второй этаж спящую Каролину, уже после того, как пробивает полночь, и, может быть, поэтому остается жив. У Энорабии очень выразительный взгляд. Она еще не вполне овладела техникой убийства взглядом на расстоянии, но если бы она демонстрировала сей навык на Индивидуальном Показе, Пит, окажись он в жюри, без размышлений поставил бы ей 12 баллов. Вместо пожелания приятного сна Энорабия скалится в своей фирменной улыбке, и Пит тяжело вздыхает. И им всем, больным и раздавленным, предстоит играть на публику в счастливую семью? Это ни в какие ворота не лезет; им никто не поверит, они в два счета покончат с планами Плутарха, и быстро вернутся каждый к своим демонам. (- Весьма наивная надежда, - говорит мертвый Президент Сноу в лифте. – Практически не обоснованная. Даже если вы здесь все поубиваете друг друга, от вас все равно не отстанут.) Иногда Пит думает о том, что переродком быть проще. Терпеть рядом с собой постоянное ворчание своего заклятого врага и причину всех бед в одном флаконе – задача не из легких. Сложность в том, что этого врага невозможно убить – он уже мертв, а способов избавиться от призраков Пит пока не знает. Нужно будет спросить как-нибудь у кого-нибудь. Знать бы еще, у кого. Он выходит на первом этаже и стоит какое-то время в холле, потом замечает сумку, все так же небрежно брошенную, и недоумевает: разве Гейл не вернулся за своими вещами? Еще он слышит в отдалении голоса, негромкие, но все-таки раздражающие его своей веселостью. Разумеется, вся неспящая компания собирается на так полюбившейся им кухне, и, разумеется, у них был достойный повод собраться. - Это отвратительно, - говорит Пит громко и уверенно, и заглядывает в холодильник. Отчего-то каждый появляющийся на кухне первым делом заглядывает в холодильник, и лица у всех при свершении этого действа с каждым часом, прибавляемым к полуночи, становятся все суровее и суровее. - Я говорю им об этом уже целый час, - откликается Джоанна, сидящая ближе всего к Вольту и, следовательно, к монитору. В руках у Джоанны морковка, которой девушка хрустит с явным аппетитом. Бити лишь изредка косится на экран, и чаще – на Джоанну. Или на морковь, кто его знает. Еще чаще Бити тянется рукой к своему бокалу, всегда полному стараниями страдающего в темном углу Хеймитча, который так же не смотрит на экран, но изредка добавляет в ход беседы несколько пессимистичных фраз. Эффи меряет маленькими шажками кухню, в руках у нее планшет, каблуки ее не стучат по паркету, хотя, быть может, в этом виноват хруст, с которым Джоанна разделывается с очередной морковью. - Так что вы все здесь делаете? – спрашивает Пит с явным неудовольствием и готовит обвинительную речь. Бити поднимает на него воспаленные глаза и качает головой. Разумеется, отвечать за всех будет Джоанна, чья точка зрения никогда не бывает объективной, и никогда не выражает общественное мнение. - Их встреча была гораздо горячее, - заявляет она во всеуслышание и тычет морковкой в монитор. Пит наклоняется к ней и осторожно принюхивается. Джоанна, заметив это, недовольно хмурится, но, в конце концов, расплывается в чуть виноватой, хотя в большей степени вызывающей улыбке. – Подумаешь, выпила совсем чуть-чуть, - заявляет с коротким смешком, и резко переходит в атаку: - Это все он! – показывает на насупленного Хеймитча. – И он! – под раздачу попадает и Бити, находящийся, если верить взгляду, в каком-то состоянии прострации. – Я не виновата. Я вне всяких подозрений. Ты мне веришь? – впрочем, ответ ее не волнует. – Так вот, их встреча была горячее этого вашего «Пит. Китнисс», – и кривится, вспомнив. - Она бросила в него вазу, - внезапно отмирает Хеймитч. - Это был фарфор! – восклицает Эффи, все же прислушивающаяся к разговору. - Она швырнула в него вазу уже на двенадцатом этаже, - отмахивается от всех Джоанна. – Сперва она просто распяла его взглядом, даже имя не назвала. Зато Гейл… - мечтательно закатывает глаза, - весь такой подтянутый, в военной форме, будто только что с экрана из этих их агитационных роликов… Бити обреченно вздыхает и роняет голову на сложенные на столе руки. Кажется, эту фразу Джоанна повторяет давно и со вкусом. Пит неохотно садится за стол так, чтобы не видеть происходящего на экране. Звук отключен, или же ничего не происходит, но он чувствует себя так неуютно, будто подсматривает за кем-то в замочную скважину. - У него, кажется, даже глаза подведены, - доверительно сообщает Хеймитч и пьяно хихикает. - Вот и я говорю: будто только что с экрана, - кивает Джоанна. Если отвлечься от излишних комментариев со стороны, и того, что из пьяной Джоанны получается весьма посредственный рассказчик, всю ситуацию можно обрисовать в нескольких предложениях. Гейл Хоторн, очевидно, рассчитывающий на теплый прием, появляется в холле Тренировочного Центра, швыряет дорожную сумку, не глядя, и бросается к замершей Китнисс, которая лишь делает шаг в сторону и смотрит на «родственника» практически с убийственной ненавистью, а затем, помедлив, без слов удаляется в свои апартаменты. - Она меня пытала, - заявляет Бити сдавленно, не поднимая головы. – Она меня заставила. Дальнейшее развитие событий все желающие могли наблюдать уже с записи камер, установленных на этаже Китнисс. И то самое интересное им пришлось пропустить и додумать самостоятельно, потому что Капитолий, видите ли, слишком скуп, чтобы тратиться на достойную технику! Пит закатывает глаза, Бити опять что-то бормочет. - Короче, они до сих пор разговаривают, - говорит Джоанна с разочарованием. – Точнее, он говорит, а она слушает. Иногда что-нибудь кидает в него, но попадает редко. И как только из нее получился лучник, с таким-то плохим глазомером, - добавляет сокрушенно. – Но это ведь было так… горячо, сначала, - добавляет с сомнением, доедает морковку, и вытягивает руки в сторону Пита, как ребенок, который просится на ручки. Пит фыркает. - Ты сегодня не заслужила, - говорит без упрека. Джоанна капризно надувает губы. - Они меня напоили. Оба. А она, - показывает на Эффи, - им не помешала. - Я пришла позже, - безразличным голосом оправдывается Эффи, продолжая что-то исступленно искать в планшете, - и мне нет до этого никакого дела. - Как?! – возмущается Джоанна весьма правдоподобно. – Тебе нет дела до меня даже после всего, что между нами было? – и пьяно хихикает. Оставшиеся в комнате замирают и додумывают подтекст короткой фразы каждый в меру своей распущенности, а людей скромных, как известно, среди присутствующих нет. Но Эффи никак не реагирует на намек, даже не прислушивается к комментариям Хеймитча, который привык говорить все, что приходит в голову, пусть даже его никто не слушает; а слушать ему некому – Бити так и сидит, уронив голову на руки, Джоанна повисает на Пите, мысли которого где-то очень далеко. Эффи чем-то озабочена; эмоция, пусть даже и тревожная, делает ее лицо вполне нормальным даже под слоем грима. Но Хеймитч не может долго смотреть в ее сторону, что-то внутри него беснуется и воет, как раненный зверь. Он думает, что не может просить ее, но не помнит, за что именно. А еще он точно знает, что должен перед ней извиниться, но за этим знанием следует и другая, совершенно трезвая мысль: он никогда не сделает этого. И дело не в том, что она – кукла Капитолия, и не в том, что она работает на Хевенсби, и не в том, что она всегда будет живым напоминанием, одним из многих живых напоминаний, об аде, который следует за тобой уже после того, как ты покинул ад. Дело в ней. В том, как сильно она изменилась после освобождения из тюрьмы. А еще в том, что она почти не изменилась – оставила свои безумные наряды, нарисованные лица и парики всех цветов радуги, от которых у него порой начинает рябить в глазах. Она порой много говорит, много жуткого и неприятного, а лицо ее остается безучастным. Хеймитч немного побаивается ее и того, кто пишет за нее долгие и короткие речи, полные пафосного тщеславия, и обещает себе выяснить, кого должен благодарить за чрезмерную патетику. Впрочем, в последнее время он многое себе обещает. Разобраться во всем, что происходит в этом проклятом месте. Разобраться в том, что происходит внутри людей, его окружающих. Разобраться в себе, в конце-то концов! Он и раньше не выполнял свои обещания. А пока он наблюдает за всем происходящим со стороны, пытаясь оставаться объективным. Он много пьет, но меньше, чем раньше, и почти не сидит на своем этаже, когда его не трогают стилисты, досужий новый ведущий или Джоанна Мейсон. Он общается – подумать только, впервые за долгое время он общается с людьми, не пытаясь убедить их выложить побольше денег для умирающего на Арене ребенка, и не будучи в состоянии, в котором его язык действует отдельно от тела. Он даже получает удовольствие от того, что происходит. Удовольствие, в чем-то противоречащее логике происходящего, ибо логика происходящего в том, что он находится там, где не хочет находиться, среди тех, с кем не хочет иметь ничего общего, по вине тех, кого начинает ненавидеть всей душой. Впрочем, он решает поговорить о своей ненависти с тем, кто виноват во всем происходящем. Очень сложно добиться аудиенции Плутарха Хевенсби, но Хеймитч, скрипя сердцем, прибегает к помощи Эффи Бряк, обронив как-то мимоходом, что ему нужно обсудить несколько вопросов с нынешним министром связи. Эффи не удивляется, лишь смотрит в его сторону с большей внимательностью, чем обычно, и, кажется, даже принюхивается. От Хеймитча пахнет одеколоном и вчерашним перегаром, и Эбернети презрительно кривится, когда она сосредоточенно кивает. К министру на прием он попадает дня через два, и едва не опаздывает к назначенному времени, пытаясь избавиться от вездесущей Джоанны, которая вдруг вбила себе в голову, что бывший ментор из Двенадцатого Дистрикта расчесался и привел в порядок свою щетину ради какой-нибудь капитолийской фифы. Капитолийская фифа, ради которой Хеймитч и проделал все сложные манипуляции, на которые его не склонили даже приставленные к нему стилисты (всех их он испугал тем, что пришел на стрижку с ножом, который все время точил), поправляет воротничок синего костюма и фыркает, предлагая порцию коньяка. От коньяка Хеймитч отказывается, хотя и косится довольно жалобно. Плутарх качает головой и говорит фамильярно: - Брось, Хеймитч. Однажды нам удалось неплохо поработать вместе. Результаты этой самой неплохой работы до сих пор отравляют Хеймитчу жизнь. Эбернети с блаженным видом пробует коньяк – все-таки у министра припасены лучшие представители этого вида алкоголя. И ощутимо расслабляется. - Скажи, ну зачем мне участвовать во всем этом? – спрашивает, облизав губы. – Я стар, нефотогеничен, из меня уже песок сыплется. Публика будет не в восторге от моей помятой физиономии, да и мой характер играет не в пользу всего происходящего. Плутарх ставит свой бокал на стол; он так и не сделал глотка, хотя подносил бокал к пухлым губам. Министр выглядит озадаченным. - Брось, Эбернети, - говорит, взмахивая рукой, - публика представляет тебя героем, который дал Китнисс Эвердин ее блистательное прошлое. Ты вытащил ее с Арены. Ты сделал все, чтобы она выбралась с Квартальной Бойни. Ты все еще интересен им всем. Хеймитч фыркает. - Если ты думаешь, что Китнисс будет играть со мной на публику роль благодарной дочери, то ты ошибаешься. Наша первая после долгой разлуки встреча едва не закончилась моей бесславной кончиной. - О, - министр разводит руки в стороны, - подобная встреча между вами была. Она придет в себя, со временем. - Три месяца – слишком малый срок для нее, - возражает Эбернети. – Она все еще считает меня предателем. И я вынужден признать, что она права. - Девчонка недавно вернулась с того света. Ей нужно время, но не так много времени, как ты думаешь. Она уже согласилась принять участие в шоу, она уже занимается тем, чем раньше бы никогда не стала заниматься. Думаю, смерть пошла ей на пользу, - Плутарх неубедительно смеется. – Если, конечно, такое возможно. Разве она не стала более благоразумной? Более взрослой? Хеймитч пожимает плечом. В вопросах собеседника ему слышатся совсем другие вопросы. Разве Китнисс Эвердин не перестала быть прежней Китнисс Эвердин? Поэтому на поставленные вопросы он отвечает пожатием плеча, весьма благоразумным жестом, который можно толковать, как угодно. Плутарх толкует их как явное согласие, и сразу проникается к Хеймитчу симпатией. - А вот Пит Мелларк заметно изменился, - говорит министр как-то рассеянно. Опять сдержанное пожатие плеча. - Нет больше того замечательного мальчика, который признался всей стране в любви к своей сопернице. Нет того, кто пожертвовал бы всем ради ее спасения, - интонации министра становятся задумчивыми, меланхоличными. – Он равнодушен ко всему происходящему. Быть может, Аврелий ошибся, заявляя, что его охмор канул в лета? Теперь Хеймитч не сможет отделаться пожатием плеча. Он ставит бокал с коньяком на стол, и мнется какое-то время. – Я знаю, что это уже не прежний Пит Мелларк. - Ты знал его лучше, чем я. Насколько сильно это уже не прежний Пит Мелларк? - Насколько сильно? – Хеймитч кривится. – От Пита в этом человеке почти ничего не осталось. Его равнодушие кажется мне нечеловеческим. Он не обращает внимания на Китнисс и проводит слишком много времени с внучкой президента Сноу, - делает паузу. – Славная девчушка, хочется заметить. Воспитанная в лучших традициях дедушкиных времен. - Мне кажется, на ее счет ты все-таки ошибаешься… - замечает министр, но Хеймитч отмахивается от возражений. - Пэйлор сослала ее за стекло не просто так. Пэйлор ее боится, да и я, признаться, ее побаиваюсь. Ее и того, как к ней относится Китнисс, - внезапно замирает, будто сболтнул лишнего. – Впрочем, вам ведь уже сказали, как Китнисс относится к девчушке? Хевенсби сдержанно кивает. - И вам это не кажется странным? – уточняет Хеймитч. - Нисколько, - Плутарх закатывает глаза. – Каролина – всего лишь ребенок. Один из тех, кого Китнисс защищала тогда, когда стреляла в Койн. И, кстати, разве подобное отношение не самый лучший пример того, что нельзя перекладывать грехи отцов на плечи детей? В новом мире, - министр чуть наклоняется вперед, - в становлении которого мы с тобой сыграли не последнюю роль, нет места для принципов Голодных Игр. "Есть игры хуже этой", думает Хеймитч с досадой, возвращаясь в то место, которое должен считать своим домом. Он никогда не был хорошим дипломатом. Игры дипломатии для него – тайна за семью печатями, и поэтому после беседы с министром, не давшей никаких видимых результатов, он воспринимает, как некую досадную ошибку со своей стороны. Или нет. Хорошенько подумать над этим ему мешает все та же Джоанна, хватающая его за руку еще в холле. Судя по мокрым волосам и яростному взгляду, она только что убила какого-нибудь водяного дракона, и пыл битвы еще не выветрился из ее деревянной головы. - У нас проблемы, - шипит Джоанна на ухо своему собутыльнику и насильно тащит его на одиннадцатый этаж, прямиком к бару, который пополняется стараниями Хеймитча после каждого посещения Хеймитчем других этажей, бара для стилистов и прочих «рыбных» мест. Хеймитч с тревогой наблюдает за тем, как эта безумная хватает одну из бутылок, и пытается вспомнить, когда в последний раз к нему бросались так, чтобы сообщить хорошие новости. Получается, что не в этом году. И даже не в прошлом. Может, эти моменты были до того, как его сломали Голодные Игры? Но он стал слишком стар, чтобы вспоминать дела давно минувших дней. - Это ненормально, - говорит Джоанна громко. Они находятся в одной из комнат, которая, если верить таланту Бити проникать в систему безопасности Центра, не находится под наблюдением. – Он вообще не ревнует Китнисс к этому подкачанному красавчику. Хеймитчу и вовсе становится нехорошо. - При чем здесь я?! – спрашивает он вяло, и ждет чего угодно, но не того, что происходит потом. Джоанна, в один присест проглотившая спиртное и даже не скривившаяся, плюхается на свободное рядом с ним место, и закидывает свои длинные ноги на журнальный столик. - Это ненормально, - повторяет с остервенением. – Я сплю с ним, - делится одной большой и страшной тайной, - и я знаю, что из него плохой лжец. Он может говорить, что хочет, обманывать весь Капитолий и весь Панем, обманывать даже самого себя, но он не может обмануть меня. Теперь, когда появился Гейл, и когда его появление вновь перевернуло с головы на ноги существование нашей святой Эвердин, я заявляю с уверенностью: он нечеловечески равнодушен ко всему, что происходит с ней. Ненависть или любовь, какая, к черту сказать, разница? Он должен помнить, как любил ее и как ее ненавидел, но он не может спокойно наблюдать за тем, что с ней происходит. - Нечеловечески, - повторяет Хеймитч, силясь что-то вспомнить. Джоанна убирается с его этажа только через два часа, и то лишь потому, что не может сопротивляться, и висит на плечах собутыльника, как здоровый мешок угля. Или вязанка дров, кому как удобнее. Сам Хеймитч может только удивляться тому, что все еще способен нести на себе такую неудобную и тяжелую ношу. То, что Пит эту ношу принимает с бесстрастным выражением лица, его уже не пугает. Сама ноша, увидев Пита, тянет к нему длинные цепкие ручки и извивается на плече Хеймитча, отчего едва не встречается своим милым лицом с полом, но все обходится мирно. С тревожными чувствами Хеймитч спускается на первый этаж, заглядывая на кухню, но не находя обычно тусующейся там толпы выживших. Ему хочется общения, его тянет на долгие душевные разговоры, и какое-то время он тратит на то, чтобы проверить все пустые комнаты первого этажа проверяя, нет ли здесь подходящей жертвы. Жертв нет; но в своих поисках он натыкается на комнату Эффи – одну из немногих жилых комнат, оставшихся здесь, и при том не самую роскошную. Сама Эффи обнаруживается здесь же, и Хеймитча не замечает, потому что увлечена разглядыванием маленькой белой таблетки, которую выпивает едва ли не с отчаянием. Хеймитч тратит всю свою ловкость на то, чтобы остаться незамеченным. Среди ночи он будит Бити, и предлагает тому выпить. Бити сопротивляется, но как-то вяло. Они не допивают даже маленькую бутылку, потому что у Бити завтра важный день, а Хеймитч узнает более чем достаточно о том, насколько хорошо прослушиваются телефоны, находящиеся в Центре. Важный телефонный звонок Хеймитч делает из какой-то сонной забегаловки. Аврелий, поднимая трубку, не кажется добросердечным врачом, к голосу которого Хеймитч даже привык. По тому, как он выслушивает неприятную новость, Хеймитч делает неутешительный вывод о том, что он не одинок в отсутствии хороших новостей. Джоанну ментор ловит так же на улице. И немного завидует тому, что косметика помогает девушке выглядеть свежей и вполне довольной своей жизнью и даже своим похмельем. На ее доброте, впрочем, косметика никак не сказывается, чего нельзя сказать о мучающем ее похмелье. Вкратце они обсуждают все собранные новости, и Джоанна заказывает себе двойной виски, и криво улыбается, и качает головой, и рука ее немного дрожит. И вообще она похожа больше на девчонку, которой была до Голодных Игр, а не на убийцу, которая сумела на Играх выжить. Для прикрытия они вновь поднимаются на третий этаж Центра с бутылкой, которую открывают только для прикрытия. Садятся по обе стороны от Бити, занятого какой-то бумажной работой, и молчат, глядя на него с одинаковым ожиданием. Бити сперва делает вид, что не замечает их, затем откладывает бумаги, вертит головой по сторонам, поправляет сползшие очки. - Чтобы вы двое не придумали на этот раз, я категорически против того, чтобы принимать в этом участие. Но у него, как и у всех, живущих в этом здании, давным-давно никто не спрашивал разрешения для участия в новых играх, правила в которых меняются слишком часто. Пит учит Каролину Сноу рисовать. Это мало похоже на обмен ценными знаниями, скорее, на вялую изматывающую словесную перепалку, во время которой кто-нибудь из спорящих имеет возможность проткнуть противнику глаз кистью или карандашом, или может облить противника водой, в которой уже растворены все цвета радуги. Хеймитч, которого нелегким ветром принесло на второй этаж после бесцельного перемещения по зданию, наблюдает за парочкой художников, и не уходит, хотя его активно прогоняют. Он занимает одно из самых темных мест, и даже не пьет из прозрачных бокалов, растворяясь в голосах двух людей, так непохожих друг на друга. Он думает обо всем и ни о чем одновременно. Ведет себя так тихо, что начинает казаться самому себе невидимым, и в разговор включается только тогда, когда его насильно втягивает Каролина. Не девчонка, а огонь. Огонь, который способен сжечь все дотла. - Гейл будет жить теперь здесь, с нами? – интересуется она как бы между прочим, и повторяет свой вопрос, когда Хеймитч не спешит с ответом. Ответа у него, нужно заметить, нет. И вряд ли будет – он находится в черном списке Китнисс Эвердин, и на его лбу написано нелестное слово «предатель», а Гейлу не придет в голову делиться с почти незнакомым человеком своими планами на будущее. - Разве ты боишься его, девочка? – спрашивает он с ядовитой ухмылкой, но следит больше за Питом, за его сосредоточенным взглядом, за сжатыми руками; он все еще подходит под определение «нечеловечески спокойного» человека. Каролина фыркает, но неудачно прикасается кистью к полотну, и мгновенно надувается на саму себя за неуклюжесть. На Хеймитча она надувается за неправильный ответ в форме встречного вопроса. На Пита надувается просто потому, что Пит стоит ближе всего к ней. - В Капитолии не разрешены браки между близкими родственниками, - выдает зло, и тоже поглядывает на Пита с явным ожиданием. – Плутарху придется многое изменить в концепции их отношений. - Не думаю, что дело уже идет к свадьбе… - пренебрежительно роняет Хеймитч, стараясь не упустить ни малейшего изменения в поведении того, за кем наблюдает. – Правда, я не видел, чтобы Гейл покидал отведенный Китнисс этаж, да и вещи его остались в холле первого этажа. Пит качает головой и тяжело вздыхает. - Уверен, Плутарх справится с любой поставленной перед ним задачей, - говорит равнодушно и объявляет, что этот урок окончен. Каролина смотрит, как он уходит, все еще держа кисть в своей руке, затем переводит злой взгляд на Хеймитча. - Мне не хочется, чтобы Гейл оставался, - заявляет уверенно, но Хеймитч только закрывает глаза и откидывается в кресле. Будто бы Гейлу интересно, что думает на счет его нынешнего местонахождения какая-то двенадцатилетняя капитолийка. Когда Каролина просит Джоанну научить ее метать ножи, Джоанна почти не удивляется. Они находятся на виду и камер, и других победителей, только что прошедшая сложную силовую тренировку Джоанна обливается потом и тяжело дышит, поэтому ее громкий смех не удается таким, каким должен быть. - Если ты возьмешь в свои руки нож, Пэйлор отдаст приказ уложить тебя из снайперской винтовки, - заявляет во всеуслышание, когда понимает, что малявка вовсе не намерена шутить. - Тогда я перестану тебе надоедать, - Каролина пожимает плечом и гипнотизирует седьмую своими красивыми глазами, в которых нет ни единого намека на мольбу, только ожидание. Джоанна редко теряется в любых жизненных ситуациях, но здесь ей приходится какое-то время постоять и подумать над происходящим, затем обменяться взглядами с Энорабией, которая в очередной раз пытается доказать Мелларку, что он – слабак. Вторая пожимает плечами, и от решения возникшей проблемы отмахивается, как от чего-то досадного. Китнисс пыталась учить малявку стрелять из лука, и достижения были ниже среднего, но девчонка упряма, а Эвердин сейчас занята чем-то другим, поэтому не может передать свой ценный опыт убийства внучке своего заклятого врага. Джоанна сокрушенно вздыхает, оглядываясь по сторонам и не сумев придумать ни одной стоящей причины для побега. Да и, в конце-то концов, от кого ей бежать? От двенадцатилетней девочки? Двенадцатилетнюю девочку сложно назвать способной ученицей в части метания ножей. Она промахивается, не умея правильно рассчитать расстояние до цели и силу броска, ей сложно понять, как именно нужно держать нож. Каждый промах злит ее до беспамятства, но Джоанна оказывается терпеливее, и заставляет попробовать еще раз. Тренер, от услуг которого по непонятной причине Каролина отказалась, стоит рядом с Джоанной, одобрительно цокая языком, когда Джоанна говорит. В качестве благодарности седьмая подмигивает ему пару раз, а потом рядом с тренером оказывает Пит, и тренера будто ветром сдувает. - Отношения на работе чреваты последствиями, - выдает Энорабия, и тоже подходит ближе. – Ее нельзя всему этому учить, - говорит тихо, но Джоанна слышит, и недоумевает, для чего нужно произносить вслух совершенно очевидные вещи. - Китнисс научит меня стрелять из лука, - подает голос Каролина, вся красная от злости. – Если вдруг они затеют новые голодные игры, я буду готова. Трое победителей переглядываются между собой, но не говорят о том, что к играм нельзя быть готовым. Игры – это игры, и они меняют твою жизнь и представления о жизни, готов ли ты к ним или не готов.

...

Хеймитч наблюдает за тем, что происходит в секциях, сидя рядом с Бити. Нервно постукивает пальцами по пластику ограждения. Бити то и дело поправляет очки и закатывает глаза. Его не интересует то, что происходит внизу, но ему не нравится то, что происходит в голове Хеймитча. Впрочем, иногда он рад тому, что не знает, что именно творится в головах его окружающих людей. - Тебе нравится эта девчонка? – внезапно спрашивает Хеймитч. Бити пожимает плечом. - Я не люблю детей, - говорит отчетливо и отчего-то смущается. – Никогда не знаю, как себя с ними вести. Хеймитч перестает нервничать и смотрит на Бити, едва ли не открыв рот. - Ты был ментором своего дистрикта, - говорит отрывисто. – Ты общался с детьми. - Я был их ментором, - усмехается Бити с горечью. – Я пытался помочь им выжить, - добавляет совсем уж печально и вздыхает. – Но Каролина не кажется мне ребенком. И, кстати, она нравится большинству из присутствующих здесь. Китнисс, например. - Это меня и пугает. - Тебя пугает все, что происходит с Китнисс. И с Питом. Потому что больше ты не можешь им помочь, хотя им по-прежнему угрожает опасность. Ты даже себе помочь, по большому счету, не можешь, - Бити выстукивает несложный мотив и остается доволен своей вполне связной речью. Все-таки не зря он как-то полез изучить основы психологии на досуге. Хеймитч прищуривается. - Я не понял, ты меня сейчас поддержать хочешь или довести до самоубийства? Ему совсем не нравится долгое молчание со стороны собеседника. Но, кажется, именно к молчанию, за которым может крыться все, что угодно, ему нужно привыкать.