Привычка выживать

Бити официально занимает предназначенный ему с рождения Третий этаж, но найти его, и чаще всего в чьей-либо компании, можно на первом этаже, официально считающимся общим, большинство комнат которого приспособлены под кабинеты стилистов, массажистов и прочих нехристей, приходящих рано утром и отбывающих восвояси в соответствие со своим рабочим графиком. Таким образом, большую часть суток первый этаж пустует, а остальную часть суток переполнен как победителями, вкушающими плоды своего нынешнего положения, так и людьми, благодаря которым эти плоды вполне съедобны, а сами вкушающие – выглядят вполне сносно для экранов всей страны. Когда Пит спускается на кухню без очевидной цели и застает там Бити с куском залежавшегося омлета на тарелке и чашкой остывшего чая, у него мгновенно появляется огромное количество удобных причин остаться здесь для светской беседы, но он почему-то не использует ни одну из этих надуманных причин. Он просто остается, и тоже лезет в холодильник, недоумевая, отчего Джоанна сходит с ума от голода, когда еда всегда в свободном доступе, круглосуточно. Ее, правда, не так много в приготовленном виде, но если ты голоден, пойдет и размороженный полуфабрикат. Или нет? Бити выглядит очень одиноким и очень несчастным с набором найденной им еды, и очень оживляется, когда Пит интересуется, пристрелит ли его кто-нибудь, если он приготовит мясо. - Предполагается, что все мы строго соблюдаем предписанную нам диету, - говорит Бити, передвинув свои очки на кончик носа. – Но так же предполагается, что мы ложимся спать после отбоя, точного времени которого нам никто не сообщил, и не проводим так много времени на кухне, в которой нас никто не видит и не слышит, - резюмирует и потирает руки. – Поэтому, в случае чего, скажем, что мясо готовила Энорабия. У одной нее из нас нездоровая тяга к колюще-режущим предметам. Пит, в принципе, не против. Он занимается привычным делом, с привычным набором продуктов, и пусть расположение всех необходимых для готовки предметов ему незнакомо, он разбирается во всем по ходу дела, не забывая посматривать в экран ноутбука Бити. Когда Бити перехватывает один из таких вот острых взглядов, и трогательно ждет объяснений, вопросов, истерик или признаний, Пит закатывает глаза. - Я не хочу знать, чем ты занимаешься, - говорит вполне уверенным тоном. – Не хочу знать, почему ты делаешь все это с таким наплевательским отношением к собственной безопасности. Не хочу, - добавляет, помолчав. – Но все же… Бити снимает очки и щурится. - Долгая история, - говорит с усмешкой, протирая стекла. – Когда-то давно я обнаружил забавный парадокс во всех заговорах, да и во всех жизненных ситуациях, а если и не во всех, то в большинстве их. Чем сильнее ты хочешь что-либо скрыть, тем выше вероятность того, что все откроется. Поэтому я почти никогда ничего не скрываю. И, как видишь, я жив. Всего лишь несколько простых правил для того, чтобы не нарываться слишком явно. К тому же, - опять усмешка, - я знаю, с кем в настоящий момент живу. С психами, большая часть которых знает чуть меньше меня самого, - Бити делает глоток остывшего чая и морщится. – А самая главная причина моего разгильдяйства в том, что именно я создал почти все системы безопасности, и мне, и еще небольшому количеству людей необходимо удерживать их оборону. В моей команде нет слабых звеньев, - качает головой. – А капитолийские системы безопасности так устарели, что мимо них просто нельзя пройти мимо и не взломать. Пит слушает невнимательно, просит не называть никаких имен, и вновь переключается на готовку. Бити не настаивает. Бити голоден, омлет не кажется ему аппетитным, чай и вовсе отвратителен, а здесь, буквально на его глазах, творится кулинарное чудо, чудо, кажущееся невероятным для того, кто привык к другому виду чудес. Впрочем, Бити привык и к молчанию, к крайней степени сосредоточенности на собственных мыслях, к неспособности воспринимать мысли других людей, и потому неспособным поддерживать нормальный разговор. Впрочем, от неспособности поддержания социального взаимодействия его исцелило проживание в Тринадцатом Дистрикте, общение с Гейлом, который сперва будто вообще на чужом языке разговаривал, а теперь еще и постоянные перепалки с Джоанной, комментарии Энорабии, игнорирование которых обходится слишком большой ценой, - все это сделало из гения простого человека. - Я знаю, что ты изучаешь весь архив, доступ к которому тебе предоставил Плутарх, - говорит уверенным голосом, и внимательно следит за реакцией Пита. - И почему они еще позволяют тебе говорить? – интересуется Пит легкомысленно. – Следуя их логике, ты слишком много знаешь, и, значит, ты слишком опасен для того, чтобы оставаться в живых. - Следуя их логике, - справляет его Бити, - на мне держится все это. - Все держится на предателе? – уточняет Пит с явным вызовом. - Слишком громкие слова, - фыркает Бити, - для капитолийского переродка. Счет 1:1. Но никто из них ведь не ведет подобный счет, правда? Впрочем, больше они и не задают друг другу провокационных вопросов. Бити чистосердечно признается в том, что хочет помочь. Именно ему пришлось изучать принцип действия охмора, когда они жили в Тринадцатом Дистрикте. И именно он может дать Питу полный доступ ко всем имеющимся данным. Пит соглашается, но как-то неуверенно. - Кажется, я нашел ответ на свой вопрос, - говорит тихо, и даже как-то смущенно. – Все указывает на то, что подобные изменения долговременной памяти не проходят бесследно. Участки, подвергшиеся изменению, не восстанавливаются полностью. Значит, я все еще болен, - делает неутешительный вывод и улыбается. Так же, как улыбался тогда, когда был только мальчишкой-пекарем из дальнего дистрикта. Свет в комнате мигает и будто становится тусклым, но затем все возвращается на круги своя, и Бити, имевший возможность обдумать начало своей речи, набирает в легкие побольше воздуха. - Ты все усложняешь, - заявляет гений, включая гения. Ему приходится пояснить, так и не дождавшись нетерпеливых расспросов собеседника. – Ты зациклен на том, что был охморен на убийство Эвердин, но не убил ее. Но ты не берешь во внимание, что ты должен был убить переродка, занявшего место Китнисс. Это простой механизм, на мой взгляд: пока ты веришь в то, что Китнисс на самом деле не Китнисс, а капитолийский переродок, предназначенный для уничтожения всех и вся, ты пытаешься ее убить. Но они провалились. Ты понял, что она – это она, и приступы сперва потеряли в эмоциональности, затем снизилась их частота, а затем они и вовсе ушли, - щелкает пальцами и улыбается, как учитель, только что доказавший теорему перед нерадивым учеником. - Но мы говорим о человеке, а не о каком-то механизме, - Пит вовсе не кажется убежденным, и поэтому все старания Бити пропадают втуне. А вот о стараниях Пита такое сказать язык не повернется. Первой на запах приготовленного мяса на кухню прибывает Энорабия; Бити мрачно шутит, что в подобном чутье виноваты ее зубы. Кстати, они были пересажены тебе не от акулы? Энорабия смеется и щелкает теми самыми зубами, которые никому не дают покоя. Затем на кухне появляется заспанная, но оживленная Джоанна, за ней тенью следует помятый, но совершенно трезвый Хеймитч, который так же оживляется, и к мясу открывает бутылку вина. Шум не будит спящую сладким сном Каролину, и не достигает двенадцатого этажа, на котором обитает Китнисс, зато на кухню, становящуюся очень тесной, влетает собранная Эффи Бряк и морщит свой точеный нос. - Вы все сидите на диете! – восклицает она громким писклявым голосом, пытаясь воззвать к чувству долга собравшихся. У собравшихся очень голодные глаза, и чувство долга в них, похоже, напрочь отсутствует. Тогда Эффи картинно взмахивает руками и спрашивает, где ее порция. - Вообще-то, я готовил только для Бити! – возмущается Пит. - А какие именно вас связывают с Бити отношения? – подбирается Джоанна. - Ты собираешься носить ему кофе в постель? – подает голос Энорабия, морщась от гама. - Но он даже мне не носит кофе в постель! – восклицает Джоанна еще громче. Бряк, наблюдая за всеми собравшимися скептически и с долей презрения, принимается руководить процессом приготовления позднего ужина – уж если и нарушать правила, так все сразу и делать это правильно. Она быстро раздает всем задания. Энорабии достается та часть исполнения рецепта, в которой нужно мясо резать и отбивать, остальные тоже как-то подтягиваются к процессу готовки. Тише от этого не становится. В кладовке Джоанна ругается с Хеймитчем по поводу размера луковиц. Энорабия, сосредоточенно натачивающая нож, любезно благодарит их вполголоса о том, что размер пока касается только луковиц, за что получает возмущенный взгляд Эффи, и который железно игнорирует. Эффи чувствует себя на своем месте.

...

Хеймитч поднимается на двенадцатый этаж уже после десяти часов ночи, когда все остальные поварята доедают остатки позднего ужина и расхваливают каждый свою вилку. Хеймитч ждет, что Китнисс встретит его у самого лифта. Но у лифта никого нет. Комнату, которую девушка выбрала под свою спальню, он находит по наитию, и не стучится перед тем, как войти. Китнисс лежит поперек кровати, раскинув руки в стороны. Перед сном она не переоделась, и под одеяло не залезла. Сон ее будто сморил за каким-то чрезвычайно важным занятием, и сон ее чрезвычайно крепок. Хеймитч ставит поднос с едой на прикроватный столик, и внимательно вслушивается в дыхание девушки, затем, помедлив, накрывает ее сложенным на кресле пледом, и опять медлит. Такой крепкий сон. Китнисс должна была проснуться. В конце концов, Хеймитч топал по коридору. Насвистывал, морально подготавливая себя к очередному душевному разговору, в котором его назовут предателем или еще кем похуже. Но девушка спит, накрытая пледом, в одежде, в присутствие постороннего человека. Хеймитч злится, продолжая чувствовать свою тревогу, и присаживается на кресло, и рука его тянется к столовым приборам, лежащим на подносе, он пытается вспомнить номер телефона доктора Аврелия и восхищается тем, как круто у них получилось сегодня играть в одну большую семью на голову больных людей. Он съедает сперва один кусочек мяса, затем часть гарнира, стучит вилкой по тарелке, и старается производить как можно больше звуков, но цель его не достигается. Китнисс спит; у нее чуть приоткрыт рот, и выражение лица такое спокойное, какого никогда не бывает в обычном состоянии. Хеймитчу хочется погладить ее по голове и спеть колыбельную, но вместо этого он просто смотрит на нее. И ест. Ест и смотрит. Именно в таком состоянии его обнаруживает Эффи, и шепотом просит перестать заниматься черт знает чем в темноте. Хеймитч чувствует себя, по меньшей мере, каннибалом, хотя Бряк его не бранит, не бросает на него подозрительных взглядов, и уж точно не лезет проверять целостность Китнисс Эвердин. Зато заставляет его вымыть посуду и расставить ее на полках. Хеймитч хмурится, но выполняет ее требования, и просит передать ножи, оставшиеся от кого-то из нерадивых обжор, убывших ранее с места преступления. - Только не порежься, - говорит, подначивая, и будто не теряя надежды обнаружить в этой женщине ту прежнюю Бряк, которая срывала голос, когда он закидывал ноги на стол из красного дерева. Ему приходится обернуться, чтобы понять причину, по которой Эффи медлит с выполнением его просьбы. Глядя на ее сосредоточенное лицо, на то, как она всматривается в свое отражение, вертит острие ноже в опасной близости от своих глаз, ему уже не хочется шутить. - Эффи, - окликает он ее как можно более равнодушно. - Нет, теперь я не порежусь, - отвечает она как-то отстранено. И добавляет, совсем уж невпопад: - Я не люблю быть уродливой, - Хеймитч делает шаг ее сторону, озадаченный и обеспокоенный, но она отступает, и поясняет. – Когда с людей снимают кожу, они все становятся уродливыми. Я видела их без кожи. Я видела даже себя без кожи, - добавляет совсем уж тихо, и передает ножи твердой рукой. – Я знаю, о чем говорю, - и улыбается, отчужденно, думая о чем-то другом, что-то мучительно пытаясь вспомнить. Или забыть. Она не дожидается, когда Хеймитч домоет оставшуюся в раковине посуду. Не напоминает, чтобы он расставил все по своим местам. Она просто покидает кухню, с идеально ровной спиной, и со своим обычным выражением лица, и Хеймитчу хочется кого-нибудь убить, и перестать чувствовать тот леденящий кровь страх, который он чувствует, когда вспоминает крепкий сон Китнисс и выражение лица Эффи. Но теперь он играет в игры, в которых недостаточно кого-то просто убить.

...

Энорабии не нужно зажигать свет, она ориентируется в темноте. В конце концов, этот этаж был предназначен ей с самого рождения, и с самых первых своих голодных игр она оказывалась здесь, сперва в роли трибута, а потом – в роли ментора. Сейчас она старается не вспоминать об этом, и клянет почем зря Хеймитча. Который не ограничился распитием одной бутылки вина, и опоил всех, до кого смог дотянуться. Конечно, Энорабия трезва, но приятная расслабленность кажется ей чудовищно безрассудной здесь и сейчас. Пусть даже ей не придется завтра выходить на Арену и пытаться выживать, она чувствует угрозу кожей, даже в тех помещениях этого злополучного места, в котором нет камер. Поднос с порцией для Каролины она оставляет в холле, являвшегося в былые годы столовой, и приоткрывает дверь в спальню девочки, погасив свет. Ее глаза быстро привыкают к темноте, и какое-то время она просто стоит на пороге, рассматривая спокойно спящую фигуру, и хочет уже закрыть дверь, как сонный голос Каролины упрекает ее в неподобающем для няни поведении. - Вы там пили, - говорит Каролина, переворачиваясь на другой бок. – Я не слышала, но я знаю. Что вы пили? - То, что маленьким девочкам пить не положено, - отрезает Энорабия резко и заходит в комнату. Каролина автоматически освобождает для нее место на кровати, и продолжает бурчать что-то себе под нос с закрытыми глазами. Энорабия хмурится, сперва садится, но потом, тщательно взвесив все «за» и «против», вытягивается на кровати, и тихо шипит на подопечную: - Не хватало еще, чтобы меня учили жизни всякие гусеницы. Каролина молчит, хмурится, но не хочет просыпаться окончательно, только пихает свою наставницу ногой, и промахивается, едва не сваливаясь с кровати. Энорабии приходится схватить ее за руку и ущипнуть. - А когда я стану бабочкой, - уточняет Каролина, выворачиваясь из-под руки женщины, и вновь пихаясь, но уже с меньшей вероятностью свалиться, - я смогу учить тебя жизни? - Нет, - следует уверенный ответ. - Но это нечестно! – восклицает Каролина и садится, рассматривая лежащую поверх одеяла Энорабию с капризно надутыми губами. – Ты должна оставить мне хоть какую-то надежду! – Энорабия фыркает и молчит. – Научи меня метать ножи, - выпаливает внезапно Каролина, но взгляда все-таки не заслуживает. – Только не рассказывай мне историю о том, что случилось с одной девочкой, которая тоже просила научить ее метать ножи, - говорит отчужденно, с явной обидой. – Я знаю, что случается со всеми девочками и мальчиками во всех твоих историях. Они либо умирают на Арене, либо возвращаются победителями и ничего хорошего в их жизни все равно не происходит, - она кажется окончательно проснувшейся, и то, что Энорабия под боком дышит вполне размеренно, ее не устраивает. Девочка наклоняется над мнимо спящей, к самому уху, и повторяет свою просьбу: - Научи меня метать ножи. Или я попрошу Джоанну. Или Китнисс. Или… - Нас с тобой пристрелят до того, как ты прикоснешься к первому ножу, - говорит победительница голодных игр вполне адекватным голосом. – Ты помнишь правила. Ты знаешь, чья ты внучка и чего от тебя ждут. - Еще одной революции? – Каролина хмурится и резко падает на кровать. - Революции, восстания, убийства президента, переворота, гениальной картины под чутким руководством Мелларка, откуда мне знать, чего именно они все боятся. Ты не возьмешься за оружие, девочка, - добавляет уже спокойнее. – По крайней мере, пока над твоей головой не появится нимб, а за спиной не окажутся белоснежные крылья. Повисает неловкая тишина. - Энорабия. - Что? - Спи уже. Ты бредишь.

...

Пит Мелларк опять оказывается во дворце президента, но только в этот раз по собственной воле. Он терпеливо и со скучающим видом выдерживает все проверки службы охраны, затем какое-то время проводит перед закрытыми дверьми, и лишь через полчаса ожидания удостаивается чести быть допущенным к телу Плутарха. Плутарх теперь не выглядит добродушным или даже приветливым. Он насуплен, подобран, под глазами его залегают тени, и губы он поджимает во время разговора чаще, чем прежде. Пит не знает, с чем связана подобная перемена, но ему и не интересно. К тому же, он был готов к подобному повороту событий. В конце концов, он пришел сюда затем, чтобы требовать выполнения всех условий заключенной на словах сделки. - Соблюдение условий? – повторяет обманчиво спокойным тоном и откидывается в кресле Плутарх. Кресло неприятно скрипит. – Каких еще условий, Пит? Все эти повороты событий, кажущиеся невероятными и неожиданными порядком утомляют. Оговоренные на словах условия не имеют никакого значения, цена словам, произнесенным не перед стотысячной аудиторией или не в прямом эфире, равняется нулю. Пит вздыхает, морщится, поднимается с кресла, которое не было ему предложено, подходит к книжной полке за спиной Плутарха. Шаг он соблюдает размеренный, прогулочный, и чувствует на себе пристальный взгляд министра. Интересно, нажмет ли этот человек красную кнопку, если Пит вдруг чихнет? Получится очень неловко. - Мы познакомились с новым ведущим, - говорит как-то отстраненно, пробегая глазами корешки стоящих за стеклом книг. – Неплохой психолог, насколько я могу судить. Истинный капитолиец. Плутарх наблюдает за ним, сложив руки на животе. Взгляд у него острый, хитрый. - Да, капитолиец. Разве это имеет какое-то значение? – уточняет спокойно. - Для вас, очевидно, имеет, - говорит Пит и пожимает плечом. – Я могу взять какую-нибудь из этих книг? – внезапно оборачивается и показывает рукой на полку. – Меня заинтересовало несколько названий. Плутарх поднимается с места и неохотно подходит ближе, скользя взглядом по корешкам, но больше все же интересуясь выражением лица своего собеседника. - Где-нибудь есть ключ от этого стеллажа, - выговаривает задумчиво, и даже вертит головой по сторонам, будто надеясь обнаружить ключ, лежащим на любой из горизонтальных поверхностей. – Но не думаю, что ты сможешь найти для себя что-нибудь интересное. - О, - тихо восклицает Пит. – Я уже нашел для себя что-нибудь интересное, в архивах, доступ к которым вы мне предоставили. И, конечно, там нет ничего, кроме пыли и сухих фактов. Но мне очень интересно продолжить изучение этого вопроса. Жаль, что вы предполагаете, что я смогу раскопать что-нибудь неудобное для вас. - Неудобное? – усмехается Плутарх. – В процессе охмора для меня нет ничего неудобного. Никогда им не занимался лично. - А что на счет неудобных ситуаций во время вашего шоу? – Пит тоже усмехается. – Думаю, вы знаете мою способность создавать неудобные ситуации в прямом эфире, - и замолкает, не отводя своего взгляда. Схватка неравная, но никто не сдается первым. Оба отвлекаются на шум захлопывающейся двери, и медлят перед тем, как вновь вернуться к напряженным переглядываниям. Плутарх кажется умиротворенным, Пит выглядит так, будто ничего уже и не ждет от этой встречи, но покидать уютный кабинет министра не спешит. Плутарх громко смеется, и хлопает собеседника широкой ладонью по плечу, прилагая чуть больше силы, чем требуется для одобряющего жеста. - Ты неплох, мальчик. Не желаешь начать карьеру в политической сфере? – спрашивает с широкой улыбкой. - Предпочитаю славу художника и творческого человека, - отвечает Пит с равнодушием. Хотя, по правде, славе блистательного политика он предпочел бы даже славу капитолийского переродка. - О, не сомневаюсь, что и в этой сфере ты сделаешь себе имя, - цокает языком министр и спрашивает с таким видом, будто прежде и не задумывался над этим вопросом: - Как Каролина? Надеюсь, делает успехи. - У нее есть талант, - говорит Пит, но как-то неуверенно. – Боюсь, она выбрала себе не лучшего учителя рисования. - Лучшие погибли во время революции, - замечает Плутарх не без явной угрозы, и возвращается на свое место. – Хорошо, пусть будет по-твоему, - переходит на суровый деловой тон общения. – Я устрою тебе встречу с одним из тех, кто разрабатывал методику охмора. Этот ученый, - министр медлит и прикусывает кончик карандаша, которым что-то писал на чистом листе бумаги, - приговорен к смертной казни через электрический стул. Его приговор будет приведен в исполнение через месяц, или около того, - закатывает глаза, - так много бумажной работы со всеми этими судебными процессами, - улыбается, и продолжает что-то писать. – У тебя будет час для беседы с ним, день я сообщу позже. К нему, по известным причинам, никого не пускают. - Мне не хватит часа, - заявляет Пит как можно смирно и стоит, потупившись. Переигрывает, но Плутарх лишь качает головой. И продлевает срок встречи до трех часов, и оставляет свою записку у себя же на столе, обещая сообщить всю необходимую информацию заранее. - Кстати, - оживает уже в последний момент, когда Пит направляет к двери. – У нас возникли некоторые сложности с одним из знакомых тебе людей, - Пит оборачивается. – Гейл Хоторн, - говорит Плутарх и барабанит по столу пухлыми короткими пальцами. – Случилось то, чего я боялся. Информация о том, что Китнисс Эвердин жива для него больше не тайна. Плутарх говорит еще что-то, но Пит слушает невнимательно, затем раздается телефонный звонок и неудобная встреча обрывается буквально на полуслове. В принципе, Пит доволен результатом своей прогулки до кабинета министра, и прогулка на свежем воздухе поднимает ему настроение еще на пару пунктов. Мысль о том, что все книги, покоящиеся под слоем пыли в кабинете Плутарха вскоре будут пересмотрены и разобраны по страницам в поисках чего-нибудь необычного вроде пометок на полях рукой мертвого президента, тоже изрядно веселит его. Правда, упоминание Гейла ставит, по большому счету, в тупик. При чем здесь Гейл? Отчего министру вдруг вспоминать о нем? И какие сложности могли возникнуть после того, как Гейл узнал об обмане со смертью Эвердин? Впрочем, зная взрывной характер бывшего шахтера и его нынешнее положение, сложности могут подразумевать большие проблемы. И большие проблемы не заставляют себя ждать. Потому что основная проблема в том, что Гейл Хоторн здесь. - У нас новый альфа-самец, - заявляет с самого порога Джоанна, и показывает глазами на старую потертую сумку, небрежно брошенную посреди холла. – Он будет жить с нами, как родственник Китнисс Эвердин. Ты счастлив? - У него просто нет слов, - заполняет возникшую паузу Энорабия, которая, как всегда, некстати. - Почему он будет жить здесь? – спрашивает Каролина капризно. - Вот только тебе об этом спрашивать, - огрызается Джоанна. – Это шоу победителей Голодных Игр, а не маленьких стерв с генами деспота и монстра. Каролина корчит гримасу, и подходит ближе к хранящему молчание Питу, и осуждающе тыкает его в бок. Ничего, мол, не хочешь сказать? - О, нет, - восклицает Энорабия громко, - ты слишком наивна, - ослепительно улыбается. – Поверь мне, нет никакого шоу победителей Голодных Игр. Есть Шоу Плутарха Хевенсби, и главная роль в этом шоу отведена Китнисс Эвердин. Что бы это ни значило для нас и для нее. В холле совершенно точно установлены камеры, отстраненно думает Пит. И поднимается на свой этаж, оставляя споры и размышления на долю тех, кто в силах спорить и размышлять. У него на это нет сил. У него не остается сил даже для того, чтобы прогнать следующую за ним по пятам Каролину, за спиной которой против обыкновения не маячит Энорабия. Каролина молча наблюдает за тем, как Пит вешает пиджак на стул, проходит в спальню и падает поперек кровати. Она присаживается рядом с ногами, потом осторожно толкает Пита локтем. - И ты оставишь все так, как есть? – спрашивает спокойным, хотя и разочарованным тоном. - Что – «все»? – утоняет Пит из-под подушки, под которую спрятался от одной назойливой и бесстыдной особы. Каролина тяжело вздыхает. – У нас с Гейлом никогда не было никакого противостояния, если ты об этом. - О, - короткий выдох. – Значит, будет. Ты просто не видел, как плотоядно смотрела на него твоя Джоанна. У нее разве что слюни не текли, - и смеется. – Пит? - Что? - Ничего. Спи. Пока Гейл разговаривает наедине с Китнисс вот уже полчаса. Спи, - добавляет мстительно и тоже вытягивается на постели. – Или даже больше, - говорит с закрытыми глазами. – Может, они уже не разговаривают. Может, они уже друг друга поубивали. Или нет. Кто знает, что может между ними двумя происходить, пока ты тут спишь. Пит? – когда Пит не отзывается, Каролина привстает и утыкается ухом там, где лучше всего слышно размеренное дыхание. Качает головой, и опять ложится. В конце концов, ей какое дело до того, что происходит с Китнисс Эвердин и теми, кто записан в ее женихи и родственники? Ей-то уж точно до этого никакого дела нет. Никогда не было.