Каникулы для Грейнджер.

Она никогда не станет мамой. Не сможет положить руки на округлый живот и почувствовать толчок, не будет чувствовать под сердцем плод любви, нет этого не будет, никогда. Целители лишь пожали плечами, сказав, что это неизлечимо, и даже магия не в силах помочь. И каждую ночь её мучили кошмары — на её глазах убивают младенца, её малыша. И она плакала, плакала каждый день, всю эту чёртову неделю. Она не выходила из дома, просто лежала на кровати и лила соленые слезы на подушки. Он приходил к ней. И только его она впустила, а не захлопнула дверь перед самым носом. Попросила наложить антиаппартационный барьер. Она замкнулась, она сломалась. Сможет ли он починить сломанную куклу? — Уходи, — она стояла посреди гостиной, сжимая в объятиях плюшевого медведя, подаренного Джинни. — Нет. — Фред подходит к ней и обнимает. — Уйди. Я не хочу тебя видеть, — но Гермиона даже не пытается вырваться — стоит, крепче обнимая игрушку. — Нет, — он не уйдет. Понимает, насколько ей сейчас плохо. — Чего ты хочешь? — Наложи Обливиэйт. Заставь забыть все. Или убей. Просто убей. — Голос тихий, каждый вздох ей дается с трудом. Кажется, что ребра сломаны, крылья обрублены. Ангел, упавший с небес на землю. — Нет, никогда. Ты ведь можешь усыновить малыша. — Но он не будет моим. Я не выношу его под сердцем девять месяцев, не увижу в его лице свои черты. И все из-за Беллатрисы, из-за помешанной на чистоте магии, фанатичной Пожирательницы, я никогда не смогу иметь детей. Ты знаешь, это проклятье. Это не Круцио, именно темное проклятье. Его умели накладывать только те, в чьем роде не было… грязнокровок. Она отомстила мне. Отомстила за поцелуй дементора, — по бледному исхудалому лицу потекли горячие слезы. За эту неделю из обаятельной девушки Гермиона превратилась в отчаявшуюся женщину. Под глазами виднелись посинения, волосы запутаны, длинная майка сейчас висит — девушка почти ничего не ела всю неделю. Эта неделя была сущим адом и, казалось, ей нет конца. Нить Фреда так и оставалась алой, но вот защита Гермионы не изменяла цвета — вот уже семь дней она была черной. Он должен раскрасить её жизнь. Должен. — Как ты узнала про это? — они все так же стояли посреди гостиной. И было плевать на все. — Мне сейчас не хочется разговаривать. Просто знаю. А теперь уйди. — Тихо, но настойчиво. — Я не уйду, ты знаешь это. Я просто не могу тебя бросить. Ты та, что была рядом в трудные моменты, ну по крайней мере, выволочки от Амбридж считаются трудными моментами, — Фред хотел увидеть улыбку, но увидел лишь бездонные глаза, полные слез и обиды. — Оставь меня. Я уже никому не нужна. Я бездетна, зачем кому-то нужна такая, как я? Кому? — Мне. Ты нужна мне. Любая. И я не брошу тебя, не оставлю. Буду с тобой всегда. Ты как сломанная кукла. — Обычно сломанных кукол выбрасывают на свалку. — Да, но тебя можно починить. Вот тут сделать пару стежков и вставить новое сердце, — он указал на грудную клетку. — Глазам добавить ясности. — А душе? — она уже поверила, что сломлена. Он не сможет доказать обратного. — А душе нужно лишь немного любви. И все. Все в нашем мире можно починить. — Нет. Моя душа изорвана на мелкие клочки. — Тогда я возьму нитки покрепче и буду штопать, штопать, пока не умру, но я смогу починить даже душу. Она молчала. «Он не починит. Никто не починит,» — по коже пробежали мурашки. — Тебе холодно? — Гермиона сдавленно кивнула. Фред взял девушку на руки, медведь с небольшим шорохом приземлился на пол. Уизли отнес её в спальню, уложил на кровать и ушел, но через несколько минут вернулся с двумя кружками горячего шоколада. — Выпей. — Не хочу. — Я насильно залью его тебе в рот. — Не сможешь. — Ты уверенна? — Фред уже схватился за палочку. Гермиона выдернула из рук кружку, расплескав немного на постель. — Поросенок. — Сам такой. И этого хватало. Пары слов, нескольких взглядов… — Ну? И сколько это будет продолжаться? Ты ведь не собираешься быть такой вечно? — Какой? — всего за неделю она стала такой немногословной. — Ну… — Фред почесал затылок. — Пока ты думаешь, я отвечу — я больше никогда не буду прежней. Ни-ког-да. — Что за глупость? Это глупо даже для Рона. Ты не можешь быть такой вечно. — Жизнь меняет людей. Кого-то ломает, кого-то вознаграждает, а кого-то выводит из игры. Но со мной решили поступить иначе — сначала вознаградили сладкой победой, а потом попросту сломали. А сейчас ждут, когда же я выйду из игры. И они дождутся. — Гермиона! Перестань! Я не могу слушать. Все. — Я уже не та девчонка. Просто оставь меня, если не хочешь видеть, как медленно погибают люди. — Знаешь, есть такая штука — маггловское гадание по руке, — Уизли взял руки Грейнджер. — На правой то, что нам предначертано судьбой. На левой — все, что мы в силах изменить. Изменишь свою жизнь? — Нет. Лестрейндж уже все изменила. — Да, изменила. Но если ты захочешь, все изменится вновь! И ты ведь не такая, Грейнджер! Прекрати голодать, начни радоваться! — Чему?! Тому, что я одинока? — Гермиона посмотрела в его ярко-голубые глаза. — Ты не одинока! У тебя есть друзья! И я! — Все. Умолкни. — А теперь, поднимай свое худощавое тельце и тащи его в ванную. — Нет. — Ну, ладно, нет, так нет, — с этими словами парень перекинул Гермиону через плечо и понес к ванной. Усадил и стал поливать теплой водой. — Я, как бы, не хочу никуда идти, — она просто сидела, не сопротивляясь. — Будто тебя кто-то спрашивает. Намочив её окончательно, Фред снова взял на руки и закутал в огромное синее полотенце. — Теперь мы тебя оденем, — Уизли вытащил из шкафа рваные джинсы, темную просторную футболку и шляпу. Потом залез в комод, достал очки и небольшую бижутерию. — Сойдет. А теперь я выйду, ты переоденься. Парень вышел. Прошло пятнадцать минут. Она все не выходила. Не постучав, Фред зашел в комнату — девушка лежала, свернувшись в клубок и плакала. — Герм, я же сказал одеться. — Уйди. — Нет, это мы уже слышали. Ты должна сказать: «Милый Фред, я сейчас оденусь, и мы пойдем гулять!», а не это. Не дождавшись ответа, Фред подошел к ней и стянул майку. Взял футболку и натянул на девушку. С джинсами дело обстояло сложнее, и ему пришлось поднять девушку, потом снова опустить, чтобы расчесать волосы. Нахлобучив шляпу и вручив очки, Уизли ушел за обувью. Выбор пал на белые кеды и заодно на кожаную мешковатую сумку. — А теперь, моя милая, мы идем в самое настоящее маггловское кафе! Она не сопротивлялась. Она просто умерла. Умерла глубоко в душе. Хуже, чем смерть, она осталась без души. Верни её душу…