Дыши

Многочисленные тени — то тут, то там — теряются и пляшут в отблеске потускневшего пламени скудного огонька. Повсюду подожжённые газетные страницы, взмывающие кверху пепельные хлопья и опускающиеся плавно и нежно, точно лепесток японской вишни, пушистые снежинки. Его сбивает испуганный мальчишка. Загнанный зверёк забивается в углу полуразрушенного здания и жалобно скулит, точно щенок, — мальчик снимает оборванную шапку и прижимает её к груди, словно искренне надеясь на исцеления сердечных ран. Морально больно. Колет, колет, колет — никак не остановится частое и буйное сердцебиение, вкрадчиво шепчет: «Выпусти меня отсюда». Ривай слышит отовсюду «пожалуйста» — и это «пожалуйста» слетает с губ по-разному. Женщины приглушённо выдыхают, после чего срываются на крике; мужчины стискивают зубы и цедят так, точно выходит проклятие. Старики воют и стирают смешавшиеся с грязью слёзы. Руки дрожат, как и обветренные, обкусанные губы. Он видит людей — их много, десятки, сотни… Деревушка объята огненным Богом. Деревушка пышет его жарким дыханием. Деревушка молится треском и грохотом. Её эхо — шаги растворяющихся силуэтов, её благовония — запах гари и палёной плоти. Ривай тянет мальчика за руку, пытаясь оттащить от горящей деревушки, но пламя обхватывает и ребёнка. Ривай отпрыгивает в сторону, замечая, что под ним горит даже земля. Он всегда побаивался огня — он не боялся гигантов, других людей, но боялся огня. Его собственная деревня сгорела дотла, его родители превратились в пепел, а тот испуганный мальчишка до колик в животе напоминал его самого. Он переступает с ноги на ногу, боясь, что его высокие сапоги загорятся, он чувствует, что задыхается из-за дыма. Едкие пары проникают в лёгкие, заставляя громко кашлять, голова кружится. Нужно было уходить. Ривай пытается сбежать из горевшей деревни, но каждый переулок заканчивается тупиком; он хочет перепрыгнуть через ограждения, но огонь неприятно обжигает руки. Приходится искать другой путь. — Никуда не убежишь, — чей-то голос заставляет огонь замереть, как и Ривая. Он не может сдвинуться с места. Перед глазами картинка замедляется: всё живое умирает за долгие растянувшиеся секунды, что перетекают в минуты и часы — сыплется песок времени нещадно и злобно, как будто назло всему человечеству. Ривай видит начало всех мук; он неподвижно стоит и смотрит, как искажаются лица людей, когда горячие язычки кусают кожу сквозь ткань и кожу одежды; он пытается протянуть руку помощи — кто-то неистово кричит и просит Бога о пощаде. — Бога, представь себе, — насмешливо бренчит в голове, точно неизвестный чудак творит то, что ему вздумается. — Ты веришь в него? Капрал — как забавно! — пытается просверлить дыру взглядом в пустоте, надеясь в пустоте отыскать неизвестного человека. Голос глухо смеётся, точно отдаляется от места, аккуратными шажками покидает очередную захваченную красным всплеском территорию. Пролитая кровь сбивается и стекает к одной неровности и превращается в лужу. Ривая подташнивает, но его выражение остаётся невозмутимым и спокойным. Ривай не вздрагивает, когда тоненькая дорожка огонька подбирается совсем близко и касается жарким поцелуем сапог и форменных штанов. Поднимается — всё выше и выше; практически достаёт до ремня, расплавляет пуговки рубашки под курткой и захватывает воротничок. Ривай бы стиснул зубы и вытащил клинок — порвать, распотрошить и изничтожить, чтобы не осталось даже языка ублюдка. — Все те, кого ты сегодня видел, — наслаждается незнакомец, — сотрутся из твоей памяти, если они тебя чем-то не заинтересовали. — Сатана… — тяжело выдыхает Ривай, после чего понимает, что чьи-то сильные костистые руки (быть может, лапы?) обхватывают его шею. — Если нет Бога, то откуда взяться Сатане? Ривай не может ответить на этот вопрос; он не верит ни в Бога, ни в Сатану, но с ним сейчас происходит поистине что-то дьявольское, он впервые чувствует себя беспомощным; огонь же продолжает пожирать его, поднимаясь всё выше. — Скорей отвечай, я же тебя сейчас сожгу заживо, — незнакомец хихикает, как девица. Ривай хочет что-то ответить, но огонь уже лижет его глотку, а руки-лапы стискивают его шею всё сильнее, отчего Ривай начинает задыхаться. В глазах темнеет, он хрипит, будто пытается что-то сказать, но хватка незнакомца не ослабевает. Тоненький луч света пробирается сквозь складки тени — распутывает черничные узелки, расплетает почерневшие сцепившиеся струны у его горла. Ривай — вновь владелец и господин своего тела, физического сосуда, кожи и крови. Ривай пытается твёрдо устоять на ногах, но те становятся ватными вмиг, наливаются свинцом и отвратительным киселём. И крик — оглушительный, звонкий и въедающийся. Вопли детей Дьявола и змеиное шипение. Первый шаг даётся ему нелегко. Ривай наступает на клочки писем с недописанными строчками и слышит, как хлюпает под подошвой чей-то большой палец. Ривай морщится. Кисть сводит судорогой. Ривай до сих пор старается не верить, пока чья-то тёплая ладонь не касается его щеки и не вытирает сажу невесомым движением. — Просто живи, пока можешь, — напевает женский чистый голос; призрачная иллюзия щебечет на латинском языке и приглаживает растрепавшиеся измазанные волосы. — Не проси ничего, отпусти свои грехи. Тогда их отпущу я. Ривай видит, как зажигается свеча. И воск капает ему на лоб. Ветер, пришедший с востока, целует его в губы. Тогда, думает он, заживают все раны.