Дыши

Имир — взбалмошный мальчишка в теле перемазанной грязью и кровью девчонки. Имир прячет нежность и ласку в далёких глубинах своей души и борется до последнего вздоха. Когда она проходит мимо полуразвалившихся зданий и пещер, торчащих каменными клыками и пастями из твёрдой земли, она оглядывается и всматривается, пытаясь ухватиться за последние не оборвавшиеся ниточки жизни. — Ступай тише, — подсказывает ей голос, и Имир считает, что это её внутреннее эхо, вырвавшееся на свободу. — Пригни голову. Имир беспрекословно подчиняется, точно ей отдаёт срочный приказ грозный командир. Мягкий бархат звучащих ноток пленителен, будто спустившийся с облитых синей акварелью небес ангел напевает колыбельную. Имир не клонит в сон, хотя ноги у неё ватные, а тело наполняется непреодолимой тяжестью с каждой пройденной минутой. Имир хмурит тонкие брови и щиплет себя за покрасневшую щёку — боли не чувствует. Имир ощущает по-настоящему многое, но собственное прикосновение — ничуть. И тогда она снова слышит этот голос, который присущ только неземным существам: Имир не может сказать точно, мужской он или женский, ребёнка или взрослого человека. Ей кажется, что место, в котором она оказалась — её душа. Её душа такая же расколотая, такая же холодная, как эти огромные каменные глыбы. Этот голос теперь не в голове, он совсем рядом, он приближается. Перед ней гора, а в ней — несколько пещер; голос подсказывает, что нужно взобраться. Она, будто марионетка, повинуется ему и подпрыгивает, хватаясь за уступ. Поднимается всё выше, а гора никак не заканчивается, дыхание становится всё тяжелее, на лицо падают тёмные, слипшиеся от пота пряди. — Просто поднимайся, Имир, — подбадривает саму себя и делает рывок, пытаясь подтянуться на руках, но силы совсем оставляют её. Повиснув, она переводит дух и замечает, что возле неё парит маленький ангел. — Сложно, да? — говорит голос, как тот, который был в голове. — Я покажу тебе фокус, хочешь? Не дождавшись ответа, ангел взмахивает рукой, и Имир оказывается в пещере. Её тяжелое дыхание разносится эхом, рядом с ней сидит та же самая являющаяся эфемера. Имир садится на выступающий камень и смотрит на причудливые рисунки, которые не может разглядеть целиком и полностью: глаза никак не привыкнут к царившему полумраку, но застенчивое холодное свечение помогает разглядеть витиеватые узоры. Имир про себя думает о фонарике, восковых свечах, факеле или ночнике, — хоть что-нибудь, что заменит ей закатывающееся за взбитые сливки облаков солнце. Ангел не шевелится, точно хозяин голоса — нет, нет, ведь говорило точно не это чудо, не от него доносились фразы, он не открывал своего рта, не размыкал бледных губ — привязал его к своему законному месту, пока тот вновь не понадобится. Ангел кажется ей посланником сверхъестественных сил, чего-то невозможного, нездешнего, неведомого. — Кто ты? — властно спрашивает Имир, после чего заминается и пытается смягчить тон, отдающий милосердием высокопоставленных господ. — Что ты, дитя? Надо же, да ты ребёнок. Новоявленная обречённость наваливается на плечи, что Имир вновь обдаёт грузностью — теперь она остро осознаёт, что по прибытии в это пахнущее сыростью и мхом место ей стало намного проще и легче, будто промыли и перевязали раны, вправили кости и дали испить чистейшей воды из рудника. Глаза ангела — синие-синие, точно хрустящая корочка льда. Кожа ангела — белоснежная, присыпанная мелом, сахарная-сахарная. Имир щурится. Дитя разглядывает её с любопытством, но не решается ответить на заданные вопросы, не решается притронуться к лицу и убрать облепившие шею и щёки прядки, не решается поддержать и показать всю свою заботу вызванную искренностью и собственным желанием, идущим от души и громко бьющегося сердца. Сердце Имир сжимается. Подступает ком к горлу. Имир вспоминает Кристу — светящуюся звёздочку, смущённый серп луны. Хисторию. — Похож на Хисторию, да? — ангел растворяется в воздухе, будто его и не было раньше. — Ты же считаешь ее ангелом, Имир. Сама же хочешь забрать своего ангела из разведывательного отряда для своей же выгоды. Разве так можно поступать? Имир затыкает уши, она не хочет правды, она всё сама прекрасно знает. Зажмуривается. Имир давно догадалась, что это сон, но проснуться не получается. — Меня убьют, если я не отдам её, я делаю это для себя, я защищала её ради своей выгоды, — выдает на одном дыхании и, уткнувшись головой в колени, закусывает губы, стараясь не закричать. Сон превратился в кошмар. Ей напоминают о том, чего вспоминать совсем не хочется. Завтра она хотела попробовать украсть её, вернуть в тот город, где ждут её. Им нужна Хистория, тогда ее смогут простить, а иначе — смерть. — Веришь, что я могу всё исправить? Только попроси и всё будет так, как ты хочешь. — Ты лжёшь? Это всё кошмарный сон, а ты — всего лишь мой внутренний голос, — она поднимает голову, стискивая зубы. Нужно скорее проснуться, слёзы подступают. Девочкам, девушкам, женщинам — им разрешено лить слёзы, чтобы облегчить страдания, высказать то, что вертится на языке, показать изнанку. Имир не хочет быть такой же. Имир хочет… — Просто попроси меня. — Ты… — Имир сжимает руки в кулаки так сильно, что белеют костяшки. — Я… Всё, что ей нужно, — это прощение. Но почему так сложно? Так… Имир закрывает глаза и проваливается дальше. Глубже.