Дыши

Когда Микаса открывает глаза, она чувствует дыхание сизого ветра — холодного, безвкусного и спешащего в сторону севера. Микаса медленными шагами устремляется за ним и протягивает руки в пустоту: черничная тьма перед ней не расступается, продолжает плавно сгущаться и облепливает испачканную в сырой земле форму. Привычное дело, когда над головой простираются вкраплённые во тьму звёзды, но сейчас там — пустота, выпотрошенная бездна и совсем немного света далеко-далеко, что приходится напрягать глаза и вглядываться через прослойки. Микаса продолжает следовать ненадёжному путнику и забывает про «немного». Микаса ёжится и выдыхает клубы словно бы выбеленного пара. — Я… — начинает Микаса, доверившись внутреннему чувству. Заточенный клинок пронзает насыщенно малахитовые листья карликовых кустов — лезвие окрашивается дождевым рубином, и Микаса проводит ледяными пальцами по капающей жидкости. Мощёная серыми камнями дорога обрывается. — Привет, — из-за спины слышится безумно знакомый голос, Микаса охает и оборачивается, выставив вперёд меч. Она не сразу разглядывается того человека, который перед ней, но этот голос было невозможно спутать с кем-то другим — Эрен. Лезвием меча она пытается проткнуть Эрена насквозь, но тот даже не шевелится, да и крови совсем не было; он стоит и ухмыляется. Пронзив его, Микаса почувствовала даже какое-то облегчение: ей так надоело приглядывать за ним, что хотелось самой уже покончить с Эреном раз и навсегда. — Ох, Эрен, что ты здесь делаешь? — она отводит взгляд в сторону и вытаскивает из эфемерной плоти меч, на котором не осталось ни капли. Микаса осознаёт, что это сон, но даже во сне Эрен частенько преследовал её; порой ей казалось, что она сходит с ума. — Я не Эрен, я — Бог, — он говорит монотонно; руки скрещены на груди, а лицо не выражает никаких эмоций. Конечно, Микаса порой думала, что Эрен может быть о себе слишком высокого мнения, но не до такой же степени. Леденящая дерзость — удар наотмашь, испытывающая выдержка и бурлящая в венах ненависть. Микасу сковывает непреодолимая усталость. Кончиком лезвия она желает провести окрашенную в грешный алый цвет линию на руке, чтобы очнуться ото сна. Ещё немного — и Микаса окунётся с головой в агонию, потеряет саму себя и заполниться целиком и полностью собственным бременем. Эрен — хороший человек, но отдельно от неё; вот только Микаса не в силах замахнуться и лишить его чего-либо. Называется ли это слабостью? Или именно это лицо благодарности? — Пади на колени, — сменив тон, вовсе не приказывает самопровозглашённый Бог. Его голос выражает прикрытое милосердие и обречённость, и Микаса вздрагивает, будто звуковые волны царапают меловую кожу. — Пади и проси. Когда Микаса всего лишь на миг закрывает глаза и тут же их распахивает, дорожка под ногами превращается в проколотую дыру, всё ниже и ниже простирается пропасть. Вместо приевшегося день ото дня лица Микаса встречает всепоглощающую пустоту, принимает звон в ушах и пытается разобрать высказывающиеся слова. Микаса не помнит молитв. Микаса не читает молитв. Каждый день, словно вызубренное проклятие: «Спаси его». События складываются в вечность — бесконечность равняется нескольким злосчастным секундам, полным отчаяния, безысходности и неопределённости. Микаса не склоняет голову и не поддаётся вперёд корпусом. Микаса пытается рассмотреть в несуществующем пространстве глаза своей жизни, глаза своего настоящего, глаза своего будущего, глаза захлестнувшего безумства. Глаза Эрена. «Ты не веришь», — вместо искомого она снова слышит звон его голоса. «Ты не просишь», — глаза самой Микасы скучные, отравленные, выпитые до дна. «Так мало осталось…» — совсем-совсем; Микаса теряется и выбрасывает себя из реальности, выбрасывает воспоминания, ставит барьер. — Если ты, правда, Бог, то почему отвернулся от меня? — Микаса проваливается и роняет клинок; по её рукам течёт кровь, призрачная эфемера. — Если ты существуешь, если ты дышишь… Господи Боже... Освободи его от меня. И меня. Меня тоже освободи. «Я…» Когда Микаса открывает глаза, она видит затушенный костёр и умиротворённое лицо. Лицо Эрена.