Право на ярость

      Никогда ранее Эрагон так не хотел скрыться с глаз тех, кто его окружал. Отчаянье душило его сильнее слёз. Он желал остаться один и бросил даже Сапфиру, ничего ей не объяснив, прогнав её резко, зло, словно назойливую собачонку. Дракониха была в недоумении и лёгком гневе, но не посмела красться за ним, как только Эрагон покинул захваченный Фейнстер. Значит, поняла, зачем он уходит.       На окраине города раскинулись невысокие сопки. Взбежав на самую высокую из них, молодой Всадник окинул взором почти не видный отсюда город, наполненный сотнями погибших при осаде и штурме. Над Фейнстером медленно и величаво скользила только что появившаяся луна. Сумерки окутали город своим тёмным плащом.       Эрагон присел на корточки и обхватил колени руками. Эта ужасная весть выбила его из колеи, пробудив в душе страх и отчаяние. Он вдруг понял, насколько ещё слаб перед Гальбаториксом. Этот безумный правитель успел отнять у него всех, кого он любил: Гэрроу, Брома, Хротгара, а теперь и Оромиса. Скольких ещё он уничтожит, прежде чем его собственная голова слетит с плеч? Скольких?..       Эрагон был один посреди этой пустоши, и слёзы, наконец, брызнули у него из глаз. Здесь он мог, не стесняясь, выплакать своё горе по тем, кого потерял. Но среди этих «потерянных» были не только мёртвые.       Муртаг. Предатель. Единоутробный брат, который оказался слаб перед чарами Гальбаторикса. Он даже меч у него отнял, кроваво-красный Заррок, которым только благодаря везению сразил Учителя своего отца и Учителя Эрагона…       Оромис. Изувеченный, но целостный. Он больше никогда не увидит рассвет, не порадуется успехам Эрагона в магии и боевых навыках… Его нет, и никогда больше не будет. Он ушёл навсегда, безвозвратно. Казалось, само понятие «надежда» умерло вместе с мудрым эльфом и его золотым драконом…       В сознании Эрагона мелькнула вдруг невероятная мысль, и он даже поднял голову и встряхнулся, словно пробуждаясь от наваждения. Неужели Глаэдр знал, что они с Оромисом не вернутся, что это их последний бой, и, словно спасая свой Элдунари от порабощения Муртагом, а затем и Гальбаториксом, передал его Эрагону? Но зачем они покинули его, зная, что проиграют? Ведь теперь их с Сапфирой некому обучать, они ещё слишком слабы для решающей схватки… Эх, Оромис, ты устал прятаться и страдать от недугов, и Гилид навеки стал тебе могилой…       Эрагон надеялся, что тело эльфа подберёт кто-нибудь из воинов Имиладрис, перевезёт в Эллесмеру вместе с телом Глаэдра, и там их похоронят с почестями. Ему вдруг захотелось сей же миг вскочить Сапфире на спину и лететь туда, на поиски. И никто бы не воспротивился: Всадники не подчиняются ни варденам, ни гномам, ни эльфам. Но почему-то желание это довольно скоро угасло, и Эрагон понял, что так поступить было бы глупо, если не опасно. Он нужен здесь. Впереди поход на Белатону, а это ещё один форпост, ещё один стратегический объект, который они обязаны захватить на пути к Урубаену. Насуада объявила, что послезавтра они покинут Фейнстер. А без Всадника и дракона разрозненные группы имперских солдат непременно нанесут удар по истощённой недавним сражением армии.       И всё же Эрагон никак не мог принять свершившееся. Мысли об ужасной и нелепой гибели Оромиса терзали ему душу своими острыми когтями. Он никак не мог поверить в то, что Тогиры Иконоки больше нет. Светлое лицо эльфа, словно живое, являлось ему, стоило закрыть залитые слезами глаза. Сияющие на солнце длинные серебряные волосы, серые миндалевидные глаза, в которых отражалась вся мудрость накопленных за столетия знаний, изящные руки с длинными тонкими пальцами и просвечивающими сквозь кожу венами из-за лёгкой худобы. Он запомнит Оромиса именно таким, простым и оправданно-строгим к своему последнему ученику.       Эрагон вспомнил, что как-то раз удостоился особо лестной похвалы от своего Учителя. Оромис признался, что если бы вместо Морзана в ту пору его учеником был бы Эрагон, то стал бы лучшим из всех, кого эльф наставлял.       «Лучшим… - подумалось Эрагону. – Как я могу быть лучше своего отца? Бром был слабее Морзана, но в плане владения магией превосходил и его, и меня».       Истинный смысл слов Оромиса был утерян, и спокойные рассуждения уступили место давно копившейся ярости. Эрагон вскочил и со всей силы пнул небольшой булыжник рядом с собой. Камешек покатился вниз по сопке, приминая траву, а Всадник закричал, глядя в белое око висевшей над Фейнстером луны:       - Будь ты проклят, Муртаг, сын Морзана! Я прирежу тебя твоим же мечом, убийца эльфов и гномов! Тебя и твоего кукловода Гальбаторикса!!!       Тяжело дыша, он вновь опустился на корточки и сжал кулаки. Злость разъедала его, точно ржавчина металл, и жажда мести от этого только росла. Перед взором маячили лица убитых, требуя отомстить за себя. Месть, конечно, дело прескверное, но только не тогда, когда тебя загоняют в угол, лишая права выбора иных путей.       Эрагон ещё какое-то время просидел в одиночестве, вспоминая тот момент, когда они с Оромисом расстались в небе на границе Дю Вельдевардена, затем поднялся и медленно побрёл в город, на ходу утирая остатки слёз. Что ж, отныне ему уже не сойти с той дороги, которую он выбрал. Гальбаторикс ошибся, полагая, что, истребляя ближайших к Эрагону союзников, лишит того воли к победе. Только не теперь. Они слишком близко подошли к логову зверя. Причиняя боль своим врагам, король лишь умножает ярость объединённых сил народов Алагейзии. И вскоре он эту ярость почувствует на собственной шкуре, ибо гибель Оромиса была последней каплей в чаше терпения всех без исключения, кто знал и любил старого эльфа.       «И да будет так!» - мысленно произнёс Эрагон, останавливаясь у входа в город-крепость и доставая из ножен Брисингр.       И, словно отзываясь на его слова, клинок сверкнул в свете луны ослепительным синим сиянием.