***
Через две недели всё было кончено. Холопайнен снова вступил в права полновластного хозяина группы. Оставалось только убедить самого себя в том, что он сможет жить дальше самостоятельно. Он знал, что самый лёгкий способ убить все тёплые чувства к человеку – это вызвать в себе ненависть к нему. Но никакой ненависти не было. К кому угодно, но не к ней. Он вновь начал вспоминать слова коллег, и постепенно в его голове стало складываться некое подобие песни: «Неужели мы играли, чтобы стать просто пешками в этой игре? Ты можешь быть настолько слепой, неужели ты не видишь? Ты выбрала длинную дорогу, но мы подождём... Прощай, прощай, красавица!»05.10.2005
26 декабря 2013 г. в 17:13
– Вспомни то утро, когда ты чуть не свёл счёты с жизнью, – убеждал его Юкка через две недели. – Ведь она тогда приходила к тебе.
– Да, – бесцветным голосом подтвердил композитор.
– И даже не заметила, в каком ты состоянии! – перечислял драммер уже и так хорошо известные Туомасу вещи.
– Да, – снова на автомате ответил Холопайнен.
– Видишь? – допытывался Невалайнен. – Ей плевать на тебя, дружище! Не только как на мужчину, но и как на человека. Ей наплевать на группу: как только подвернётся удобный случай начать сольную карьеру, твоя богиня сделает нам всем ручкой! И ей не будет ни капельки жаль тебя.
– И что ты от меня сейчас хочешь?! – Холопайнен резко посмотрел в глаза коллеге.
– Ты сам знаешь, Туомас, – ответил тот и вышел.
Композитор встал напротив вентилятора и подставил под его дуновение лицо и грудь – так ему всегда было легче думать. Если его положение сейчас вообще можно было как-то облегчить. Он был сломлен. Нет, не сломлен – сломан и раздавлен. Он даже физически ощущал это состояние. Со всех сторон его обступили враги и друзья, и он уже плохо понимал, с какой стороны кто… В этот момент он действительно ощущал себя жалким влюблённым идиотом, каким считал его Марко.
Стоя под прохладным ветерком, он стал думать, как начнёт роковой разговор с Тарьей, придумывать, какие слова ей скажет. Годные мысли вертелись в голове, но никак не хотели становиться в ряд. Тогда музыкант решил поступить так, как обычно поступал в подобных случаях: записать свои размышления на бумаге. «Tarja!» – написал он заголовок, немного подумал и добавил впереди: «Dear…». Да, так ему показалось лучше. Может, этим ласковым обращением он хоть немного компенсирует горечь тех слов, что выйдут из-под его чернил дальше?
Но легче не стало. Наоборот, чем дольше он писал, тем сильнее в память врезалось каждое слово этого, теперь уже получалось, прощального письма. Он ни слова не придумал сам: просто записывал всё то, что когда-то говорили ему парни. Но каждое их слово, превращаясь теперь в действие, приносило клавишнику нестерпимую боль.
«Прости меня… Это всё не мои слова… Не моё решение…» – проносилось в его голове.
– Так действительно будет лучше, – услышал он позади тихий голос Марко, и рука басиста тяжело опустилась ему на плечо.
– Я знаю, – ответил Туомас. – Но почему я?! Почему вы все делаете палачом меня?!
– Ты лидер группы, Туомас, – ответил ему Хиетала. – На тебе больше ответственности, чем на каждом из нас. Тебе придётся стать палачом старого режима, как бы дорог он тебе ни был.