Нежность в режиме online

- Джаред, вы упоминали, что были свидетелем крэк-эпидемии в Вашингтоне. - Да, это так… Было ужасное время. На самом деле ужасное. Я тогда учился в арт-колледже. Знаете, я действительно рад тому, что это не зацепило меня. Кто знает, где бы я сейчас находился. Он RE: Я расскажу тебе о вещах, которые тебя не испугают. Я знаю, что не испугают. Ты сильнее этого. …Бывало, я находился в окружении заядлых наркоманов. Именно наркоманов – я никогда бы не назвал человека так, но я видел, как они сами убивали в себе всё живое, оставляя только кайф и зависимость; и яд расползался живучими гадами по телу, и убивал, убивал… Эйфория длится не более десяти минут. Позже наступает что-то вроде сильной депрессии. Но этих десяти минут нам было достаточно. Они были вечностью. Они были самой жизнью. Казалось, мы найдём в десяти минутах себя – себя настоящих, идеальных, таких, какими мы быть хотели, но позволить – просто не могли себе этого позволить. Первый приём создал ощущение, будто я никогда не смогу подняться так высоко, как за эти десять минут. Но вскоре я понял, что с каждой дозой опускаюсь всё ниже, и очнулся прежде, чем достиг планки «ниже нуля». Но я видел, как разрушаются чужие жизни. Я видел людей, которые на моих глазах становились растоптанным своей любовью к наркоте месивом. Когда я увидел среди этих людей своего брата, начал спасаться. Я всеми силами выкарабкивался, окружал себя чем-то более настоящим, чем-то, в чём время если не плескалось, то хотя бы замирало подобно мрамору, но не трупу, не трупу!; и когда мне это удалось, я помог своему брату. Это одна из самых значимых побед в моей и его жизни. Малютка Мэри связалась с наркоманом. Он был раздавлен и истощён собственным помешательством, отравлен и разбит. Но она его любила. И каждую неделю отдавала ему все свои деньги, лишь бы увидеть на его лице не боль, а улыбку. Терпела приходы полиции в пять часов утра и бедность. Любовь – чувство, играющее с нами в опасные игры. Но мы слишком азартны и несчастны, чтобы не подсесть на неё. Его слова пугали, будто скользнувшая тень на необитаемом острове, и привлекали подобно кристальному водопаду среди знойной пустыни. Его слова отталкивали здравый смысл, но прижимали к сердцу её душу. Она чувствовала это, и перечитывала каждое написанное им слово, пропуская холодный текст через саму себя, и трепеща от новых чувств. «Любовь – чувство, играющее с нами в опасные игры. Но мы слишком азартны и несчастны, чтобы не подсесть на неё». Разумеется, она боялась разбить своё сердечко – и знала, что оно обязательно разобьётся той навязчивой, неестественной грацией, которая так люба кинопрокату. Но сейчас, когда оно только разогревало алые струи в теле, когда оно только начинало свой марш по тихим ночам, когда туман в голове сгущается ровно до нужной консистенции мечтательности, ей было наплевать на исход – каким бы он не оказался, она готова была принять его, будто самый ценный подарок. Так она думала по ночам. Но утром туман рассеивался, и его сменяла целесообразная прозаичность будней. Она играла на виолончели. Нельзя сказать, что она была в восторге от этого занятия - ей нравились элегантность самого инструмента и чувство уважения к себе, когда публика аплодировала - то ли от сумбурного восхищения, то ли от выработанной привычки хлопать в ладоши. Примерно в сентябре она приняла участие в конкурсе, где её концерт не вызвал особого восторга. Тогда стало ясно, что, даже не ожидая удачи, мы надеемся встретить её, и расстраиваемся всякий раз, не дождавшись торжественной гостьи. Стало это ясно примерно между гордым «Ничего страшного» и жалким поскуливанием в подушку. …А после – смерть близкого ей, пусть и старого, человека. И глобальное одиночество со звериными глазами. И разрезы на нервах от его когтистых лап. А потом случился он – и раны медленно затянулись пунцовыми чувствами. Был ли он? Существовал ли? Или это действительно плод заражённого картавой тишиной сознания с длинными ровными ногтями и кашлем в подушку?.. Не стал ли он, её виртуальный друг, её неговорящее творение, некоторым стимулом к встряске, пятном яркой краски посреди чёрно-белой фотографии, солнцем, зажатым меж опечаленных туч? Был. Был он самым что ни на есть выдуманным, и идеализированным только благодаря каким-то фильтрам в нервной её душе. Может, было её одиночество безупречным ровно настолько, что и горло сжималось в его холодном присутствии? Может, все эти идеальные черты виртуального друга – судорожное барахтанье в озере ледяных потоков? Он RE: Ты так много молчишь, я – говорю, что сегодня вдруг почувствовал себя обязанным сказать: в любую минуту ты можешь обратиться ко мне с вопросом любым – вплоть до самого что ни на есть… Он не сказал, что значит «что ни на есть». А она всё раздумывала об этом целые сутки, рассматривая все варианты – возможные и нереальные в своём безрассудстве, лишь бы расшифровать слова своего важнейшего виртуального друга. А она всё не прекращала думать об этом и ночью, пока ворох иных событий – мрачное утро, синтетическая обыденность – не вытолкнули эти мысли из её головы звонкими пощёчинами. И всё чаще, всё чаще ей его не хватало!.. И всё чаще она не могла уснуть, не проверив предварительно почту раз так с пятьсот. С его приходом (разумеется, в её жизнь, а в частности – сознание) она стала гораздо внимательнее к мелочам, которые раньше её не волновали. Искала ли она до этого среди толпы женщин, которые могли быть прекрасны, как Рождество? Выискивала ли она затуманенный взгляд Оливии Мёрфи среди ясных лукавых глаз? Пересчитывала ли она «до него» растоптанные жизни – такие же, как жизнь человека, чья тень сменила плоть? Нет. Но сейчас, сейчас она искала этих людей в незнакомцах. И даже знала, почему. Она просто хотела быть ближе к нему – хотя бы таким нелепым образом – перескакивая через планки «живого общения» общением с теми, кто напоминает его личную среду обитания и взаимопонимания. С его приходом изменилось многое. Снова пылал на языке привкус жизни и эмоций, и хотелось окунуться в беспорядочное море – праздное и торжественное в своей неизвестности. Он даже снился ей – этот человек без лица, человек, состоящий из набора слов – но слов достаточно полюбившихся, чтобы они сумели заменить саму матушку природу и её дары. Человек ей снился, и сны эти были достаточно тёплыми и уволакивающими, дабы пробуждение казалось адской мукой. Он был, разумеется, безупречен в своём ореоле таинства, свежем тумане неизвестности, скрытой иллюзии в полуночном сумраке… И от него, будто от огня, бежали все недостатки, а самые храбрые на образе его кожи становились совершенными, будто изъяны дьявола. Но даже предыдущие факторы не могли позволить гордой молодой особе переступить черту в своих снах – черту дозволенности, приличия и святости тела. Само сознание, гордо тряся волосами, отворачивалось от соблазнительного плода и тем самым побеждало Адама и Еву в неравной битве за разум сверх желаний. По улице скитался пьяный ноябрь со своей верной, но такой распутной спутницей – ночью. Они пинали полумёртвые листья, плача от холода и алкоголя. На ней была короткая юбка дырявых созвездий, на нём – нелепая предсмертная маска. А пока эти двое в своём слепом отчаянии разгуливали за окном, она глядела на них сквозь холодное стекло, замерзая в знойном одеяле. Когда у неё не было причин расстраиваться, но грусть всё же забиралась под нервы, она привыкла думать, что причина есть – и очень весомая. Причиной снова-таки становился он. Ей казалось, что, как крохотное пламя свечи вздрагивает через три секунды после прошедшего мимо человека, так и она не может уснуть, пока где-то очень далеко в Америке грустит её выдуманный друг. Так он снова становился причиной чего-то важного и, как ей казалось, очень интимного, трепетного. Почта молчала. Новых сообщений всё не было. Отправленное утром письмо одиноко скулило у порога его электронного адреса. Он RE: Милая моя, призрачная моя. Конечно, и мне так кажется! Может ли такая мысль не посетить человеческую голову, если эта самая голова ежедневно напоминает тебе отправить ответ или встречное сообщение, и безумно раскалывается, когда я ложусь спать, не в силах тебе ответить!.. Псевдо-разрушение? Если слова и разрушают, я готов самоуничтожаться и дальше. Хотя бы потому, что это вошло у меня в прекрасную привычку. Всё в порядке. Над польским небом уже нависла ночь? Если да, а ты читаешь моё сообщение сразу после отправления, то знай, что я желаю тебе приятных сновидений, моя милая, призрачная моя. P.S. Пусть тебя не смущает то, что я так часто употребляю «моя». P.P.S. Или смущает. Под мятным сердцем поднялась волна нежности и расплескалась по венам тёплой мягкостью. Она уснула, и во сне видела что-то красивое. Что-то тёплое и чудное. И во сне она была счастлива тому, что не слышит рёва и бешеных ударов в двери, которые плотной печатью легли на её сознание в самом детстве.